оссоединится с Великим Домом Древних Богов в Анну, и возложит на голову ее корону уререт Гор, повелитель человечества.
Кларк взял из рук Бэлзама нечто похожее на деревянную змею. Эйлин попыталась вырваться, но мужчина с шакальей головой держал крепко. Кларк взмахнул змеей и легко коснулся ею губ и глаз Эйлин — четыре раза.
— О Осирис, я раскрыл для тебя челюсти твои, и ныне они разомкнуты.
Он отступил в сторону. Бэлзам склонился над ней, пока между ними не осталось всего несколько дюймов, и произнес:
— Ныне дарую я тебе хекау, слово силы. Гор разомкнул для тебя уста твои, дабы мог ты промолвить его. И слово это — Тиамат.
— Тиамат, — прошептала Эйлин.
Фортунато, помертвев от страха, вломился в сознание Бэлзама.
Трудность заключалась в том, чтобы двигаться дальше, не позволить странности всего происходящего ошеломить себя. Если он не даст угаснуть ассоциативной цепочке, то окажется в той части памяти Бэлзама, которая ему нужна.
Бэлзам был уже близок к экстазу. Фортунато пробивался сквозь вереницу образов и тотемов египетской магии до тех пор, пока не добрался до самых ранних, от них перешел к отцу Бэлзама, а потом в обратном порядке проследил все семь поколений до самого Черного Джона.
Все, что Бэлзам когда-либо слышал, читал или воображал себе о своем предке, хранилось здесь. И его первое мошенничество, когда он выманил у золотых дел мастера Марано шестьдесят унций чистого золота. И его бегство из Палермо. Встреча с греком, Альтотасом, и изучение алхимии. Египет, Турция, Мальта и, наконец, Рим, где он очутился в возрасте двадцати шести лет, полный сил, красивый, с рекомендательными письмами к членам высшего общества.
Знакомство с Лоренцей. Фортунато видел ее точно такой, какой она предстала взору Калиостро, когда впервые обнажилась перед ним, четырнадцатилетняя девочка, но ослепительная в своей красоте: стройная, изящная, с нежной оливковой кожей, черными как ночь волосами, рассыпавшимися по плечам, безупречными маленькими грудками, благоухающими дикими прибрежными цветами.
Потом было путешествие по Европе в каретах, обитых темно-зеленым бархатом, и красота Лоренцы открывала им доступ в любое общество без ограничений, так что они могли жить на подачки знати, а их остатки раздавать на милостыню.
И вот, наконец, Англия.
Фортунато видел, как Калиостро скачет в глубь лесной чащи верхом на окровавленном вороном гунтере. Он отбился — и не вполне случайно — от Лоренцы и одного юного английского лорда, который был совершенно покорен ею. Его светлость, вне всякого сомнения, в этот самый момент кувыркался с ней в какой-нибудь придорожной канаве, а Лоренца, вне всякого сомнения, уже придумала способ обернуть это обстоятельство к их выгоде.
А потом вдруг среди бела дня с неба скатилась Луна.
Калиостро пришпорил жеребца и погнал его к пламенеющему призраку. Он опустился на землю на поляне в нескольких ярдах поодаль. Когда до него оставалась сотня футов, конь вдруг встал как вкопанный, поэтому Калиостро привязал его к деревцу и спешился. Видение было размытым, состоящим из разрозненных линий, и, когда Калиостро двинулся к нему, от него вдруг отделилась часть…
В этом месте его воспоминания обрывались. В следующий миг Калиостро в обществе Лоренцы уже возвращался обратно в Лондон в карете, исполненный каких-то высоких намерений, которые так и остались для Фортунато неясными.
Он прочесывал память Бэлзама. Это знание должно было быть там. Хоть какой-то обрывок воспоминания о том, что это за существо было в лесу, что оно сказало или сделало.
И в этот самый миг Бэлзам встрепенулся и прорычал:
— Эта баба забралась в мою голову!
Он снова видел все глазами Эйлин, кляня себя за неловкость. События приняли катастрофический оборот. Фортунато вдруг осознал, что смотрит в глаза тщедушному человечку в толстых очках и рясе.
А еще через мгновение он снова очутился в своей камере. Двое тюремщиков ухватили его под локти и волокли к выходу.
— Нет! — умолял он. — Пожалуйста. Еще несколько минут!
— Что, понравилось у нас, да? — хохотнул один из тюремщиков.
Он толкнул Фортунато к двери. Нога поехала на скользком линолеуме, и он плюхнулся на четвереньки. Тюремщик пнул его куда-то под левую почку, но не сильно: сознания он не потерял.
Потом они снова тащили его по бесконечным грязно-зеленым коридорам и втолкнули в обитую темными панелями комнату без окон и с длинным деревянным столом. За ним сидел мужчина лет тридцати в дешевом костюме. Волосы у него были темно-русые, лицо невыразительное. На кармане пиджака блестела золотая бляха полицейского. Рядом с ним сидел другой мужчина в тенниске и дорогой спортивной куртке. Приторно красивый, с волнистыми белокурыми волосами и ледяными голубыми глазами. Фортунато вспомнил масона, о котором ему рассказывала Эйлин, Романа.
— Сержант Матиас! — отрапортовал второй тюремщик. Тот, что был в дешевом костюме, кивнул. — Вот он.
