«Между нами сказать, я иногда здесь голодаю и ищу по гостиницам ужина... Люди измельчали, ослабели и как-то потускнели, хотя бы и продолжали жить искусственно подогреваемой жизнью. Здесь давно холодно, лед шел по реке, но снегу еще не видать на улицах, потому что его сейчас сметают, покуда не выпадет его много за раз. Я хожу уже более недели в шубе, которую дал мне Во-лодинька...»17
Вскоре Алексей Михайлович снова уезжает за границу. Болезнь и смерть ж*ены надолго выбили его из колеи, в течение десяти лет он почти не писал стихов. Жил он на чужбине одиноко.
Несколько оживила его работа над изданием «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова». В дневнике, который Алексей Жемчужников вел как бы для покойной жены, появляются записи: «Много читал и исправлял рукописей Пруткова», «Написал для Пруткова... мистерию: Сродство мировых сил»18.
В 1884 году он вернулся на родину, жил в Павловке. Хотя ему было уже за шестьдесят, он вдруг стал много писать злободневных и лирических стихов.
В 1892 году он решился наконец издать двухтомник своих стихотворений и пьес. Там, в своей автобиографии, он сказал о себе :
«Мне казалось — и продолжает казаться до сих пор, — что у меня есть, что сказать, и мне хочется высказаться. В этом настроении чувствуется желание наверстать потерянное время и сознание, что возможность писать может прекратиться со дня на день...
До сих пор не было издано ни одного сборника моих стихотворений, и я представляю едва ли не единственный у нас пример поэта, дожившего до 71-го года и не издавшего ни одного такого собрания. Это произошло оттого, что в юности я просто не заботился об издании мною написанного; а по том откладывал это дело — должен признаться — из самолюбия. Я охотно согласился на издание сочинений популярного Кузьмы Пруткова, тем более что не один нахожусь за них в ответственности. А стихи за подписью моего имени... это — другое дело. Я никогда не был популярен...»
В вышедшем вскоре 22-м томе энциклопедического словаря, в статье, посвященной ему и написанной Владимиром Соловьевым, он был по ошибке назван Александром Михайловичем. Тот же Соловьев статью о Козьме Пруткове для словаря написал втрое большую. Жемчужников часто обижался — его путали с братом Александром, приписывали озорные проделки, утверждали, что он был губернатором... «Вот как пишется история!» — горестно восклицал Алексей Михайлович.
И тем не менее своими умеренно-обличительными стихами он сумел понравиться новой интеллигенции и тем, кто к началу XX века владел в России журналами и газетами. Его сделали популярным. Он был избран почетным академиком одновременно с Львом Толстым, Чеховым и Короленко. В 1900 году был пышно отпразднован пятидесятилетний юбилей литературной деятельности Жемчужникова, по каковому случаю Л. Толстой поздравил его с их пятидесятилетней дружбой, «которая никогда не нарушалась».
На Жемчужникова в тот год писали пародии:
Мне минуло сегодня
Ровнехонько сто пять :
Особая Господня
Видна в сем благодать...
Настряпав рифм немало
В минувшие сто пять,
Я титул либерала
Успел себе стяжать... 19
Он пытался писать дополнения к Козьме Пруткову, но они явно выбивались из прутковского стиля. Это была компиляция из старых афоризмов применительно к новым условиям. Прутков употреблял теперь даже модное слово «черносотенцы».
Среди бумаг Жемчужникова сохранилось много стихотворений, полных грубоватого юмора. Так некоему Леониду Ивановичу он написал 18 марта 1886 года:
В гомеопатии ты восхвалять готов
Лекарства легкие как грезы;
Но любишь предлагать зато своих стихов
Аллопатические дозы.
На друга не сердясь за злобные стихи,
Врось их в один из нужников.
Я также рифмовал немало чепухи...
Твой Алексей Жемчужников20.
Получив от вдовы В. Д. Философова письмо с двумя своими юношескими тираноборческими стихотворениями, Жемчужников приходит в ужас от их «красного содержания». 4 марта 1895 года он делает запись о том, что одно из них «дышит той рабской местью, которая запятнала дело первой французской революции. Я, например, говорю с наслаждением об окровавленных бичах, которыми толпа сечет «тиранов». И он представляет себе, что было бы, если бы стихи попали в руки начальства. «Сколько погибло молодых людей потому только, что они были молоды и не успели одуматься! Если бы успели, то могли бы сделаться такими же безопасными, как безопасным оказался я». Он успокаивает себя тем, что «можно быть вольнолюбивым и не быть красным революционером». Это звучит комично, потому что затем «вольнолюбивый поэт» рассуждает, как ему сохранить эти стихи и не будет ли это опасно...
В 1905 году он пишет в дневнике: «...Стало спокойно; но чем это спокойствие достигнуто! и прочно ли оно только потому, что допущено кровопролитие?»
Дневник, который до глубокой старости вел Алексей Михайлович Жемчужников,— явление весьма любопытное. Он многое проясняет, но еще больше запутывает. В нем высветляется личность Алексея Жемчужникова — либерального мечтателя, человека весьма сентиментального21.
