– Приятно здесь тусить, – грит Сэндвичдеффка.
– А уж как бизнес делать приятно, – добавляет Промомен. – Все на ушах стоит. Куча вот этой публики, похожей просто на виртуальный фон, это все реальные юзеры.
– Да ну. Здесь же вроде должно быть всякое глубокое шифрование.
– Еще и черный ход есть, не знали?
– С каких пор?
– Недели… месяцы?
Значит, окно уязвимости, открывшееся 11 сентября, о котором так волновались Лукас и Дастин, – очевидно не вотще, – позволило прокрасться сюда не только незваным гостям, но и кому-то еще – Гейбриэлу Мрозу, федералам, сторонникам федералов, иным неведомым силам, положившим глаз на этот сайт, – и внедрить еще и черный ход. Раз плюнуть, и району кранты. Она кликает дальше и со временем достигает странного жуткого нимба, вроде следящего прожектора в клубе, где знаешь, что тебя стошнит еще до исхода вечера, миг сомневается, игнорит его, щелкает на сердцевину тошнотного мазка света, и тут все на какое-то время чернеет, чернее всего, что она прежде видала на экране.
Когда картинка возвращается, Максин, похоже, перемещается в каком-то транспортном средстве для глубокого космоса… есть меню для выбора видов, и, кратко переключившись на вид снаружи, Максин обнаруживает, что аппарат там не один, скорее караван, не-вполне-просто соединенный, космических кораблей разных эпох и размеров, движется сквозь надставленную вечность… Хайди, будучи спрошенной, сказала бы, что засекает какое-то влияние «Звездного крейсера «Галактика»».
Внутри Максин находит коридоры из блескучего композита космической эры, длинные, как бульвары, взмывающие ввысь внутренние расстояния, лепные тени, движение в сумерках, сгущающихся кверху, пешеходы идут по мостам, деловито посверкивают воздушные суда для пассажиров и грузов… Всего лишь код, напоминает она себе. Но кто из всех этих безликих и непризнанных мог его написать и зачем?
Всплыв в воздухе, открывается окно вызова, требует ее присутствия на мостике, с инструкцией, как добраться. Должно быть, кто-то видел, как она залогинилась.
На мостике Максин находит пустые бутылки от спиртного и использованные шприцы. Капитанское кресло – откидное, «Лен-и-Вец» отдаленного урожая, отвратительно бежевое и все в сигаретных ожогах. К переборкам скотчем приклеены недорогие плакаты с Дениз Ричардз и Тией Каррере. Из скрытых динамиков поступает какой-то хип-хоповый микс, в данный момент – Нейт Пёсс и Уоррен Гэ, исполняющие чумовой хит середины девяностых «Регулируй». С различными поручениями туда-сюда ходит персонал, но темп у них не сказать что шустрый.
– Добро пожаловать на мостик, мисс Лёффлер. – Неотесанного вида юноша, небритый, в грузчицких шортах и заляпанной футболке «Больше ботала». В среде что-то сдвигается. Музыка плавно перетекает в тему из «Деус Экс», свет тускнеет, пространство чистится незримыми кибер-эльфами.
– Так а где все? капитан? старпом? офицер по науке?
Вздев одну бровь и щупая пальцами кончики своих ушей, словно проверяя их заостренность:
– Извините, важнейшая директива, Никаких, Блядь, Офицеров. – Жестом приглашая ее к передним смотровым окнам. – Грандиозность пространства, врубитесь. Тьмы и тьмы звезд, и каждой – свой пиксель.
– Обалдеть.
– Возможно, но это код, и только.
Антенна вертлюжит.
– Лукас, это ты?
– Замел-лиии! – Экран на миг заполняется психоделическими узорами визуализатора «айТьюнзов».
– Так ты тут с чем возишься, с этим черным ходом, я слыхала?
– Эм, не вполне.
– Мне говорили, он нынче настежь.
– Оборотная сторона проприетарности, всегда рано или поздно гарантирует заднюю дверь.
– И тебе нормально? А Дастину?
– У нас порядок, вообще-то нам все равно эта старая модель никогда особо не нравилась.
Старая модель. Что должно означать…
– Какие-то крупные новости небось.
– Ага. Мы наконец решили открыть исходники. Просто выложили везде тарболл.
– В смысле… кто угодно?..
– Кто угодно, кому хватит терпения в нем разобраться, им надо – он у них есть. Уже готовят перевод на Линукс, который должен пригнать любителей гуртами.
– Значит, большой куш…
– Уже не вариант. Может, и никогда им не был. Нам с Дастином придется еще какое-то время повкалывать.
Максин наблюдает за развертывающимся течением звездного пейзажа, каббалистические суда бьются при Творении на яркие капли света, несутся прочь из той сингулярной точки, что одарила их рожденьем, в иных местах такое называется расширяющейся вселенной…
– Что случится, если я начну кликать на какие-нибудь здешние пиксели?
– Может, и повезет. Они могут оказаться ссылками на что-нибудь еще. А можно всю жизнь лозоходить по Пустоте и так нигде ничего особенного и не получить.
– А это судно – оно не в ПодБытие движется, правда?
