— Кто ты?
— Меня зовут Ленни, — сказал он, улыбаясь, как он надеялся, успокоить мужчину. — Ты Гас? Гас Говен?
— Откуда ты знаешь моё имя? — мужчина угрожающе потряс топором. — Откуда ты знаешь моё имя!
Ленни сделал ещё один шаг назад.
— Мередит сказала мне, что ты дружил с…
— Почему ты здесь?
— Я владею этим местом.
— Нет, — сказал мужчина, подходя ближе. — Это дом Шины.
— Так было, да, но Шина скончалась, и теперь дом принадлежит мне. Она оставила его мне, понимаешь? Я остаюсь здесь на несколько дней.
Гас быстро огляделся, как будто искал путь к бегству. Или, возможно, он хотел убедиться, что Ленни остался один. С близкого расстояния от человека пахло так, будто он не мылся целую вечность.
— Всё в порядке, — сказал ему Ленни, борясь с желанием заткнуть нос, — можешь положить топор. Я друг.
— Шина, — сказал он более мягким голосом.
— Шина умерла. Ты… Ты нашёл её, не так ли?
Без предупреждения Гас бросился на него и взмахнул топором.
Когда здоровяк неуклюже проковылял мимо, Ленни отпрыгнул от него в сторону и нанёс удар, который попал чуть ниже его уха. Гас застонал, затем потерял контроль над своими ногами и рухнул на землю. Топор выпал из его рук и приземлился в нескольких футах от него. Большой мужчина лежал там, слюна пузырилась изо рта. Он не пытался встать на ноги.
Ленни захлестнул прилив адреналина, он провёл обеими руками по своим волосам, отбрасывая их назад и от лица, и глубоко вздохнул. У него не было физического столкновения ни с кем со времён колледжа, и он был шокирован тем, что смог так умело нанести удар, даже не задумываясь об этом.
Большой человек вдруг начал плакать.
— Они убили её, они убили Шину!
— Кто это сделал? Кто убил её?
— Никто не такой, как выглядит! Она никому не причиняла вреда, а её убили!
Гас с трудом поднялся на четвереньки. Опустив голову, он продолжал рыдать и бессвязно бормотать.
Ленни никогда не слышал, чтобы взрослый мужчина так плакал, и не мог не пожалеть его.
— Смотри, всё хорошо. Успокойся. Ты в порядке?
Когда он потянулся к руке Гаса, здоровяк прокричал что-то неразборчивое и встал прямо на колени.
Последнее, что помнил Ленни, был огромный кулак, врезавшийся ему в подбородок, его голова откинулась назад, и небо над головой пронеслось, скользя мимо как раз перед тем, как он упал на землю, и всё почернело.
Тонкие шторы развеваются и колыхаются, когда летний ветерок дует в открытые окна. В комнате, освещённой лунным светом, длинные двигающиеся шторы напоминают призраков, летящих сквозь высокие окна, духов с тёмных городских улиц внизу, манящих взгляд своими чувственными, гипнотическими движениями. Словно живые, занавески кружатся и скользят по её обнажённой плоти, окутывая её тонким коконом, прежде чем развернуться и уплыть на свободу. Поднявшись выше в воздух только для того, чтобы вернуться через несколько секунд, они снова грациозно опускаются на неё и начинают процесс заново, слуги ночного ветра, замаскированные под эфирных товарищей по играм.
Даже тогда он помнит, как впервые увидел её сидящей на ступеньках в колледже с книгами на коленях, когда она смотрела в пространство. Он вспоминает её недорогую одежду, отсутствие даже самых элементарных украшений или макияжа и сильную ауру одиночества. Волосы у неё тёмно-рыжие, почти каштановые, довольно густые, но с короткой стрижкой, закрывающей только кончики ушей. Нарочито взлохмаченная сверху, но скрепленная большим количеством геля, салонная причёска — самая заметная вещь в ней, и она выглядит неуместно на такой непритязательной молодой женщине. Несмотря на её свободные джинсы и нелепую блузку, которую она носит, он может сказать, что она обладает средним телосложением — она не толстая и не худая — с довольно большой грудью для её телосложения, но не огромной. У неё мягкий взгляд, естественно женственный и наивно сексуальный. Но что в ней выделяется, вспоминает он, помимо её физических черт, так это вид не только уязвимости, но и слабости. В хищных глазах она — газель, отбившаяся от стада, более медленная и обращающая меньше внимания на своё окружение, чем другие, жертва, ожидающая своей участи. И всё же он нисколько не помнит себя хищником, а скорее молодым студентом колледжа, увлечённым грустной и одинокой девушкой, погруженной в беспокойные мысли, сидящей на лестнице. Он помнит ощущение сочувствия, поскольку его жизнь также была борьбой с одиночеством, но он также знает, что использует это как предлог для возведения стен и высокомерного образа, чтобы защитить себя от боли и сосредоточиться на своих планах на будущее. Он понимает, что даже тогда он не может позволить никому и ничему отвлечь его от его мечтаний. Но у Шины таких барьеров нет. Её боль мгновенная и острая, её горло полностью, покорно обнажено.