Из него почерпнуто немало сведений, имеющих прямое отношение к созданию Козьмы Пруткова, но есть там и такие рассуждения, вроде записи, сделанной 15 апреля 1892 года:
«Писарев говорил, что сапоги выше Шекспира, а Гоголь писал гр. Толстому, который жаловался ему на свои зубы, что душа выше зубов. Это говорилось и писалось некогда не только серьезно, но и горячо; а теперь эти изречения могут развеселить человека... Особливо афоризм: душа выше зубов — прелестен; и странно видеть, что его сказал Гоголь, а не Кузьма Прутков».
Но так уж устроен человек, что у него хватает юмора разглядеть смешное в чужих словах и тут же, забыв про Козьму Пруткова, завести в тетради раздел «Плоды размышлений и наблюдений», где, наряду с такими записями: «Казенные патриоты стремятся доказать, что русские есть низший сорт людей», «Мы родину любить сумели б, но не смеем», «Как гражданин не раб, так раб не гражданин», появляется без всякого намека на юмор нечто совершенно пруткозское:
«Незнание — стимул деятельности».
«К чему служит слепая кишка? Этот вопрос еще не разрешен наукою...»
«Плешивая женщина — просто невозможна. Впрочем, таких, к счастью, не видал».
«В Павловке дождливой осенью я смотрел, как в течение продолжительного времени больные мухи ползли постоянно снизу вверх по стеклу и, достигнув деревянной перекладины рамы окна, падали вниз. Так они начинали вновь свое дело с тем, чтобы упасть вниз. Так человек работает тщетно и бесцельно всю жизнь...»
«Зарождение мыслей, большей частью отвлеченных, во время ничегонеделанья».
И возникает подозрение — не извлекли ли остроумные братцы Жемчужниковы и Толстой кое-что из ранних заметок Алексея, не состряпали ли они из них некоторые афоризмы Козьмы Пруткова? Всякая человеческая нелепость все-таки человечнее литературной выдумки. Потом Алексей Жемчужников вместе с другими смеялся над афоризмами и... снова брался за свое.
Последние годы жизни Алексей Михайлович прожил размеренно. Часто гостил у дочери Ольги, которая была замужем за М. А, Боратынским. В их деревне Ильиновке дружил со старушками, племянницами поэта Боратынского и с их родственницей Елизаветой Антоновной Дельвиг, дочерью друга Пушкина. «Он никогда не скучал, потому что всегда был занят, и все его занимало»,— вспоминал о нем зять22.
Умер Алексей Михайлович на 88 году жизни в Тамбове. Это произошло 25 марта 1908 года, а еще 5 марта он сочинил стихотворение «Льву Николаевичу Толстому».
Твой разум — зеркало. Безмерное оно,
Склоненное к земле, природу отражает:
И ширь, и глубь, и высь, и травку, и зерно...
Весь быт земной оно в себе переживает...
Лев Михайлович Жемчужников пережил своих братьев. В 1908 году ему исполнилось восемьдесят лет. С некоторых пор он жил в Царском Селе.
Года за два до известия о смерти брата Лев Михайлович прочел в «Новом времени» сообщение о гибели Погорелец. Это имение когда-то принадлежало Алексею Константиновичу Толстому, а потом перешло во владение Льва Михайловича. Реакционное «Новое время» с явным злопыхательством писало о том, что какие-то «пришлые гастролеры» подняли окрестных крестьянина разгром усадьбы, а сами скрылись. В прокламации, будто бы найденной потом, предписывалось крестьянам разгромить помещичьи имения до 1 января 1906 года, так как в январе будет дележ земли, и те крестьяне, которые не примут участия в разгроме, не примут участия и в дележе.
«Крестьяне с. Погорельцы и окрестных деревень и сел,— сообщалось в газете,— к вечеру 22 декабря, несмотря на присутствие в имении Л. М. Жемчужникова шести драгун охраны, по набату, раздавшемуся одновременно в нескольких селах, собрались в усадьбе г. Жемчужникова и при помощи услужливо предложенного вожаками бензина и керосина подожгли со всех сторон усадьбу. Усадьба эта историческая. Погорельцы принадлежали гр. Разумовским, здесь гостила в 40-х годах XVIII столетия императрица Елисавета Петровна. В усадьбе был целый музей драгоценных коллекций и вещей. Сам Л. М. Жемчужников, известный сотрудник «Козьмы Пруткова», всю жизнь свою увеличивал эти коллекции и все свои средства убивал на украшение и обогащение своей усадьбы. В ней же находилась студия художника
В. Е. Маковского, который часто писал там свои картины. Говорят, в усадьбе было много картин его, были произведения Грёза, была переписка с выдающимися лицами почти за два столетия, переписка с гр. Алексеем Толстым... Все это погибло в огне вместе с усадьбой, от которой остались одни угли и кирпичи»23.
Впрочем, столь картинно изображенный реакционным «Новым временем» погром был одним из многих в России, охваченной классовой битвой. Если «Новое время» все же не солгало, рассказывая о тех, кто организовал сожжение усадьбы, то по их «почерку» можно предположить, что это скорее всего были эсеры.