– Переждем здесь минутку, тут видеонаблюдение. Машину оставьте на парковке, сделаем вид, что у нас романтическое рандеву, уедем вместе в моем грузаче. Так охране Мроза меньше подозрений.
По Максин – разумно, хотя по-прежнему может оказаться, что он тут себе проворит какой-то конский перепихон. Они снова выезжают со стоянки, следуют петлей к Старому Монтокскому шоссе и вот закладывают крюк вправо, вглубь по Прибрежной Артиллерийской дороге.
Не в добрый час заложенное летнее пристанище Гейбриэла Мроза оказывается скромным десятиспаленным, как любят называть риелторы, «постмодернистским» домом с кругами и частями кругов в окнах и рамах, свободная планировка, наполнен тем странным боковым океанским светом, что манил сюда художников, когда Южный Зубец был еще реален. Обязательный теннисный корт «Хар-Тру», бассейн из торкрет-бетона – хоть, говоря технически, и «олимпийских» габаритов, но, похоже, масштабирован скорее для соревнований по гребле, нежели плавания – с кабаной, какая квалифицировалась бы как семейное жилье во многих городках выше-по-острову, что приходят Максин в голову, к примеру – в Сайоссите. Над верхушками деревьев вздымается гигантская старинная радарная антенна еще с дней антисоветского террора, вскорости – туристский парковый аттракцион.
Весь дом Мроза кишит подрядчиками, все пахнет герметиком и опилками. Рэнди подхватывает бумажный сосуд с кофе, мешок раствора и деловое выражение и притворяется, что он тут по какому-то ванному вопросу. Максин притворяется, что она с ним.
Как тут могут быть секреты? По кухне хоть на машине езди, проекционный зал по последнему слову техники, все открыто, в стенах никаких тайных ходов, никаких спрятанных дверей, все еще слишком новое. Что может скрываться за таким фасадом, когда тут насквозь один фасад?
Это покуда они не спустились в винный погреб, который, судя по всему, с самого начала был пунктом назначения Рэнди.
– Рэнди. Вы же не…
– Прикинул, что не выпью, так схожу на эту штуку, «эБэй» называется, и сдам за несколько баксов, хоть так себе денег отсюда верну.
Рэнди берет бутылку белого «бордо», качает головой этикетке, кладет на место.
– Тупому сукину сыну навязали целый стеллаж 91-го. Хоть немного справедливости, наверно, у меня даже супруга такую дрянь не пьет. Постой-ка, а это что? ОК, может, приготовить с ним что-то получится. – Он переходит к красным, бормоча и сдувая пыль, и крадет, пока не набивает себе грузовые карманы и сумку Максин. – Надо пойти в грузач это все сложить. Мы ничего не упустили?
– Я еще тут погляжу, через минуту опять снаружи увидимся.
– Только поглядывайте, тут копы-в-аренду ходят, они не всегда в форме.
Взгляд ее зацепился не за год производства или марку, а за теневую, почти невидимую дверь в углу, и рядом с нею – кнопочный номеронабиратель.
Едва Рэнди вон, она достает свой «Филофакс», что ныне эволюционировал в дорогостоящую папку, набитую разрозненными клочками бумаги, и при тусклом свете принимается искать список паролей «хэшеварзов», которые Эрик нарыл при своих поисках в ПодСетье, а Редж ей передал. Она припоминает, что некоторые были помечены, как клавишные коды. И само собой, лишь пару-тройку пальцетанцев спустя жужжит электромотор, и засов с лязгом отодвигается.
Максин не считает себя особо робкого десятка, она приходила на благотворительные сборища в неправильных аксессуарах, за границей ездила в прокатных машинах с инопланетными передачами, одерживала верх в препирательствах со сборщиками долгов, торговцами оружием и окончательно сбрендившими республиканцами – без особых сомнений, как телесных, так и духовных. Но теперь, при этом шаге за дверь, возникает интересный вопрос, Максин, ты, блядь, совсем ума лишилась? Века́ми они пытались промывать девчонкам мозги побасенками о Замке Синей Бороды, и вот, пожалуйста, она шлет все эти полезные советы в игнор. Где-то впереди залегает конфиденциальное пространство, необъясненное, не поддающееся анализу, роковое, если в него забрести, отчего ее для начала в свое время вышвырнули из профессии, а однажды за такое можно ведь и жизнью поплатиться. Вверху, в мире – яркая середина летнего дня с птичками под свесами крыш, и осами в садах, и ароматом сосен. А тут, внизу – холодно, промышленный холод, который она ощущает до ногтей на ногах. Дело не только в том, что Мроз ее здесь не желает. Не зная причин, она знает, что это примерно последняя дверь, за которую ей вообще следовало бы заходить.
За нею Максин обнаруживает коридор с дверями, чисто выметенный, строгий, через широкие интервалы – рельсовые светильники, тени там, где быть их не должно, ведет – если она неким манером не развернулась – к заброшенной воздушной базе с большой радарной антенной. Что бы ни было на другом его конце тут, за забором, доступ Гейбриэла Мроза к этому чему-то важен настолько, что защищается кодом, отчего все это изрядно смахивает на нечто большее, нежели невинное хобби какого-нибудь богатея.
