— А почему ты с мамой не поехал? — спросил Арсений.
— Просился, а она не взяла, — обиженно надул губы Алеша. — Сказала, катайся тут…
— Ты уже научился ездить на велосипеде?
— Научился, да он поломался, — огорченно сообщил Алеша.
— Давал всем кататься, — объяснила Елена Львовна. — Большие мальчишки и свернули колесо. Я виновата, разве же углядишь за ним…
«Похоже, что все начало ломаться», — мелькнуло у Арсения в голове. И так тоскливо стало на сердце, что он не сказал Алеше того, что хотел сказать: «Ничего. Отремонтируем». Алеша сам спросил, заглядывая в глаза:
— А ты отремонтируешь?
— Попробуем…
— Я сейчас его сюда прикачу! — вырываясь из отцовских объятий, закричал Алеша. — Он в сарае.
— Ну давай кати, — Арсений поставил мальчика на густой спорыш. — Да не спеши, а то упадешь.
— Я… Я просто не знаю, где же она… — растерянно начала Елена Львовна. — Сказала, что домой…
— А она говорила вам, куда раньше ездила? — спросил Арсений, сделав ударение на слове «куда».
— Нет, не говорила… — правдиво ответила Елена Львовна. — Она вообще со мной не делится…
— Вот он! Вот! — кричал Алеша, вытолкнув поломанный велосипед из сарая. — У него только переднее колесо не крутится!
— Хорошо, пусть стоит там. Я пойду возьму ключ, и будем ремонтировать.
— Может, чай поставить? — негромко предложила Елена Львовна.
— И покрепче заварите! — попросил Арсений, ему искренне жаль было эту безропотную, добрую женщину, которая из-за бесхарактерности была в полной власти своей дочери.
Отремонтировав колесо велосипеда, Арсений пошел в дом. На столе уже стояли чайник, закуска. Елена Львовна сидела на краешке стула, будто была не дома, а в гостях: так она всегда держалась, когда приезжал Арсений. Не присядет к столу и все суетится, все что-то подает, угощает.
Вита, бывало, сердилась, говорила властно: «Чего ты крутишься! Сядь, ради бога! Поешь», «Сейчас, сейчас», — Елена Львовна садилась на краешек стула, несмело клала чего-нибудь на свою тарелку, но, не доев, снова вскакивала, бежала к плите или в погреб.
Арсений знал, что Елена Львовна — хоть ей и хотелось узнать, куда же ездила Вита, где она сейчас, — не станет из-за своей деликатности расспрашивать, а потому он, выдержав продолжительную паузу, заговорил:
— Вы знаете, Елена Львовна, что я не люблю рассказывать о чужих делах. Тем более когда они тайные. Скажу вам только то, что знает весь Киев. В Нью-Йорке, в переводе на английский язык, вышел Витин роман, который у нас был отклонен. Вы читали рукопись?
— Читала… — покорно качнула головой Елена Львовна. — И не советовала его издавать…
— Я тоже не советовал, — невесело усмехнулся Арсений. — Многие не советовали, а видите, роман вышел. Зарубежные радиоголоса сообщают о нем…
— И что теперь? — испуганно спросила Елена Львовна.
— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Арсений. — Так она сказала, что поехала домой?
— Да, домой, — сдерживая слезы, повторила Елена Львовна, поняв, что всю эту неделю Виты в Киеве не было.
Наступило гнетущее молчание. Арсений не знал, о чем еще говорить с тещей, которая, оказывается, ничего не знает. Не мог сразу сообразить, что же ему делать. И вдруг его поразила мысль, которая никогда за пять лет семейной жизни с Витой не возникала: «А нет ли у нее другого?» Ощутил, как на сердце похолодело, а все тело обдало томительным жаром. Уверял себя: «Глупости, она меня любит». Внутренний голос, тот, который не поддается никакой логике, а только чувству, шептал: она живет с другим. Вот-вот придет и скажет, что подала на развод, потому что не может жить с человеком, духовно чуждым ей. И что он ответит? Вспомнился короткий (явно предназначенный не для его ушей) разговор Виты по телефону, когда она заявилась домой. Тот, с кем она говорила, знал, куда она ездила. А он, муж, не знал! От того у нее, значит, тайн нет, а от него есть. Тот, видимо, знает, где она сейчас (если еще не у него), а он, муж, не знает. Какое все-таки коварство, какая подлость! Никогда не думал, что до такого дойдет. Стыдно было встречаться взглядом с Еленой Львовной. Поблагодарив за чай, встал из-за стола, вышел. И каким же все показалось неприветливым, чужим: и дом, и сад, и пруд. Он удивлялся, как это могло ему раньше нравиться, как он мог тут жить по нескольку дней. Скорее, скорее отсюда! Где Алеша? Но куда же он его возьмет? Хочешь не хочешь, надо оставлять сына тут.
— Алеша! Алеша! — позвал Арсений.
Малыша поблизости не оказалось, и Арсений вышел на улицу. Какой-то мальчик — лет двенадцати — ехал на велосипеде, а Алеша, в толпе таких же малышей, как сам, бежал следом. Малыши кричали, махали руками, смеялись: всем было весело! Шарик бежал впереди и, оглядываясь, тоже веселым лаем перекликался с друзьями. «Жизнь бурлит», — невольно усмехнулся Арсений. Кто на чужом велосипеде едет, а кто следом бежит — главное, что всем весело. Алеша и не догадывается, что, возможно, в эти дни может круто измениться его беззаботная, хотя и бродячая, но радостная жизнь.
