Так как встали мы ни свет ни заря, то к ночи планировали не сильно торопясь добраться автостопом до Еревана, где нас уже ждал в гости каучсёрфер Артур. От границы доехали до Алаверди. Он выглядел как самый обычный постсоветский город, попытавшийся примоститься в ущелье, да и не уместившийся в нем – дома виднелись и наверху, а перепад высот достигал нескольких сотен метров. Настя о чем-то задумалась. «Так здесь же Санаин!» [2] – озвучила она результат размышлений. Этот тысячелетний монастырь обосновался на окраине верхней части города. Чтобы не терять времени, снова начали ловить попутку. Первая же машина, проехав сначала мимо, вдруг затормозила в десятке метров впереди. Машина стояла, а мы смотрели на нее, пытаясь понять – для нас остановился водитель или по своим делам. В полнейшей тишине распахнулся багажник. Похоже, едем.
Остаток пути пошли пешком. Вокруг маленькие деревенские домики и начинающие зацветать сады. Древний, известный, некогда очень влиятельный, Санаин встретил нас гулким эхом пустых комнат. Ни души, ни звука.
Старейшие из построек комплекса уже разменяли свое тысячелетие. Когда-то тут кипела жизнь, в академии читались лекции по математике и грамматике, философии и риторике, музыке и медицине, в скриптории переписывались книги. Здесь преподавали лучшие умы своего времени. Численность братии достигала нескольких сотен человек, а окрестные земли принадлежали монастырю. Все, конечно, было не безоблачно – Санаин подвергался опустошительным набегам, страдал от землетрясений и в итоге уже не смог оправиться от монгольского вторжения XIII века.
С полчаса мы бродили по перекосившимся плитам, вдоль рядов каменных колонн.
Я представлял, как мимо нас, сквозь нас снуют тени, как скрипят мозгами и перьями (или чем они там писали?) студенты вот тут, где я стою. Разница в тысячу лет. Теперь это место казалось забытым.
Но только казалось. Стоило привыкнуть к эпичности окружения, как проявились детали – оплывшие свечки в уголке, строительные леса у задней стены. Или пара американских туристов с гидом, с которыми мы встретились, уходя, – вот кто проделал по-настоящему долгий путь.
Автостоп в Армении выше всяких похвал – не успели мы и десяти минут провести у дороги, как остановились два бензовоза. Распределились – я в один, Вова с Настей во второй. И покатили через половину страны. Попутчик мой оказался из молчаливых, общение сводилось к обмену парой фраз раз в полчаса, и время я проводил, поедая глазами новую для себя страну, проносящуюся за окном. Погода делала все возможное, чтобы результат мне понравился. Дождь сменялся ярким солнцем, заставляющим все вокруг сверкать и переливаться. В небе загоралась радуга. Затем снова набегали тучи, словно желая подчеркнуть суровость горных пейзажей. Но скоро они вновь разлетались по небу, вновь давая золотым лучам отражаться в дорожных лужах.
Иногда мы останавливались в маленьких забегаловках, пили крепкий кофе из крохотных чашечек, и потом опять – три ступени вверх, хлопнуть разболтанной дверью, чтобы закрылась нормально, и в путь. Долины сменялись безлесными коричневыми горами, к склонам которых жались коричневые хрущевки. Так странно было видеть такие привычные, такие обычные и безликие дома в такой необычной обстановке.
7 декабря 1988 года в Армении произошло землетрясение [3], получившее название Спитакского, по находившемуся в эпицентре и разрушенному до основания городу. Помимо него за полминуты исчезло с карты полсотни сел, серьезно пострадала вся северная часть республики. В тот день рухнуло много домов и оборвалось много жизней. Официально насчитывается как минимум 25 000 погибших и полмиллиона оставшихся без крыши над головой.
Солнце село. Дорога не освещалась, взгляду стало не за что зацепиться. Видимо, и моему попутчику стало скучновато, потому что внезапно он начал рассказ об одном периоде своей молодости:
– Я жил тогда у дяди в России. Он устроился неплохо и даже с соседкой роман закрутил. Ну как роман. В общем, иногда она к нему захаживала, и мне тогда срочно надо было искать себе занятие где-нибудь вне дома. И как-то раз, когда соседка пришла к дяде, ее дочка меня в гости позвала. Я говорил, что у нее дочка была? Была, да. Красавица. Ну вот, пришел я к ней.
Спрашивает меня: «Хочешь вина?» Я говорю: «Чего мне твое вино? Есть водка?» Водки нет. Молчит. А потом вдруг спрашивает: «А меня хочешь?» Тут уж, брат, сам понимаешь.
На следующий день к нам врывается соседка! Скандал! Крики! Угрозы! Я ее дочь, оказывается, изнасиловал, и она теперь в милицию заявление будет писать! Мы с дядей сидим, за головы держимся – что будет теперь? Менты понятно кому поверят! А зачем врет? Хочет, наверное, чего-то. Решили – надо идти договариваться.
