– Навалом. По всему миру, может, 60, 70 000 единиц плюс китайские подделки… В Штатах не так много, отчего эта вот штучка интересная. Ничего, если спрошу, – где вы это нашли?
Марка и Максин обмениваются взглядом.
– Что тут повредит? – предполагает Максин.
– Вообще-то, когда в последний раз кто-то так говорил…
– Сами же знаете, что хотите мне сказать, – сияет Игорь.
Они говорят, включая быстрый синопсис дивиди.
– И кто это видео слепил?
Выясняется, что у Реджа с Игорем тоже были дела. Впервые познакомились они в Москве, где-то на пике безумия по усыновлению русских младенцев в США, когда Редж снимал пригодную малышню для штатовских педиатров, которые их осматривали и давали рекомендации потенциальным родителям. Из-за возможности мошенничеств мысль была не просто заставлять деток сидеть перед камерой и позировать для крупных планов, но действительно что-то делать, например, тянуться к предметам, перекатываться или ползать, а это означало для Реджа некоторую режиссуру или, на худой конец, дрессуру.
– Очень симпатичный молодой человек. Высоко ценит русское кино. Познакомился с ним на Горбушке, он там скупал дивиди килограммами, сплошь, конечно, пиратство, но никакого Холливуда, только русское – Тарковский, Дзига Вертов, «Дама с собачкой», не говоря уже про величайший мультик, что когда-либо сняли, «Ежик в тумане» (1975).
Максин слышит конвульсивные всхлипы и заглядывает на переднее сиденье – там Миша и Гриша, оба со слезами на глазах, нижние губы дрожат.
– А им, э-э, он тоже нравится?
Игорь нетерпеливо трясет головой:
– Ежики, это русское, не спрашивайте.
– А надпись на колпачке от батареи, что там говорится, можете прочесть?
– Пушту, «Бог велик», может, настоящая, может, подделка ЦРУ, чтоб походило на моджахедов, прикрыть какую-нибудь их собственную проказу.
– Ну раз вы сами об этом упомянули, вот еще…
– Давайте ваши мысли прочту. Нож Спецназа, да?
– С летающим лезвием, которым якобы прикончили Лестера Трюхса…
– Бедный Лестер. – У него на лице странная смесь сострадания и предостережения.
– Ой-ёй. – И вот еще одна связочка, логично. – История с ножом – подстава, как я понимаю.
– Спецназ не пуляет в людей ножами по воздуху. Спецназ ножи метает. Баллистический нож – оружие для чайника, никаких навыков метания, боится подойти ближе, хочет избежать шума от выстрела. И… – сделав вид, будто колеблется, – …лезвие, которое из Лестера вытащили, ОК, мой многоюродный работает в центре на Пласе Полиции, он его в реквизиторской там видел, поди знай. Блядь, да подъебка это тотально, нет даже клейма Восточной марки, может, китайское, может, еще дешевле. Будем надеяться, однажды я вам больше расскажу, но пока это не то, что Кремешки зовут страницей прям из истории. Пока слишком много отступных надо платить.
– Чем вам будет удобно поделиться, Игорь, конечно. Тем временем, что нам делать с другим оружием? С хай-тековым, на крыше? Предположим, там на нем часы тикают?
– Не против, если я еще дисочек посмотрю? Просто из ностальгии, вы же понимаете.
26
Звонит Корнелия и, как грозилась ранее, хочет идти за покупками. Максин рассчитывает на «Бергдорф» или «Сакс», но вместо них Корнелия залучает ее в такси, и не успевает она опомниться, как они движутся к Бронксу.
– Мне всегда хотелось пошопить в «Лёманне», – объясняет Корнелия.
– Но вас же нипочем внутрь не пустят, потому что вы… вас должен сопровождать кто-нибудь еврейской национальности?
– Я вас оскорбляю?
– Ничего личного. Немного истории, только и всего. Вы же понимаете, я надеюсь, что это уже не легендарный «Лёманн». Тот переехал, еще в, я не знаю, конце 80-х?
Когда Максин и Хайди еще ходили в девочках, магазин по-прежнему располагался на Фордэм-роуд, и каждый месяц или около того матери брали их туда учиться покупать вещи. «Лёманн» в те дни преследовал политику «никаких возвратов», поэтому угадывать все нужно было с первого раза. Чисто учебка. В тебе отрабатывались дисциплина и рефлексы. Хайди пристрастилась к этому так, словно в предыдущей жизни была суперзвездой швейной промышленности.
– Такое чувство, что, странное дело, я тут дома, вот кто я на самом деле, не могу этого объяснить.
– Я могу, – сказала Максин, – ты маньяк-покупатель.
Для Максин это было не так космично. Примерочной недоставало приватности, тогда такие любили называть «коммунальными», толпились женщины в различных стадиях неодетости и замашек, примеряя одежду, половина которой им не подходила, но они все равно бесплатно предлагали модные рекомендации всем, кто хоть отдаленно, казалось, в них нуждался, а это означало всех. Как в школьной раздевалке Джулии Ричмен, только без зависти и паранойи. И вот теперь эта БАСПиха в жемчугах хочет снова втащить ее во все вот это вот.