— Алеша! — позвал Арсений.
Мальчик на велосипеде, увидев его, соскочил с сиденья и дал стрекача, будто Арсений за ним гнался. Другие остановились, Шарик сел, удивленно поглядывая то на малышей, то на Арсения.
— Алеша! Иди-ка сюда! — позвал Арсений, ласково улыбаясь, чтобы сын видел, что он не сердится. И когда Алеша, звеня звоночком, подъехал на велосипеде, сказал: — Я возвращаюсь в Киев. Поедешь со мной?
Алеша оглянулся на мальчиков, стоявших посреди дороги, на Шарика, который, высунув длинный розовый язык, преданно смотрел на него, готовый снова с веселым лаем помчаться за велосипедом, промолвил:
— А можно, я тут буду кататься…
— Ну катайся, — помрачнел Арсений: казалось, что и сын, как и Вита, становится безразличным к нему, чужим.
Когда Арсений завел машину, из дома вышла Елена Львовна. Глаза у нее были красные: плакала. «А если она знает, что у Виты другой?» — внезапно мелькнула мысль, вызвав в душе такую вспышку возмущения, негодования, что у него даже дыхание перехватило. Да, она знает дочкины тайны. Бережет их. Если даже она и осуждает дочь, то все равно ничего не скажет ему, ибо кто он такой для нее? Витин муж? Отец внука? Завтра Вита приедет сюда с другим, и добрая, безвольная Елена Львовна, боясь сделать что-нибудь наперекор дочери, примет его, станет угощать чаем…
— Ты уже едешь? — тихо, но без всякого удивления спросила Елена Львовна.
«Знает! Она все знает!» — снова подумал Арсений. На языке вертелись слова: «Еду, ведь должен же я отыскать вашу дочь!» Но, не желая говорить того, в чем, может быть, потом придется раскаиваться, хмуро проговорил:
— Завтра на работу. Алеша, ты где? Иди, попрощаемся… — И когда сын подбежал, не выходя из машины поцеловал его, включил скорость и газанул так, что машина вмиг вылетела со двора, вздымая пыль, помчалась, подпрыгивая на выбоинах, по улице.
Хотя то, что Вита бросила его, было пока что только предположением, он уже страдал так, будто точно знал, что это произошло. Спрашивал себя: почему? И отвечал: давно уже чувствовал, что между ними чем дальше, тем глубже и заметнее наступало какое-то глухое отчуждение. В последнее время Вита находила тысячи всяких причин, только бы избежать близости. А если ей все-таки приходилось уступать, она холодно принимала ласки и словно бы страдала, что подчинилась его желанию. Вспомнилось, как он хотел еще дочку, и она не только категорически отказалась родить ребенка, но рассердилась так, что несколько месяцев спала в своей комнате, на узеньком диванчике. После того случая он уже и не заикался об этом. Да и сам, видя, как она равнодушна к сыну, понимал, что, кроме славы, Виту, собственно говоря, ничто по-настоящему не беспокоит. Он не только смирился с тем, что ему не суждено иметь дочку, но все чаще думал: «Как хорошо, что у нас только Алеша».
9
В Киев Арсений вернулся, когда уже стемнело. Подошел к своему дому, глянул на окна квартиры и остановился: в Витиной комнате горел свет. Она дома! Стало стыдно за все то, что думал о ней, возвращаясь из Яворина. Постоял на улице, стараясь утишить волнение. Лифт работал, и он, не запыхавшись, хотя и тяжело дышалось, добрался до четвертого этажа. Позвонить? Нет, отопрет дверь своим ключом. Но она оказалась на цепочке. Он трижды, как всегда, нажал на кнопку звонка и сразу услышал в коридоре энергичные шаги. Звякнула цепочка, дверь открылась, и Арсений, переступив через порог, оказался в крепких, горячих Витиных объятиях. Она покрыла поцелуями его лицо — избегая губ! — и, едва сдерживая рыдания, прошептала:
— Боже, как я соскучилась… Как соскучилась…
Арсений держал ее обеими руками за талию так же, как в тот день, когда впервые поцеловал, и думал только одно: «Моя… моя…» И вмиг исчезли все проблемы, над которыми упорно ломал голову. Да и что они, эти проблемы, значат перед слиянием двух душ?
На столе опять, как и тогда, когда Вита вернулась со своей книгой, стояли коньяк и шампанское, только вместо бутербродов — конфеты и виноград. Так же, как и тогда, Вита подвела Арсения к столу, не выпуская его руки из своей. Он легонько пожал ее пальцы, и она ответила, ласково взглянув на него.
Налила полные рюмки, одну подала Арсению и, пристально глядя ему в глаза, — в ее больших серых глазах играли манящие чертики! — торжественно проговорила:
— Давай все отбросим! Все! Выпьем за нашу любовь! Я люблю только тебя! — И, выпив коньяк, поставила рюмку, обняла Арсения, припала губами к его губам. Но вдруг резко отстранилась, упала на стул, заплакала, закрыв лицо руками. — Боже, что я пережила, что пережила за эти дни…
— Вита, дорогая моя, — ласково говорил Арсений, целуя мокрые от слез ее ладони. — Успокойся… Я тоже люблю только тебя…
— И никогда, никогда не откажешься? — пристально глядя на него заплаканными глазами, спросила Вита. — Не бросишь?
— Никогда! — торжественно, точно клятву, произнес Арсений.