Матиас откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, Фортунато почувствовал, как что-то коснулось его сознания.
— Ну? спросил Роман.
— Ничего серьезного, — отозвался Матиас — Телепатия, немного телекинеза, но совсем слабенькие. Сомневаюсь, чтобы ему было под силу хотя бы замок вскрыть.
— И что ты скажешь? Стоит боссу его опасаться?
— Не вижу оснований. Можете подержать его еще немного за убийство того недоноска. Посмотрим, что выйдет.
— Что толку? — заметил Роман. — Он заявит, что это была самозащита. Судья еще и медаль ему даст. До этой малолетней шушеры все равно никому дела нет.
— Отлично, — сказал Матиас. Потом обратился к тюремщикам: — Можете вышвырнуть его отсюда. Он нам больше не нужен.
Прошел еще час, прежде чем он снова очутился на улице, и, разумеется, никто не предложил подвезти его до дома. Но его это устраивало. Как раз Джокертаун ему сейчас и был нужен.
Он уселся на крыльце участка и попытался отыскать сознание Эйлин.
И обнаружил, что упирается в глухую кирпичную стену тупика. Ни мыслей, ни чувств не было. Он пытался пробиться сквозь пелену, затягивавшую ее мысли, когда вдруг почувствовал, что ее мочевой пузырь не выдержал, и ощутил, как теплая моча растекается под ней лужей и быстро остывает.
— Эй, приятель, здесь не спят.
Фортунато вышел на улицу и взмахнул рукой, останавливая такси. Он просунул в щелку металлического ящичка двадцатку и сказал:
— На юг. Быстро.
Фортунато вылез из такси на Кристи, чуть южнее перекрестка с Гранд-стрит. Эйлин не шевелилась. Сознание ее было пусто. Он присел рядом с женщиной на корточки и попытался понять, что с ней сделали, но это было невыносимо, и он побрел по переулку. Наткнулся на мусорный бачок и принялся молотить по нему кулаками, пока не разбил их в кровь. Тогда он вернулся назад и сделал еще одну попытку.
Он открыл рот — хотел что-то сказать. И не смог. В голове у него не осталось ни единого слова, одни окровавленные красные клочья и волна кислоты, застилавшая глаза.
Из автомата он вызвал «скорую», потом вернулся к Эйлин. Рот у нее был приоткрыт, и из уголка губ на блузку стекала тонкая струйка слюны. Смотреть на нее было невыносимо. Он закрыл глаза, потянулся к ней своим разумом и остановил ее сердце.
Храм найти было несложно. Он оказался всего в трех кварталах оттуда. Фортунато просто прошел по энергетическому следу, оставленному людьми, которые бросили Эйлин в переулке.
Он стоял напротив сложенной из кирпича церкви. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы перед глазами все не расплывалось. Следы вели в здание, а еще два или три других уходили прочь. Но Бэлзам все еще оставался внутри. Бэлзам, Кларк и еще дюжина других.
Это было хорошо. Он хотел бы убить их всех, но удовольствуется и теми, кто сейчас там. Их монетами и золотыми масками, их ритуалами и храмом — всем тем, что участвовало в заговоре воцарения чудовищного инопланетного зла на Земле, что проливало кровь, губило чужие души и ломало чужие жизни. Он хотел покончить с этим — раз и навсегда.
Стоял дикий холод, ночь казалась пустотой, бездушной, как космос, высасывала тепло и жизнь из всего, к чему прикасалась. Щеки у Фортунато сначала горели, потом онемели.
Он забрал обратно ту энергию, что отдал Эйлин, но ее оказалось недостаточно.
Несколько секунд он стоял, дрожа от бессильного гнева, готовый броситься в здание с голыми, разбитыми в кровь руками. Потом увидел на углу женщину в коротких черных брючках, кроличьей шубке и боа из искусственного меха — она стояла в классической позе под фонарем. Фортунато медленно поднял руку и махнул ей.
Проститутка остановилась перед ним, окинула его опасливым взглядом.
— Привет, — произнесла она. Кожа у нее была рыхлая, пористая, глаза тусклые. — Хочешь расслабиться?
Он вытащил из кармана куртки стодолларовую купюру и расстегнул брюки.
— Что, прямо здесь, на улице? Да, красавчик, тебя, должно быть, хорошо приперло. — Шлюха оглядела сотню и опустилась на колени. — Бр-р, до чего же асфальт холодный. — Она пошарила у него в штанах и подняла на него глаза. — Черт, а это что за дерьмо? Засохшая кровь?
Он вытащил еще одну сотню. Женщина секунду поколебалась, потом спрятала обе купюры в сумочку и зажала ее под мышкой.
От первого же прикосновения ее губ Фортунато мгновенно пришел в полную готовность. По ногам прокатилась горячая волна, отозвавшаяся болью в коже черепа и в ногтях. Он запрокинул голову и уперся взглядом во второй этаж старой церкви.
Ему хотелось употребить свою силу на то, чтобы оторвать весь квартал от земли и зашвырнуть его в космос, но сил у него сейчас не хватило бы даже на то, чтобы выбить стекло. Он осмотрел кирпичи, деревянные балки и электрические провода и тут заметил то, что искал. Он взглядом проследил трубу газопровода от того места, где она уходила в подвал, до магистрали и обратно, потом начал нагнетать в