Медленно спускались они по влажному от росы лугу к мельнице.
— Кое-чего я не понимаю, — заметил Крабат перед тем, как они вошли в дом. — В последний раз Мастер работал вместе с вами, когда незнакомец был здесь — а сегодня?
— В тот раз, — сказал старший подмастерье, — он должен был выйти на замену, чтобы дополнить дюжину. Но с Пасхи мы ведь опять все в сборе, в Школе Чернокнижия — теперь он может позволить себе проводить новолуния щёлкая кнутом.
Бычий Бляшке из Каменца
Иногда Мастер посылал мукомолов парами или по нескольку человек по деревням с поручениями, чтобы дать им возможность применить знания, полученные в Школе Чернокнижия.
Однажды утром Тонда подошёл к Крабату и поведал:
— Сегодня мне с Андрушем надо в Виттихенау на скотный рынок. Если хочешь пойти с нами — Мастер согласен.
— Чудно, — сказал Крабат. — Хоть разок что-то другое, кроме вечной перемолки!
Они направились по лесной тропе, которая выходила на просёлочную дорогу у Нойдорфа-Тайхгауса. Был чудесный солнечный июльский день. На ветках трещали сойки, до слуха доносился стук дятла, роящиеся пчёлы и шмели наполняли малинник своим мерным жужжанием.
Крабат заметил, что у Тонды и Андруша были такие лица, с какими ходят на ярмарку. Причина, конечно, крылась не только в чудесной погоде. Да, Андруш и так обычно был весельчак и всегда в хорошем настроении, но чтобы Тонда довольно насвистывал, случалось редко. Время от времени он щёлкал кожаной плетью.
— Ты, видно, тренируешься, — заметил Крабат, — чтобы получалось на обратном пути?
— На обратном пути?
— Думаю, нам нужно в Виттихенау быка купить.
— Напротив, — заметил Тонда.
В этот миг за спиной мальчика раздалось: «Муу!» Когда он повернулся, там, где только что был Андруш, стоял жирный бык, красно-пёстрый, с гладкой шкурой, и дружелюбно на него таращился.
— Э-э! — сказал Крабат и протёр глаза.
Тонда внезапно тоже исчез. На его месте стоял старый сорбский мужичок, в лаптях, в льняных штанах, обвязанных выше лодыжек ремешками, с верёвкой поверх рабочей рубахи, в засаленной шапке с облезлой меховой опушкой.
— Э-э! — сказал Крабат во второй раз, тут кто-то хлопнул его по плечу и рассмеялся.
Когда Крабат обернулся, он снова увидел Андруша.
— Где ты был, Андруш? И куда делся этот бык, который только что стоял, где ты сейчас стоишь?
— Муу! — сказал Андруш голосом быка.
— А Тонда?
На глазах Крабата крестьянин снова превратился в Тонду.
— Ах вот как? — понял парнишка.
— Да, — сказал Тонда, — вот так. Мы с Андрушем принарядимся для скотного рынка.
— Ты хочешь его… продать?
— Мастер желает этого.
— А если Андруша зарежут?
— Напрасно беспокоишься! — заверил Тонда. — Когда продадим Андруша, надо будет только оставить себе верёвку, на которой мы его приведём — тогда он сможет в любое время превратиться снова, в кого угодно.
— А если мы уступим верёвку?
— Не смейте! — крикнул Андруш. — Тогда мне придётся до конца своих дней оставаться быком и жрать сено с соломой — имейте это в виду и не сломайте мне жизнь!
Тонда и Крабат со своим быком наделали шуму на скотном рынке Виттихенау и вызывали всеобщий восторг. Торговцы скотом сбежались отовсюду и окружили их. Несколько горожан и некоторые крестьяне, которые уже выручили серебро за своих свиней и коров, тоже столпились вокруг. Такого жирного быка встретишь не каждый день — тут следовало действовать, пока кто-то другой не увёл прекрасного зверя из-под носа!
— Сколько стоит этот парень?
Торговцы скотом со всех сторон уговаривали Тонду, крикливо надвигались на него вплотную. Мясник Краузе из Хойерсверды предлагал пятнадцать гульденов за Андруша, кривой Лойшнер из Кёнигсбрюка — шестнадцать.
Тонда покачал на эти предложения головой.
— Маловато, — пояснил он.
Маловато? У него, видно, с головой непорядок! Или он их держит за дураков.
Дураки или нет, заметил Тонда, это лучше всего знать самим господам.
— Ладно, — сказал Краузе из Хойерсверды, — даю тебе восемнадцать.
— За восемнадцать я его лучше оставлю себе, — проворчал Тонда. Не отдал он его и Лойшнеру из Кёнигсбрюка за девятнадцать, и крестьянину-переселенцу Густаву из Зенфтенберга за двадцать.
— Так иди хлопни рюмку со своим быком! — выругался мясник Краузе, а Лойшнер хлопнул себя по лбу и крикнул:
— Я должно быть совсем тупой, так разоряться! Я предлагаю тебе двадцать два, и это моё последнее слово.
Казалось, будто бы торг зашёл в тупик. Тут через толпу протолкался, отдуваясь на каждом шагу, как морж, нескладный толстый человек. Его жабье лицо с круглыми выпученными глазами блестело от пота. Он был в зелёном фраке, усеянном серебряными пуговицами, шикарная цепочка от часов висела поверх красного бархатного жилета, а на поясе — хорошо всем видный пухлый кошелёк.
Бычий Бляшке из Каменца был самым богатым и самым ловким из всех торговцев скотом окрест. Он оттолкнул Лойшнера и переселенца Густава в сторону, потом крикнул своим звучным грохочущим голосом:
— Как, к лешему, попал этот жирный бык к этому тощему крестьянину? Я беру его за двадцать пять.
