– Не стоило беспокоиться, – пробормотал он как-то матери, осознав, что и правда томится в неволе. Его окружали стены узилища, в котором тикал невидимый таймер. Ты не знаешь, чем все закончится, когда время выйдет, поэтому просто… живешь и суетишься, неизбежно терпишь провалы, страдаешь, и все ради чего? Лучше бы она оставалась в универе, где ее гений мог бы найти плодородную почву, вазу и вырос бы, дал плоды. Уж лучше так, чем все это. Ему приходится подтирать ей слюну и смотреть в ее пустые, невыразительные глаза.
– Когда экосистема умирает, природа создает новую, – сказала мать. Скорее всего, это просто слова. Пустые, совершенно бессмысленные.
Атлас сперва даже не расслышал. «Чего-чего?» – переспросил он, и мать повторила: «Когда экосистема умирает, природа создает новую». «Сука, что за бред», – подумает он, однако позднее, в один критически важный момент, когда он даже не вспомнит, кто точно произнес эти слова, они всплывут в памяти. Возможно, это мысль Эзры? Или Атлас сам внушил ее Эзре? А возможно, идея принадлежит им обоим.
– Когда экосистема гибнет, природа создает новую. Как ты не понимаешь? Мир не заканчивается. Это мы уходим.
А вдруг… вдруг мы в силах сломать эти рамки? Вдруг она имела в виду именно это? Вдруг нам суждено стать чем-то большим?
Постепенно Атлас укрепляется в своей мысли. Да, наверняка мать имела в виду именно это.
Неважно, с чего все началось. Неважно, чем все закончится. Мы – часть цикла, нравится нам это или нет, а потому не будь пустыней.
Стань саранчой. Стань бедствием.
– Давай станем богами, – вслух произносит Атлас, и тут важно помнить, что он под кайфом, тоскует по матери и ненавидит себя. Нельзя забывать, что в этот момент Атлас Блэйкли – крохотное, напуганное существо, печальное и одинокое. Он пятнышко на заднице новой угрозы существованию человечества. Атласу Блэйкли плевать, дотянет ли он до завтра, послезавтра или послепослезавтра. Ему плевать, пусть даже сегодня же его насмерть поразит молнией. Атлас Блэйкли – невротичный юноша двадцати с небольшим (двадцати пяти, если быть точным) лет в поисках смысла. Он упоролся тремя разными веществами, вызывающими измененное состояние сознания, да к тому же в компании, наверное, первого в своей жизни настоящего друга. И поначалу, произнося эти слова, он не думает о последствиях. Он их еще не понимает! Он – дитя с кругозором дебила, познал лишь крохотную долю жизни и пока не ведает, что он – пыль, песчинка, сраный червь. Он не поймет этого, пока Алексис Лай не постучится к нему и не скажет: «Привет, прости за беспокойство, но тут Нил умер, и у него в телескопе была записка. В ней сказано, что это ты убил его».
Вот тогда-то, чуть позднее, Атлас Блэйкли сообразит, как облажался. Нил умрет еще дважды, и только потом Атлас признает свою неудачу перед друзьями. Зато в тот самый миг все поймет, просто вслух не скажет: «Зря я попросил о силе, ведь я на самом деле искал смысл».
Однако теперь он получил и то, и другое. Мы в тупике, и вы это видите.
– В каком смысле? – спрашивает Либби. Ее руки все еще дымятся, на щеках белеют дорожки, и соль смешивается с сажей в уголках глаз. В волосы набились жирные хлопья пепла, а у ног лежит Эзра. Он испустил дух минут десять-пятнадцать назад, успев что-то сказать напоследок. Ни слова не прозвучит о том, что Атлас зол и не знает, как относиться к потере того, кого любил и ненавидел. Однако что-то он чувствует. Очень остро.
Впрочем, свой выбор он сделал, ведь где-то там есть вселенная, в которой ему не пришлось выбирать. Где-то там есть хотя бы вселенная, в которой Атлас Блэйкли совершил убийство и тем спас другие четыре жизни. Теперь ему остался единственный путь – найти это место. Или создать его.
Как бы там ни было, конец у этой истории может быть лишь один.
– Я о том, – отвечает Атлас, отрывая взгляд от пола, – мисс Роудс, что еще вы разрушите и кого ради этого предадите?
Комплекс
На одной стороне монеты – известная вам история. Геноцид, рабство, колониализм, война, неравенство, бедность, тирания, смертоубийство, адюльтер, воровство. Дурная и жестокая, она длится недолго. Предоставленные сами себе, люди неизбежно опустятся до основных инстинктов, зверств и самоистребления. Всякое человеческое существо способно видеть мир таким, какой он есть, и все же стремится его уничтожить.
На другой стороне монеты – Ромито-2[1]. Десять тысяч лет назад, когда наш вид жил охотой, мужчину, страдающего тяжелейшей формой карликовости, выхаживали с рождения до зрелого возраста, хотя он не приносил никакой, цитата, «заметной пользы племени». Невзирая на общие лишения, ему не отказали в естественных правах: позволили жить просто потому, что он свой, и потому, что он человек. Предоставленные сами себе, люди неизбежно будут заботиться друг о друге, даже в ущерб коллективу. Всякое человеческое существо способно видеть мир таким, какой он есть, и все же стремится его спасти.
Дело не в том, какая сторона монеты верна. Они верны обе.
Надо лишь подбросить монетку и посмотреть, что выпадет.