Она осторожно движется вглубь, таймер нарушителя безмолвно мигает у нее в голове. Некоторые двери закрыты и заперты, какие-то открыты, комнаты за ними пусты промозгло и неестественно ухоженно, словно скверную историю можно здесь как-то стабилизировать и сохранить на десятилетия. Если, разумеется, это не просто защищенное конторское пространство, какая-то физически воплощенная версия темного архива в «хэшеварзах», куда заглядывал Эрик. Пахнет хлоркой, словно недавно дезинфицировали. Бетонные полы, канавки ведут к стокам, вмонтированным там, где пониже. Над головой стальные балки, с креплениями, о назначении коих она не может или не хочет догадываться. Никакой мебели, кроме конторских столов, покрытых серой «формайкой», и складных стульев. Какие-то розетки на 220 вольт, но ни единого признака тяжелого оборудования.
От того лака для волос у нее что, вся голова как-то превратилась в антенну? Она уже начала слышать шепот, который вскоре разлагается на некий радиообмен, – озирается, нет ли здесь динамиков, ни одного не засекает, однако в воздухе все гуще от числительных и натовских фонетических обозначений букв, включая Человек, Зоя и Харитон, безэмоциональные голоса, искаженные радиопомехами, перекрестными наводками, всплесками солнечного РЧ[74]-шума… порой фраза по-английски, которую она все никак не успевает уловить.
Она дошла до лестничного колодца, спускающегося еще глубже в конечную морену. Дальше, чем ей видно. Ее координаты вдруг смещаются сразу на девяносто градусов, поэтому она уже не способна понять, смотрит ли вертикально вниз сквозь бессчетные уровни или прямо перед собой вдоль еще одного длинного коридора. Длится лишь такт сердца, но сколько ему надо? Она воображает, что так себе кто-то представляет тут внизу спасение в холодной войне, тщательно размещенное в этом американском тупике, какую-то веру в скотскую глубь, какую-то молитвенную уверенность в том, что выживут благословенные немногие, обставят конец света и объятья Пустоты…
Ох блин, что это – площадкой ниже, что-то замерло, дрожа, глядя вверх на нее… в этом свете точно сказать непросто, она надеется, что всего-навсего галлюцинирует, что-то живое, однако слишком маленькое, такой охраны не бывает… и не сторожевое животное… нет… ребенок? Что-то в детского размера военной рабочей форме, приближается к ней теперь со сторожким и смертоносным изяществом, поднимаясь как бы на крыльях, глаза его слишком уж видимы в сумраке, слишком бледные, едва ли не белые…
Таймер у нее в голове срабатывает, дребезжа, настойчиво. Отчего-то тянуться прямо сейчас к «беретте» будет неразумно.
– Ладно, «Воздушные Джорданы» – делайте, что должны! – Она разворачивается и рвет назад по коридору, обратно за дверь, которую не следовало открывать, снова в винный погреб, а там Рэнди ее уже искал.
– Вы норм?
Все зависит от того, как определить норм.
– Тут это «Вон-Романе», мне интересно…
– Год не сильно важен, хватайте, пошли. – Для винного вора Рэнди внезапно скидывает всю свою учтивость. Они забираются к нему в грузач и выезжают тем же путем, каким приехали. Рэнди молчит, пока не доезжают до маяка, будто и он что-то у Мроза увидел.
– Слушайте, вы когда-нибудь в Ёнкерзе бываете? У моей жены там родня, а я иногда постреливаю там на маленьком таком дамском полигоне, «Чувствительность» называется…
– «Мужчины всегда желанны», еще бы, знаю, конечно, сама член фактически.
– Ну, может, я там вас как-нибудь и застану.
– Буду ждать с нетерпением, Рэнди.
– Не забудьте тут свое бургундское.
– Эм… вы тут раньше про карму говорили, может, лучше валяйте берите сами.
Она не вполне газует оттуда, но и не мешкает, бросая тревожные взгляды в заднее зеркальце по крайней мере до Стоуни-Брука. Катись, полноприводный мой, катись. Вот и говори о поди-туда-не-знаю-куда. Последний известный адрес Випа Уппероса – обугленная руина, поместье Гейбриэла Мроза – показуха и скука, за исключением таинственного коридора и чего-то в нем такого, о чем не хочется знать, даже видела она его или нет. Стало быть… может, ей удастся что-то из этого вычесть, средних размеров суточную норму, скидку по кредитке, один бак топлива, дуб с четвертаком за галлон, посмотрим, согласятся ли на $1.50…
Перед тем как слиться из эфира кантри-станции, включается классика Слюнявого Флойда Уомэка:
Мой, бедный мозг, Стал дрыгаться недавно, и Елозит тоже он, В борьбе… и сон крадет он у меня, исправно, Все потому- Что он, елозит, по тебе. [женская подпевка] Зачем, же дрыгается он? по- что елозит? [Флойд] Сках-жи, иначе с глузда Съеду я…
Покоя мозг, ело- зящий мой просит! В нем Чар, твоих не Сякнет, эх, струя…
Ночью ей снится обычный Манхэттен-хоть-и-не-вполне, который она часто навещает в снах, где, если зайти подальше по любой авеню, знакомая сеть начинает распадаться, подрагивать и переплетаться с пригородными артериями, пока Максин не приближается к тематическому торговому центру, который, по ее понятию, намеренно обустроили похожим на последствия кошмарной битвы Третьей мировой войны, весь обуглен и полуразрушен, заброшенные лачуги и выжженные бетонные фундаменты расположены в естественном амфитеатре так, чт