И снова опустим рассуждения Дружинина о «типах» и «типичности», после которых он приступает к разбору образов басни — гишпанки, ее мужа и тарантула, забравшегося в экипаж; причем, возгоняя листаж, критик отвечает на каждую строку Пруткова — пятьюдесятью своими.
...Вот уже тарантул пробирается к беспечно спящей гишпанке. И тут критик бросает автору весьма веский упрек.
«Это эффект очень сильный, но который даже по плечу писателям в роде Александра Дюма, Поль-де-Кока и Бальзака. Истинному художнику10 не следовало бы браться за подобные эффекты, но автор басни выкупает свой легкий промах новым типом, превосходящим оба первые. Мы говорим о кондукторе, сухом и чреватом бесполезными поговорками, об этом мещанском типе из породы Жеронтов. Как он прижимист и готов на зло, с каким наслаждением умерщвляет он бедного тарантула и еще прибавляет к злому делу иронию, от которой холод прохватывает читателя и волоса его начинают медленно подниматься кверху! «Денег за место не платил», говорит кондуктор и убивает тарантула, сперва выгнав его веником и натешившись муками своей жертвы... Вот могучее создание фантазии. Чтоб приискать ему равное, придется обратиться к Шекспиру...»
Недавно мы прочитали интересное исследование о тенденции изготовления гениев срочно и в массовом порядке. Предположим, вам для каких-то нужд необходим авторитетный ученый механик. Для этого берется любой достаточно расторопный и образованный товарищ, опубликовавший ряд трудов по механике. Местечкин, скажем. Вы пишете о нем статью, в которой должны встречаться обороты, подобные такому: «Как утверждают Архимед, Ньютон, Чебышев и Местечкин...» Повторите этот прием в другой статье, третьей... Сочините книгу с многочисленными ссылками на Местечки-на, составьте сборник воспоминаний о нем (не важно, если он еще жив), упоминайте его имя в телепередачах и эстрадных представлениях, назовите, наконец, его именем теплоход. На все это у вас уйдет года три. Зато теперь вы смело можете укрываться в сени авторитета созданного вами гения. Публика возражать не будет, она привыкла.
Теперь мы видим, что эта тенденция не нова. Ее знал и А. В. Дружинин, сопрягавший еще незримого К. П. Пруткова с могучими именами.
Кстати, позднейшие историки литературы (П. Н. Берков) пытались бросить тень на А. В. Дружинина, намекнув на то обстоятельство, что последний был дружен с Александром Жемчужниковым и что статья писалась не как следствие преклонения перед талантом К. П. Пруткова.
Мы не хотим сказать, что такого не бывает. Очень даже бывает. Мы знаем немало и таких случаев, когда из дружеского участия писалась большая рецензия на одно маленькое стихотворение поэта. Но, что касается басни К. П. Пруткова, мы отвергаем намек целиком и полностью. Слишком уж прославлено было имя дебютанта впоследствии...
12
Последним произведением К. П. Пруткова, увидевшим свет без его подписи, была басня «Стан и Голос». «Новый Поэт» вставил ее в свою статью «Канун нового, 1853 года. Кошемар, в стихах и прозе».
В статье «Новый Поэт» пробовал импровизировать стихи, но его перебили...
«— Это скучно...— произнесла Муза, опрокинув головку и смотря в потолок.— Я этой поэзии не люблю. Этакая поэзия нравится мне лучше.
И она, засмеявшись, начала читать:
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат:
Вам это пояснить я басней рад.
Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку.
(И, молча, начал гладить кошку.)
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал...
«Ах, если б голосом твоим я обладал»,—
Так молвил пристав: — «Я б у тещи Приятно пел в тенистой роще,
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала И становому так, воркуя, отвечала :
— А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе.
— Хороша басня? — спросила Муза, окончив читать и заливаясь звонким смехом, который то смолкал на минуту, то опять возобновлялся.
Сидевший у «Нового Поэта» фельетонист воскрикнул:
— Превосходно! Чудо! Как это остроумно! Прелесть! Кто это сочинил?
— Это я,— произнесла гордо Муза, все-таки не глядя на фельетониста, улыбаясь и бросая на меня значительный взгляд» («Современник», 1853, январь, отд. VI, стр. 103—104).
Это была очень милая выдумка — приписать Музе басню, сочиненную Козьмой Прутковым. Однако последствия ее нанесли некоторый ущерб бессмертной славе директора Пробирной Палатки.
Лет через двадцать пять после этого события нашлись люди, которые стали приписывать перу И. И. Панаева некоторые произведения К. П. Пруткова только на том основании, что они включались в статьи «Нового Поэта». И даже подвергать сомнению само существование Козьмы Пруткова.
В 1881 году появилась статья одного из друзей уже покойного К. П. Пруткова, в которой с негодованием отвергались досужие вымыслы.
В какое положение, говорилось в статье, ставится все управление министерства финансов уверением, будто Козьма Прутков не существовал! Да кто же тогда был столь долго директором Пробирной Палатки, производился в чины и получал жалование?
