Развернулся, пошел домой. Ленкин номер, впрочем, несколько раз за вечер набирал – аппарат оставался выключен. Будь действительно любимая женщина, стал бы волноваться, искать, в больницу звонить. Но Ленка для него всего лишь хорошая фотомодель. Поэтому выкинул из головы и спокойно лег спать.
А уже утром за ним пришли.
Ленкин плохонький телефончик нашли при ней и, конечно, сразу обратили внимание на переписку с Павлом. А также на его неотвеченные вызовы – последний он сделал в районе десяти вечера.
У фотографа потребовали объяснений. Он рассказал, как было. Оперативники, следователь напирали:
– И вы не забеспокоились? Не попытались узнать, что с ней случилось? Не попробовали ее найти?
Парень отбивался:
– Да с какой стати? Она мне не девушка, никто. Помочь попросила – я пошел. А когда ее на поляне не оказалось – разозлился только. Решил: разыгрывает.
– Молодая женщина попросила у вас помощи. На закате в глухом лесу. Вы ее не нашли – и спокойно отправились спать?
– Я думал, дурака валяет!
Время смерти с точностью до минуты установить невозможно, но, по заключению экспертов, убили Елену, вероятней всего, в промежутке с 19.40 до 20.20.
Место, где конкретно она погибла, обнаружить не смогли.
Труп, слегка присыпанный еловыми ветками, нашли в неглубоком овражке – примерно на полпути в Грушевку, в двухстах метрах от поляны.
Адвокат полагал: Елена действительно звала Павла на помощь. Но пока он шел, встретила на поляне кого-то. Доверилась ему. И отправилась с ним – навстречу гибели.
Сам Климентьев считал по-другому. И даже пытался следователя убедить: Ленка – девчонка еле грамотная, девять классов с трудом окончила. А в сообщениях – ни единой ошибки. Да и вообще не ее стиль – эсэмэски строчить. Может, тот, кто убил, сообщения с ее телефона и отправлял? Уже после ее смерти?
Но следователь был уверен: никакого загадочного человека не существовало вовсе. Подсудимый сам писал сообщения с телефона Елены, чтобы отвести от себя подозрения.
Да и Маркеловна клялась: посторонних она на своем пути из Грушевки не встретила. Опрошенные жители обоих поселков тоже не приметили никого подозрительного.
А Павел и собственноручное на предварительном следствии подписал, и мотивы у него имелись, и возможность.
Дело передали в суд.
Но Елена Юрьевна продолжала считать: сын не убивал.
Дима крепко задумался.
Ксюшина версия, будто Павел по всей стране за беременными охотился – полная чушь, конечно.
Но убил ли он Елену?
Судебных ошибок объективно в стране меньше, чем во времена, когда Чикатило орудовал и первого подходящего могли за его творения в тюрьму отправить и даже расстрелять.
Но и сейчас случается: улики серьезные, собственноручное признание подписано, а в тюрьме – невиновный.
Дима сразу вспомнил похожий случай из личного опыта. Давно дело было – семь лет назад. Журналист верил: осудили несправедливо. Много времени убил, в командировки мотался, свидетелей опрашивал, целую папку материалов собрал. Человек, впрочем, так и остался отбывать свой срок.
А в деле Климентьева доказательная база выглядела еще более крепкой, почти непробиваемой.
Но эта грустная женщина настолько не походила на мать убийцы!
Да и по тому, что рассказала, не очень годился фотограф с причудами на роль жестокого истязателя.
Может, взяться? И человеку попробовать помочь, и отвлечься наконец от лосей, щенков, котят и манула Тимофея из московского зоопарка?
Плюс повод будет продолжить разговор с практикантами на примере уже знакомого им дела.
Поэтому Дима осторожно сказал:
– Обещать ничего не могу. Но разобраться попробую.
– Я заплачу! Любые деньги!
– Прекратите, пожалуйста. Вам есть где в Москве остановиться?
– Да… Сестра в Ногинске.
– Ну, езжайте с богом. Документы все оставляйте, ваш номер телефона. С наступающим Новым годом! Пусть он принесет справедливость и счастье.
Елена Юрьевна снова заплакала. Дима хлопотал, подавал воду, гладил успокаивающе по плечу. И виновато думал: «Мы-то с Надькой завтра в Главный театр на «Щелкунчика» идем. А ее сын будет в тюрьме Новый год встречать».
Хотя, может, и за дело. Матери всегда в невиновность детей верят до последнего. А сами подследственные охотно им головы дурят и на жалость бьют, чтоб передачки почаще-побольше.
Что в Надюшке хорошо: даже если дулась, хозяйственными обязанностями не манкировала. Вот и сегодня (хотя сама тоже после работы) уставшего после трудов праведных Диму ждали и салат, и любимые отбивные. Подружка, румяная от готовки, в коротком халатике тоже выглядела весьма соблазнительно, а когда представлял, как билетам обрадуется, аппетит совсем небывало разыгрывался.
Новость выкладывать не спешил. Смиренно выслушал Надькины стенания, что Новый год завтра, икра в магазинах страшно дорогая, и вообще настроения никакого. Попенял:
– Ворчливой каргой становишься!
– А, надоело все, – отмахнулась она. – Завтра даже курантов не буду ждать, сразу спать лягу.