IЭкзистенциализм
Из портала Гранд-Централ вышел блондин в приметных очках-авиаторах. Его покрывало множество слоев иллюзий: одни были совсем свежие, другие – старые, наложенные пару десятков лет назад. Это была не кустарная маскировка, а перманентные чары для улучшения внешности. Очки его имели призматический эффект. Благодаря ему золотистый блеск по краям переходил в серебристый. Стекла напоминали жемчужину в радужном ореоле, сокровище, созданное бесчувственным океаном. Возможно, очки и привлекли внимание Эйлиф, а может, дело было в том, как блондин посмотрел ей в глаза, в нехорошем ощущении, которое вызвал этот непроницаемый взгляд.
Эйлиф сразу поняла, что это не Нико де Варона, и встревожилась. Впрочем, она решила рискнуть, попытать удачу.
– Смотри, – резко сказала она стоявшему рядом морскому котику. Нет, ну какой он морской котик? Даже не тявкает. Он и не шелки[2], от которых хотя бы есть прок. В ответ ненастоящий котик сделал такое лицо, будто услышал неприятный скрежет. Отчего так, Эйлиф не знала. – Смотри, вон тот. На нем кровь. – Блондина окружала отчетливая аура заклятий, за которыми прятался его тайный дом. От них словно веяло болотными миазмами или дешевой туалетной водой. Хотя блондин наверняка пользовался дорогим парфюмом.
– Это точно Феррер де Варона? Он прикрылся иллюзией? – спросил котик маленькую машинку у себя в ухе. «Ну с какой стати котик? – все недоумевала Эйлиф. – У него и ласт нет». Она уже начинала беспокоиться, что связалась с любителями. – В инструкциях сказано, что цель ниже ростом. Феррер – латинос, брюнет…
На глазах у Эйлиф толпа мягко расступалась перед блондином. Обычно в Нью-Йорке такого не дождешься. Эйлиф подергала за рукав котика.
– Это он. Вперед.
Тот отстранился, высвобождая руку.
– Похоже, трекер дал сбой.
Снова он говорит со своей машинкой. А зря, лучше бы Эйлиф спросил. Она подсказала бы, что выдать именно эту фразу его заставило заклятие. И да, трекер дал сбой, ведь котик – не котик, а простой человек и расплачивается за свою смертность. У него много мускулов и, наверное, отменные боевые рефлексы – в сумме неплохой солдат, вот только не подходит для таких операций. Просто машина убийства, Эйлиф знала много таких, и ни одному еще не удавалось ее впечатлить.
Она не стала ждать, что скажет котику начальник-медит, и рванула в кильватер пустоты за блондином. Брешь в толпе, оставленная его пафосным выходом, еще не затянулась, и следом за Эйлиф в нее нырнули два котика, которые рыскали поблизости. Вот и славненько, сейчас она догонит блондина, и все быстро поймут, что дело нечисто: Николас Феррер де Варона снова обвел их всех вокруг пальца, прислав вместо себя этого… белобрысого, тоже не обычного смертного и несущего на себе печать дома, следы чар на крови.
За спиной шипела машинка котика, но Эйлиф старалась не упускать из виду золотистую шевелюру. Она пробежала под низкой аркадой и вырвалась на улицу.
– Она убегает!
– Мы к этому готовы, нас предупреждали. Сядь ей на хвост…
Она не слушала. Торопилась навстречу свободе… или же смерти.
– Стой! – крикнула она с порога вокзала.
Ее грудной голос разлетелся в воздухе подобно парам. Как же славно было снова им воспользоваться. Для некоторых это казалось магией, для самой Эйлиф – ее сутью, истинным Я, которое она прятала, чтобы выжить, и в котором черпала веру в завтрашний день. А сделки – они ненадежны, с ними есть только сегодня.
Голос Эйлиф накрыл толпу авантюристов, велосипедистов, пригасил бурлящий гнев. Не остановился только человек в серебристых ушных затычках. Эйлиф мельком восхитилась качеством современного корабельного воска, однако быстро напомнила себе о главном. Блондин тем временем встал и опустил плечи, затянутые в белый лен рубашки. Можно было подумать, что ему нипочем духота и влажность утра в преддверии лета, но тут Эйлиф уловила гудение чар. Они роились вокруг блондина, и когда он обернулся, то на лбу его поблескивали бисерины пота. Они стекали прямо на глаза за непрозрачными стеклами.
– Привет, – карамельным голосом произнес он. – Мои соболезнования.
– По какому поводу? – спросила Эйлиф. Она приказала ему остановиться и осталась в живых. Пока что.
– Боюсь, ты пожалеешь о нашей встрече. Примерно как все. – Его подправленные магией губы изогнулись в усмешке, в которой не было ни капли сочувствия. В то же время два морских котика, стряхнув с себя оцепенение, встали по бокам от Эйлиф. Был бы еще от этого прок.
– Он. – Эйлиф кивнула в сторону блондина. Котики синхронно потянулись за оружием, бившим без промаха.
По инструкции велели задержать цель. По условиям сделки требовалось усмирить ее, словно бежавшее из загона животное. Однако жизнь – это не планы стратегов и теоретиков. В жизни многие слова приобретают иные смыслы, и слова Эйлиф – не исключение. Она обещала одно: ключ от дома за чарами на крови. Может, блондин – добыча не оптимальная, но для нее он единственное спасение. Живой, мертвый, связанный или нарезанный звездочками, упиханный по кускам под замок – неважно. Она обещала подношение и только. О сохранности речи не шло. На своем