Что же касается самих стихов, то тут Козьма Петрович «имел дар вдохновляться чужими советами — но не всякими, а только 4-х лиц», «но в числе их не было Ив. Ив. Панаева».
Этими приближенными советниками, как догадывается читатель, были Алексей Толстой и Алексей, Александр и Владимир Жемчужниковы. Один из них «из уважения к русской истории и печатному слову» и решил восстановить справедливость.
В этой связи чрезвычайно любопытно его воспоминание, свидетельствующее о громадном авторитете начинающего Козьмы Пруткова у маститых издателей журнала «Современник».
«...Покойный Ив. Ив. Панаев искренно и глубоко уважал покойного К. П. Пруткова ; он даже всегда спешил призвать покойного Н. Некрасова, когда Косьма Петрович, невзирая на свой служебный сан, удостаивал редакцию своим посещением. Но никогда Ив. Ив. Панаев в трудах покойного К. П. Пруткова не участвовал. Каковы бы ни были достоинства Ив. Ив. Панаева как писателя, он не мог дозволить себе даже прикоснуться к бессмертным творениям Косьмы Петровича Пруткова,— как никакой действительный артист не станет исправлять картин знаменитого живописца. Скажу более: те редкие случаи, в которых Ив. Ив. Панаев дерзал, ссылаясь на условия цензуры, прикасаться к творениям Пруткова, легко отгадает каждый беспристрастный художник, если он действительно художник...»
Были случаи, когда И. И. Панаев вовсе не публиковал бессмертных творений К. П. Пруткова, переданных ему для печати. Он говорил, что в этом ему препятствовали цензурные условия, но Козьма Петрович, действительный статский советник и кавалер, не верил этому. По-видимому, речь шла о басне «Звезда и Брюхо», заключительные строки которой подтверждают правильность подозрений Пруткова.
Начальство, день и ночь пекущеесь о нас,
Коли сумеешь ты прийтись ему по нраву,
Тебя, конечно, в добрый час Представит к ордену святого Станислава.
Из смертных не один уж в жизни испытал,
Как награждают нрав почтительный и скромный,—
Тогда, в день постный, в день скоромный,
Сам будучи степенный генерал,
Ты можешь быть: и с бодрым духом,
И с сытым брюхом.
Ибо кто ж запретит тебе всегда, везде Быть при звезде?
Согласитесь теперь, что Козьма Петрович не мог больше мириться с двусмысленностью своего положения и ради сокрытия своего имени упускать славу, причитающуюся ему по заслугам.
И вскоре этому был положен конец.
После первых успехов в Пруткове развились самоуверенность и самодовольство. Наверно, с разрешения начальства, он решил больше не скрывать своего имени от читающей публики и, начиная новый цикл своих стихов, имеющий общее название «Досуги Кузьмы Пруткова», обратился уже прямо к читателю :
«Читатель! вот мои досуги: суди беспристрастно. Это только частица написанного. Я пишу с детства. У меня много неконченного (d’inachevé). Издаю отрывок. Ты спросишь: «Зачем?» Отвечаю: «Я хочу славы». Слава тешит человека, Слава, говорят, дым; это неправда; я этому не верю! Я поэт,— поэт даровитый. Я в этом убедился,— убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже! Суди, говорю, сам, да суди беспристрастно! Я ищу справедливости; снисхожденья не надо ; я не прошу снисхожденья!
Читатель! до свиданья! Коли эти стихотворения понравятся, прочтешь и другие. Запас у меня велик; материалов много, нужен только зодчий ; нужен архитектор ; я хороший архитектор. Читатель! прощай, смотри же, читай со вниманьем да не поминай лихом!
Твой доброжелатель Кузьма Прутков
11 апреля
1853 года (annus, i)».
Уже в первый же год «своей гласной литературной деятельности» Козьма Прутков решает предпринять отдельное издание своих сочинений.
Лев Михайлович Жемчужников, Александр Егорович Бейдеман и Лев Феликсович Лагорио — три художника одновременно трудятся над портретом автора книги. И хотя ныне .этот портрет известен всем и каждому, мы не можем пройти мимо описания, сделанного современниками поэта.
«Дорожа памятью о Козьме Пруткове, нельзя не указать здесь тех подробностей его наружности и одежды, коих передачу в портрете он вменял художникам в особую заслугу; именно: искусно подвитые и всклоченные, каштановые, с проседью, волоса;—две бородавочки: одна вверху правой стороны лба, а другая вверху левой скулы ; — кусочек черного английского пластыря на шее, под правою скулой, на месте постоянных его бритвенных порезов, длинные, острые концы рубашечного воротника, торчащие из-под цветного платка, повязанного на шее широкою и длинною петлею; плащ альмавива, с черным бархатным воротником, живописно закинутый одним концом за плечо ; — кисть левой руки, плотно обтянутая белою замшевою перчаткою особого покроя, выставленная из-под альмавивы, с дорогими перстнями поверх перчатки (эти перстни были ему пожалованы, при разных случаях). Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была нарисована лира, от которой исходят к верху лучи. Художники удовлетворили его желание...»