Он помнит, как подошёл ближе и привлёк её взгляд, когда другие студенты и преподаватели спешили мимо, не обращая даже поверхностного внимания. Он помнит, как она впервые посмотрела на него, как он подмигнул ей, и как она быстро подмигнула в ответ, без усилий следуя его примеру. Что-то глубоко внутри него шевельнулось, когда они смотрели друг на друга, ощущение, которого Ленни никогда раньше не испытывал, что-то органичное и волнующее, но низкое… первобытное.
— Мне нравятся твои волосы.
— Правда? — её голос мягкий и хриплый, что-то среднее между женщиной и маленькой девочкой. — Моя мама заплатила за новую причёску в подарок на мой день рождения.
— Круто, с днём рождения.
— Это было пару дней назад, но спасибо.
— Всё ещё выглядит очень красиво.
Её светлая кожа краснеет.
— Я боялась, что это выглядит глупо.
— Ни за что, это круто!
Она отворачивается и краснеет ещё сильнее, её тонкие губы изгибаются в улыбке.
— Спасибо.
— Меня зовут Ленни, я специализируюсь на театральном искусстве, а ты?
— Шина, — говорит она, — журналистика.
Трепещущие шторы возвращают его в квартиру в Бостоне, которую она делит с четырьмя другими студентками. В отличие от большинства, Ленни каждый вечер уезжает домой, а не живёт в квартире или общежитии, хотя иногда он остаётся здесь с ней.
— Шина?
Она отворачивается от окна, оглядывается на него через плечо.
— Ты помнишь тот день, когда мы встретились?
— Конечно, это было всего несколько месяцев назад.
— Почему ты так сидела на лестнице в полном одиночестве? Ты выглядела такой грустной.
Шина улыбается; её затронуло то, что он спросил.
— Наверное, у меня была депрессия.
— Из-за чего?
— Иногда мне кажется, что я трачу время впустую в колледже, будто я обманываю себя или что-то в этом роде, будто я здесь, потому что мне больше некуда идти.
— Ты действительно не хочешь быть репортёром?
Она пожимает плечами.
— Мне трудно это понять, — говорит он, доставая сигареты с тумбочки. — Я знал, кем хочу быть, с самого детства. Всегда хотел быть актёром, ничего кроме.
— Ты будешь великолепным актёром. Ты уже такой талантливый, что половину времени я не могу понять, действительно ли это ты или ты просто играешь роль.
— Я тоже. Но, может быть, это не так уж и хорошо, — он закуривает сигарету, затем откидывается на прохладные подушки, его тело скользкое от пота и всё ещё влажное от секса.
— Всё в порядке, ты мне нравишься в любом случае, кем бы ты ни был.
— Я никогда не знал никого, кто верил бы в меня так, как ты.
— Тебе не нужно, чтобы кто-то ещё верил. Ты такой самоуверенный и…
— Давай, скажи это.
— Дерзкий. Но это хорошо, тебе нужно быть таким, это действительно тяжёлый бизнес.
— Знаешь, я много раз думал, что тоже трачу время впустую в колледже. Не знаю, проживу ли я здесь четыре года. Иногда я просто хочу собрать свои вещи и поехать в Нью-Йорк или Лос-Анджелес и заняться этим, понимаешь?
Она смотрит на него таким взглядом, который показывает, что она не понимает, что хотела бы, но не может относиться к такой безрассудной самоотверженности. Ещё нет.
Он наблюдает за ней в тёмной комнате, вокруг неё танцуют занавески. Она похожа на ангела.
— В любом случае, однажды я именно это и собираюсь сделать. Взять и уехать, будь то после выпуска или до. И я не позволю никому и ничему встать у меня на пути. Вот почему ты должна понять, как я сказал тебе, когда мы впервые встретились, я не хочу ничего серьёзного. Я не могу брать на себя долгосрочные обязательства.
— Я знаю, — говорит она, делая всё возможное, чтобы убедить его, что она так же небрежна в отношении их отношений, как он сам утверждает. — Как ты и сказал, никаких обязательств, просто хорошо провести время.
— А ты уверена, что тебя это устраивает?
— Я не ребёнок, Ленни. Не то чтобы я была девственницей, когда мы встретились.
Он затягивается сигаретой и жестоко хихикает.
— Да, после трёх лет свиданий ты однажды позволила одному придурку, который был у тебя в старшей школе, оттрахать тебя.
Она кивает, ничего не говорит.
В нём бурлит чувство вины. Почему он так себя с ней ведёт?
— Я мудак, не слушай меня. Вот какой ты должна быть, я имею в виду, ты же не хочешь быть перфорированной доской, не так ли?
— Я буду той, кем ты хочешь, чтобы я была.
Его взгляд скользит по её обнажённому телу, по мягким белым плечам, по круглым полным грудям, торчащим соскам и тёмно-рыжим лобковым волосам, всё ещё влажным от его спермы, и он чувствует, как твердеет под простынями.
— Эй? — говорит он, туша сигарету в ближайшей пепельнице. — Иди сюда.
Она тихо подходит к кровати и послушно забирается рядом с ним, садясь на край, раскинув ноги в стороны и подобрав под себя ступни.
Ленни протягивает руку, обхватывает её лицо и нежно проводит большим пальцем по её щеке, медленно туда-сюда. Он улыбается, и она улыбается в ответ. Медленно он опускает большой палец ниже, пока не касается её губ. Он толкает его между ними, и она открывает рот, принимая его. Целуя его, она оттягивает простыню и начинает гладить его обеими руками, не сводя с него глаз.