Тонда почесал за ухом.
— Маловато, господин…
— Маловато? Ну, слушай!
Бляшке достал большую серебряную табакерку, откинул крышку, протянул Тонде: «Не угодно ли щепотку?» Сначала он нюхнул сам, затем дал понюхать старому сорбу.
— Апчхи — значит, правда!
— Будьте здоровы, господин!
Бычий Бляшке высморкался в большой клетчатый носовой платок.
— Итак, двадцать семь, чёрт с тобой — и давай его сюда!
— Маловато, господин.
Бляшке побагровел.
— Эй — за кого ты меня держишь? Двадцать семь за твоего быка и ни грошом больше, или я не Бычий Бляшке из Каменца.
— Тридцать, господин, — сказал Тонда. — За тридцать вы получите его.
— Это грабёж! — крикнул Бляшке. — Ты хочешь меня по миру пустить? — он закатывал глаза, он ломал руки. — Сердца у тебя нет? Слеп и глух ты к нужде бедного торговца? Помилосердствуй, старик, и отдай мне быка за двадцать восемь!
Тонду это не тронуло.
— Тридцать — и баста! Бык роскошный, его я не отдам за бесценок. Вы не подозреваете, как тяжело мне с ним расстаться. Продавать единственного сына не было бы горше.
Бычий Бляшке понял, что тут он успеха не добьётся. Но бык был парень что надо. Так к чему тратить время на этого сорбского упрямого осла?
— Давай его сюда, черти тебя побери! — вскричал он. — Я сегодня такой мягкий, что позволяю обвести себя вокруг пальца, себе в убыток. И всё только потому, что у меня есть сердце, чтоб пожалеть бедных людей. Договорились — и по рукам!
— По рукам! — сказал Тонда.
Затем он снял шапку и дал Бляшке отсчитать в неё тридцать гульденов, штука за штукой.
— Успел сосчитать?
— Успел.
— Так поди сюда, сорбов сын!
Бычий Бляшке взял Андруша за верёвку и собирался уволочь его прочь, Тонда, однако, удержал толстяка за рукав.
— Что такое? — спросил Бляшке.
— Да вот, — сказал Тонда и притворился смущённым. — Всего одна мелочь.
— А именно?
— Если господин Бляшке будет так добр и оставит мне верёвку, я скажу ему спасибо…
— Верёвку?
— На память. Когда бы господину Бляшке знать, как тяжело мне расставаться с этим быком. Я и замену для неё дам господину Бляшке — чтобы он мог увести его, моего бедного быка, который-то, конечно, ему принадлежит…
Тонда развязал верёвку, что была у него на поясе. Бляшке, пожав плечами, позволил ему поменять верёвку на голове быка. Затем торговец двинулся с Андрушем прочь и, едва зайдя за ближайший угол, начал посмеиваться: хоть он и заплатил за Андруша тридцать гульденов, и это была разумная цена, но вот в Дрездене — там ему будет нетрудно сбыть этого великолепного быка за двойную цену, а возможно, и дороже.
На опушке за Тайхгаузом Тонда и Крабат опустились на траву, чтобы подождать Андруша. В Виттихенау они купили кусок сала и хлеб и теперь их ели.
— Хорош ты был! — сказал Крабат Тонде. — Ты бы себя видел — как вытягивал из этого толстяка золотые: маловато, господин, маловато… Какое счастье, что ты вовремя вспомнил про верёвку, о ней я совершенно забыл.
— Всё дело навыка, — просто заверил Тонда.
Они приберегли кусок хлеба и кусок сала для Андруша, завернули то и другое в рабочую куртку Крабата и решили ненадолго прилечь. Сытые, уставшие от долгого пути по просёлочной дороге, они заснули глубоко и крепко — пока их не разбудило «Муу!» и перед ними не встал Андруш, снова в человеческом обличии и, насколько можно было видеть, в телесной целости и сохранности.
— Эй, вы там — одни уже как-то раз спали так без задних ног. Нет ли у вас хотя бы куска хлеба для меня?
— Хлеб и сало, — сказал Тонда. — Садись сюда к нам, брат, и угощайся! Каково же тебе было с Бычьим Бляшке?
— Каково мне могло с ним быть! — проворчал Андруш. — Для быка по этой жаре удовольствие небольшое — тащиться в дальние дали по деревням и глотать пыль, сами прекрасно понимаете — особенно если к такому не привык. В любом случае, я не разозлился, когда Бляшке завернул в трактир в Ослинге. «Гляди-ка! — закричал трактирщик, когда увидел, как мы подходим. — Господин братец из Каменца! Как дела идут, как твоё ничего?» «Дела терпимо, — сказал Бляшке, — если бы только так пить не хотелось от этой жары!» «Этому мы можем помочь! — заявил трактирщик. — Проходи в пивную за господский стол! Пива в подвале хватает, с ним ты за семь недель не справишься — даже ты не справишься с ним!» «А бык? — спросил толстяк, — мой тридцатигульденовый бык?» «Его мы отведём в стойло, у него будет воды и корма, сколько пожелает!» Корма для быков, понимаешь ли…
Андруш насадил большой кусок сала на нож, обнюхал, прежде чем отправить его в рот, и продолжил:
— Они привели меня в стойло, трактирщик из Ослинга позвал скотницу. «Эй, Катель — смотри мне, хорошо позаботься о быке каменцского братца, чтоб он у нас не схуднул». «Ладно», — сказала эта Катель и сунула мне целую охапку сена в кормушку. Тут я решил, что хватит с меня бычьей жизни, и, долго не размышляя, сказал — человеческим голосом сказал я так: «Сено и солому можете жрать сами — я желаю свиную отбивную с клёцками и зеленью и к ним хорошего пива!»