– И на «Щелкунчика» не пойдешь? – спросил вкрадчиво.
– Ты, что ли, купил?
– Ага. На «Авито». По сто пятьдесят тысяч билет.
– Издеваешься?
– Нет. Все ради тебя, любимая.
– Дима, ты обалдел! Триста тысяч?! В Таиланд можно было слетать!
– Да ну, банально. Новый год под пальмой. То ли дело – Главный театр! «Щелкунчик»!
Подхватил Надюшку, закружил. Подруга, конечно, тяжеловата – только пару кругов осилил. Шепнул:
– На сайте я билеты поймал. По госцене. Самый блатной седьмой ряд.
– Ди-има!
– Как дурак. По приказу твоему больше месяца охотился. Настоящий квест – успел схватить места за доли секунды, иначе бы улетели.
– Ди-има!
Глаза, как и ждал, засверкали.
Благодарный поцелуй – и затащить подругу в кровать.
Но Надюшка неожиданно отстранилась, схватилась за голову.
– Ди-има! Но зачем было брать партер?!
– Уж что было! Но ты не волнуйся. В сравнении с ценами спекулянтов – очень получилось бюджетно.
– Я не хочу туда!
– Почему?!
– В партере один бомонд! Все расфуфыренные будут! А мне совсем нечего надеть!!! Лучше б где-нибудь на ярусе взял!
Ох уж эти женщины. Никогда им не угодишь.
Забеременеть, когда старшему ребенку только восемь месяцев, надо очень постараться. Но Полина смогла. Хотя врач предупреждала, что надо предохраняться, свекровь заверила:
– Чушь. Пока дела не вернулись, новых детей не будет.
Муж и рад – он средства защиты терпеть не мог, обзывал «противогазами».
Вот и получили.
Полина хотела избавиться, а свекровь, зараза, начала причитать:
– Нельзя, раз бог дал!
Супруг подхватил:
– Да ладно, Поль, ничего. Прокормим.
Легко говорить – беременным-то ходить не ему. Да и кормил семью, прямо скажем, довольно скудно.
Но против воли родни Полина идти не осмелилась. Хотя реально непонятно: как она дальше станет справляться? Сейчас тяжело – один ревет, второй в животе пинается. А когда на два голоса начнут завывать?
Молоко, с тех пор как второй младенец обозначился, на вкус стало мерзкое – Полина сама попробовала, убедилась. Маленькому тоже не нравится – плачет, плюется. Но свекруха упрямая смеси покупать не разрешала – ребенку, мол, натуральная пища нужна. А как пить-то его, если горькое?
Однако на открытый бунт Полина не решалась. Грудное украдкой сцеживала, питание на молочной кухне получала бесплатно. В ее комнату свекруха вечно без стука врывалась, так что хитрить приходилось на улице. Шла вроде как гулять, уходила с коляской подальше в парк. Готовую смесь ей сердобольная сотрудница выдавала подогретой.
Поля где-нибудь в укромном месте находила скамеечку. Давала малышу бутылочку, а сама украдкой (будто что противозаконное творила!) доставала молокоотсос. Холодно, неудобно, но все равно лучше, чем с мужниной матушкой собачиться.
А так всем хорошо. Свекровь еще и хвалила:
– Молодец, что много гуляешь с маленьким. Он спит потом хорошо.
Еще б не дрыхнуть – не горечь, а вкусненького попил!
Бутылку, в которую свое сцеживала, Полина обычно сразу опорожняла. Но, когда в канун Нового года гуляла, задумалась (в голове вертелись бесконечные варианты салатов), забыла, машинально бросила в коляску. И вспомнила про «улику», только когда из парка выходила. Достала, начала поспешно выливать молоко – а тут вдруг дядечка подваливает. Солидный такой, седой, в пальто благородном клетчатом. Говорит строго:
– Ты что, дочка, творишь?
– Ваше какое дело? – возмутилась Полина.
А тот еще суровее:
– Ты что это выкинула? Неужели грудное молоко?
– Чего вы пристали ко мне?!
– Бесхозяйственно!
– Вас не касается. Отстаньте.
Дед сразу сбавил тон, смотрит жалобно:
– Так я по всей Москве ищу, достать не могу!
Полина развеселилась:
– Зачем вам?!
– Катаракта у меня. Только оно и помогает!
Молодая мать хмыкнула:
– Чушь несете. Катаракту оперировать надо.
– Нельзя мне под нож. Сердце! А капель от этой хвори нет. Но добрые люди подсказали: молоко грудное поможет. Продай, будь человеком! Все равно выбрасываешь, а мне зрение спасет.
Полина задумалась. Дед мутный, конечно, но ей, что ли, жалко? Все равно выливает. Спросила осторожно:
– А сколько платить готовы?
– Десять тысяч.
– За бутылочку?!
Неплохие деньги – особенно, когда Новый год на носу. Купила б подарок себе лично, а то муж со свекровью вечно ей презентовали сковородки и прочие полезные в хозяйстве, но скучнейшие предметы.
А дед смотрит значительно:
– Десять тысяч за сеанс.
– Какой-такой сеанс? – опешила она.
– Ну, если в бутылке, продукт ценные свойства теряет. Молоко в глаз должно напрямую поступать. Из груди. Только тогда эффект.