– Оно скорее в экспедиции. Исследует. Когда первые викинги стали выдвигаться в северные океаны, есть одна история про то, как они нашли эту огромную, блядь, дыру на верхушке мира, такую глубокую воронку, которая тебя засасывает вниз и вовнутрь, как черная дыра, никак оттуда не сбежишь. А нынче смотришь на поверхностную Паутину, весь этот треп, все товары на продажу, спамеры и зазывалы, и праздношатающиеся, все в одной и той же отчаянной свалке, которую им нравится звать экономикой. Тут же между тем рано или поздно где-то в глубине, между кодированным и бескодовым должен быть какой-то горизонт. Бездна.
– Так ты этого ищешь?
– Некоторые из нас – да. – Аватары томления не являют, но Максин что-то улавливает. – Другие пытаются избежать. Зависит от того, на чем зависаешь.
Максин еще немного бродит по коридорам, завязывая случайные беседы, что бы здесь ни значило «случайные». Ее начинает пробивать ознобом от ощущения, что некоторые новые пассажиры тут могут оказаться беженцами от события в Торговом центре. Никаких прямых улик, может, лишь потому, что это у нее на уме 11 сентября, но, куда б ни взглянула, ей кажется, что видит скорбящих выживших, негодяев иностранных и местных, мешочников, посредников, полувоенных, которые могли и участвовать в том дне, либо же только утверждают, что делали это, ведя некую шулерскую игру.
Для тех же, кто может быть истинными жертвами того дня, их близкие принесли сюда их подобия, чтобы у сгинувших была какая-то послежизнь, их лица сканированы с семейных фотографий… какие-то не выразительней эмотиконов, иные являют инвентарную опись чувств в диапазоне от вечериночной эйфории, через робость перед камерой и до крайней мрачности, некоторые статичны, некоторые анимированы петлями гифок, цикличные, как карма, делают пируэты, машут, едят или пьют что бы то ни было у них в руках на свадьбе, бар-мицве или на выходном вечере, – когда моргнул затвор.
Однако ж как будто все хотят общения – встречаются взглядами, улыбаются, склоняют вопросительно головы.
– Да, в чем дело? – или: – Проблема? – или: – Не сейчас, ладно? – Если это не в самом деле голоса мертвых, если, как кое-кто убежден, мертвые не могут говорить, то слова за них сюда выкладываются теми, кто запостил их аватары, и это живые хотят, чтоб они говорили то, что они, по видимости, говорят. Некоторые завели себе веб-логи. Другие деловито пишут код и добавляют его к программным файлам.
Максин останавливается на углу в кафе и вскоре завязывает беседу с женщиной – может быть, женщиной – о миссии на край известной вселенной.
– Приваливают все эти безмозглые, свои пять центов вставляют, фигово, как на поверхности Сети. А тебя загоняют глубже, в глубину неосвещенную. Дальше тех мест, где им было б удобно. И вот там-то – исток. Как мощный телескоп вас может вытащить еще дальше в физическое пространство, ближе к мигу большого взрыва, так и тут: чем глубже, тем ближе подступаете к пограничью, к краю несудоходного, к краю, где нет информации.
– Вы участвуете в этом проекте?
– Я здесь только посмотреть. Проверю, сколько смогу продержаться на самом краю начала до Слова, как долго смогу пялиться внутрь, пока не закружится голова – в томлении по любви, от тошноты, чего не, – и я туда не провалюсь.
– У вас электронный адрес есть? – хочет знать Максин.
– Любезно с вашей стороны, но я, может, не вернусь. Может, однажды вы в свой ящик входящих заглянете, а меня там не будет. Пойдемте. Прогуляемся вместе.
Они доходят до какой-то обзорной площадки, одним краем опасно торчащей от судна в высокую жесткую радиацию, вакуум, безжизненность.
– Смотрите.
Кем бы ни была она, лука и стрел при ней нет, волосы недостаточно длинные, но Максин видит, как она пристально смотрит вниз под тем же углом, тот же завороженный пространством фокус на бесконечность, как и у фигуры на экранной заставке ПодБытия, вперяется в пустоту, плодородную незримыми ссылками.
– Там есть слабое свечение, немного погодя заметите сами – кто-то говорит, это след, как радиация после большого взрыва, памяти, в ничто, о том, что некогда было чем-то…
– Вы…
– Боец? Нет. Тот молчит.
Вернувшись в мясной реал, отчего-то надо с кем-то поговорить о новом, и вскоре, как она догадывается, неузнаваемом ПодБытии, Максин поэтому набирает номер мобильного Вырвы.
– Я только вот в подземку захожу, перезвоню тебе, когда связь опять будет. – Максин вовсе не матерый спец в выходках сотовых телефонов, но нервы распознает, когда их слышит. Полчаса спустя Вырва, якобы только что вернувшись из Ист-Сайда, заявляется в контору лично, таща за собой толстостенный мусорный мешок, битком набитый Бобовыми Бэбиками.
– Сезонка! – восклицает она, вытаскивая одну за другой маленьких хеллоуинских летучих мышек, лыбящихся джеков-с-фонарями в ведьминских шляпах, медвежат-призраков, медвежат в накидках под Дракулу: – Вурдаланна-Девочка-Призрак, видишь, с тыковкой, какая симпатюля, да?
Хммм да, есть в Вырве сегодня утром что-то маниакальное, Ист-Сайд уж точняк производит на людей такое жевунокинетическое воздействие, но – контуры ретро-СРМ уже полностью включились – Максин приходит в голову, что Бобовые Бэбики всю дорогу могли быть легендой, правда же, для деятельности, гораздо менее служащей общественным интересам…