И вот я прихожу к соседке и говорю: «Вы и сами знаете, все не так было. Давайте договоримся, чего вы хотите?» Она замялась, пальцами перебирает, в пол смотрит. А потом вдруг выдает: «Хочу, – говорит, – чтобы дядя твой со мной спал». Я челюстью, кажется, по коленке себе в этот момент заехал. У них вроде ж и так все нормально. Но пошел к дяде с новостями. Рассказал. Дядя тоже не понял, зачем такая многоходовочка на пустом месте, но согласился с радостью, конечно.
Иду обратно, а сам мысль одну обдумываю. Решаю попробовать. «Хорошо, – говорю, – Дядя согласен, но у нас тоже условие есть одно. Пусть дочка ваша тогда со мной спит». Тут уже соседке пришел черед дар речи терять. «Ну, – отвечает, – если она не против». А дочка не против.
Так и жили потом – дядя с соседкой, а я с дочкой ее. Сначала хорошо все было, грех жаловаться. Но потом стало в тягость – бывает так приходишь с работы уставший, хочешь поваляться, может, выпить немного, а приходится трахаться. Уехал, в общем, оттуда в итоге.
Приютивший нас каучсёрфер Артур выглядел каноничным армянином – смуглый черноволосый бородач. Но при этом, в отличие, по крайней мере, от моего образа каноничного армянина, он не пил вина, и вообще ничего алкогольного не пил, а также не ел шашлыки, и вообще ничего мясного не ел. Маленькая белая кудрявая собачка разделяла взгляды хозяина, хотя, конечно, и не по своей воле. Артур предупредил, что носки на полу лучше не оставлять, а то песик съест. А в остальном вполне себе вегетарианская собака. Впрочем, нельзя сказать, что она выглядела сильно расстроенной таким поворотом событий, бегущей строки «убью за сосиску» в ее глазах прочесть не удавалось. Больше всего она любила прикинуться кошкой и, запрыгнув на колени, принуждать к любви и ласке.
13 апреляОкрестности Еревана
Местоположение Еревана очень удобно для того, чтобы, используя его как базу, совершать вылазки по стране. Наутро, нагладив собаку до тактильного коматоза, мы сели в автобус и отправились в Гарни [4]. Нужно сказать, что Армения – страна храмов и монастырей. Посещенный накануне Санаин – великолепный пример, но далеко не единственный в своем роде – христианских тысячелетних церквей здесь десятки, если не сотни. Но даже если вы посмотрели их все и приехали в Гарни в самом конце, он все равно произведет должное впечатление. Потому что в отличие от всех остальных ему, во‐первых, плюс-минус столько же лет, сколько христианству вообще – его возвели в I веке в честь бога солнца Митры. А во‐вторых, это единственный оставшийся в Армении памятник языческой храмовой архитектуры. Гарни словно сошел со страниц учебника истории, с той части, где рассказывается о Древней Греции. Прямоугольный храм со множеством колонн, с атлантами, поддерживающими жертвенники, со ступенями по периметру, поднимающими его на этакий пьедестал. Здесь, среди Кавказских гор, увидеть подобное я ожидал меньше всего. Однако он прекрасно вписался в обстановку – с деревьев слетали розоватые лепестки, из репродукторов доносилась тягучая мелодия дудука. Храм стоял, как и две тысячи лет назад. Да, пусть то, что мы видели, было восстановлено из руин в советское время, но выглядело точно так же, как и до превращения в эти руины во время землетрясения XVII века.
Относительно недалеко, километрах в шести или девяти, расположился еще один монастырь, на этот раз христианский и действующий, – Гегард или, в полном варианте, Гегардаванк, что в переводе означает «Монастырь копья». Здесь несколько столетий хранилась одна из важнейших христианских реликвий – Копье Судьбы.
По легенде, когда римский воин Лонгин пронзил распятого Иисуса копьем, из раны того брызнула кровь и святая вода, которые, попав в глаза этого воина, исцелили его катаракту. Тогда Лонгин обратился в христианство, забрал копье и ушел проповедовать. После его смерти уже другой сподвижник проповедовал с этим копьем. Вообще, вся мировая история учит нас, что проповедовать, когда у тебя есть копье, гораздо проще и продуктивнее, чем когда его у тебя нет.
Издали Гегард, приютившийся на склоне ущелья, выглядел весьма скромно – как небольшая церковь. Различные оттенки крупных блоков, составлявших стены, придавали ему сходство с лоскутным одеялом. С трех сторон храм опоясывала стена хозяйственных построек, а с четвертой прикрывала скала. Она же скрывала его главное волшебное свойство – внутри монастырь был больше, чем снаружи. Сжимающие Гегард утесы не ограничивали его, напротив – служили часовнями, церквами и притворами.
Здесь у нас была назначена встреча. Коротая время, мы спустились к ручью, расположившись в уютной беседке. Вова с Настей то заговорщицки переглядывались, то не выдерживали и рассказывали какую-нибудь огненную историю про персонажа, которого мы ждали уже с минуты на минуту.
Заочно я уже знал, что его зовут Левон, что они познакомились пару лет назад в Ереване, что ему лет шестьдесят, и он классно катается на роликах. И что одна из самых первых фраз, которую мои друзья услышали от него, звучала как «до начала групповухи 15 минут», и заставила Настю смутиться и погрузиться в размышления, обязательно ли участвовать в гостях в оргиях или можно ограничиться чаем.