Новый «Лёманн» перевезли на север, в бывший каток, похоже, почти что в Ривердейл, вплотную к непреклонному реву Дигэна, и Максин приходится с силой подавлять в себе вопль узнавания – те же нескончаемые ряды наваленной и перебираемой одежды, да и та же пресловутая Задняя Комната, забитая, она готова спорить, теми же ошибками закупщиков и выпускными платьями из ужастиков, повсюду отрясающими блестки. Корнелия, напротив, едва переступив порог магазина, подпадает под его чары.
– О, Макси! Обожаю!
– Да, ну…
– Встретимся у кассы, скажем, в час, сходим на ланч, ОК? – Корнелия, исчезая в миазмах того неведомого формальдегидного продукта, коим ретейлеры опрыскивают одеянья, чтоб они так пахли, и Максин, ощущая не вполне клаустрофобию, скорее непереносимость ретроспективных эпизодов, снова выбредает наружу, на улицы, хотя бы поглядеть, что есть что, и тут вспоминает, что лишь немногим дальше по Дигэну, сразу за линией Ёнкерза, расположена «Чувствительность» – дамский стрелковый полигон, куда она только что отослала взносы за очередное годовое членство, а она для этой экскурсии в «Лёманн» как-то не забыла прихватить с собой и «беретту».
Эгей. У Корнелии это надолго. Максин находит такси, высаживающее каких-то ездоков, и двадцать минут спустя уже зарегистрирована в «Чувствительности», стоит на огневом рубеже в очках, наушниках и головной муфте, с чашкой из дежурного магазина, полной россыпи патронов, палит, себя не помня. Пусть геймер возится со своим зомбачьем, Хан Соло – с СИД[100]-истребителями, Элмер Фадд – с неуловимым кроликом, для Максин же главным всегда была иконическая фигура на бумажной мишени, копам известная как Громила, тут изображенная фуксией и оптической зеленью. У него вид стареющего малолетнего преступника, прическа – из тех лоснящихся, как носили в разгар пятидесятых, он хмурится и, возможно, близоруко щурится. Сегодня, даже когда его изображение откручено в самый зад к берме, ей удается уложить симпатичные кучи ему в голову, грудь и вообще-то в район хера – что давно, может, и было бы проблематично, хотя немного погодя Максин стало казаться, что количество показанных художником складок на брюках, отходящих звездой от промежности мишени, можно прочитывать как приглашение выстрелить и туда. Некоторое время она отрабатывает технику двойных выстрелов. Кратко притворяется – ну просто по приколу, понимаете, – что стреляет в Виндуста.
В вестибюле на выходе она у таксофона вызывает мотор, как вдруг сталкивается не с кем иным, как с былым своим подельником по краже вина, Рэнди, последний раз виденным на выезде с парковки у маяка Монток. Сегодня, похоже, он чем-то немного озабочен. Они удаляются на канапе под скриншот размерами с фреску во всю стену из начала «Письма» (1940), где Бетти Дейвис делает вид, будто вгоняет шесть пуль в не упомянутого в титрах, хоть, вероятно, и не оставшегося неотблагодаренным «Дейвида Ньюэлла».
– Угадайте, а, этот сукин сын Мроз? Отозвал у меня доступ к себе в дом. Кто-то, наверно, провел инвентаризацию вина. А мои номера сняли с видеонаблюдения.
– Облом. Никаких юридических последствий, я надеюсь.
– Пока нет. Сказать вам правду, я и сам доволен, что оттуда убрался. Всякая зловещая срань в последнее время в воздухе носится. – Странные огни в темные часы, посетители с очень чудны́ми на вид глазами, чеки возвращаются, только теперь все нечитабельно исписанные. – По всему Монтоку съемочные группы вдруг с паранормальных каналов. Легавые пашут сверхурочно, распутывают таинственные инциденты вроде того пожара у Бруно и Шэй. Вы, наверно, уже слыхали про Уэстчерского Уда?
– Последнее – что он в бегах.
– Он в Юте.
– Что?
– Все втроем, я вчера бумажную почту получил, они женятся. Друг на друге.
– Так они не просто скипнули, они сбежали жениться?
– Во, глядите. – Гравированная карточка, с участием цветов, свадебных колокольчиков, купидонов, какой-то не-слишком-очевидно-читаемый хипповский шрифт.
Максин, которую уже начало подташнивать, читает, докуда необходимо.
– Это приглашение на их подарочную вечеринку, Рэнди? В Юте что, троим людям жениться легально?
– Вероятно, нет, но знаете же, как оно бывает, с кем-нибудь в баре зазнакомишься, уровень трепа зашкаливает, а скоро, чокнутые импульсивные детки, они уже заскакивают в рыдван и прут туда.
– И вы, э-э, планируете посетить это сборище?
– И без того трудно прикинуть, что бы им такого подарить. Его, Его и Ее ванный ансамбль? Туалетный столик с тремя раковинами?
– Комплект кухонной утвари из тридцати предметов.
– Вот, пожалуйста. На них, должно быть, выписали уже федеральный ордер, вы б могли быстро подхватить какую-нибудь сменку, слетать туда, может, и я с вами рындой.
– Я не охочусь за головами, Рэнди. Просто бухгалтер, которого немного удивляет, что отношения затянулись больше, чем на десять минут, после того, как деньги заморозили. Фактически, я думаю, это довольно мило. Должно быть, я становлюсь своей матерью.
– Ну, есть что-то в том, как Шэй и Бруно выступили за старину Уда. Только начнешь как-то злиться на людскую природу, как эти же люди тебя и одурачат.