Иногда Карен приходила сюда подзаработать или потусоваться. Или подыскать богатенького гостя Лос-Анджелеса, и поработать на нового «папочку» пару дней. Но теперь было уже поздно. Да и опасно. Мне следовало начать поиски много часов назад, но я задержался у океана – меня не покидало предчувствие, что Карен блюет в одной из хижин для пикников на пляже Венеции,11 курит косяк и напивается с кем-нибудь, кто решил составить ей компанию. Я чувствовал себя глупо, лишь впустую потратил время.
Ехать от Голливудского Бульвара до пляжа Венеции недалеко, мне следовало сразу на всякий случай проверить пляж, но я уже слишком устал. Куда бы Карен не запропастилась, рано или поздно она притащит свою задницу домой.
Шоссе, ведущее в Санта-Монику, уже опустело. У меня болели глаза, от сигареты пересохло в горле. Я купил охлажденную кока-колу в аппарате рядом с мотелем и принялся глотать прохладную жидкость, пока глаза не заслезились. Кола, влажный ночной воздух, засыпающий город. В этот момент, в этот миг, в этот временной разрез микронной толщины, я чувствовал себя свободным и от прошлого, и от настоящего – только едкий привкус во рту и ощущение свободы и покоя. Я был один, а большинство людей спали.
Через пять минут я снова ехал по дороге, сахар с кофеином немного взбодрили меня и придали сил. Но смотреть было не на что, так что я принялся мысленно напевать мелодию из рекламы парфюма «Кельвин Кляйна».
Подъезжая к Франклин-авеню12 я снова начал внимательно разглядывать окружающее пространство. Поворот с бульвара Санта-Моники на океан опустел, меня очень обрадовало, что не придется делить дорогу с другими водителями.
Спина болела, я откинулся на спинку сидения. Обивка мягко ласкала мои уставшие плечи. Руль хорошо ложился в руки. «Хонда Прелюд», пять лет, совсем небольшой пробег, и ни единой царапины. Не «Порше», конечно, но жаловаться не приходится. Повезло, что вообще машина есть.
Месяц назад мой незастрахованный «Форд» угнали, единственный шанс вернуть себе персональный транспорт - это мыть грязную посуду, работать в две смены, и надеяться, что соберу достаточно денег до начала рабочего дня, и какой-нибудь сидящий сзади псих меня не убьет. Возможно, Карен тоже могла бы вложиться, но я ее не просил. К тому времени она вообще перестала вносить деньги в семейный бюджет – все, что она зарабатывала проституцией, уходило на наркоту и вечеринки. К тому же машины ее не интересовали, у Карен не было водительских прав.
Но оказалось, я рано списал ее со счетов. Ей была не чужда особая необъяснимая щедрость.
Оушн-авеню. Оставался час до рассвета. Слабый свет уже просачивался сквозь темное небо. Облака, что принесли ночной дождь, теперь стали видны отчетливее. Слишком поздно, чтобы ложиться спать. Я решил еще раз проверить парк и, наверное, пляж под ним. А затем вернуться в Венецию, принять душ, и глотнуть какую-нибудь химию, прежде чем заступить в свою смену в «Донат Хейвен».
Но все пошло не так.
Проезжая мимо камеры-обскуры13, я услышал вой сирены. Через две секунды из-за поворота выскочила «скорая», заглушив все вокруг своей светомузыкой. Какое-то время она держалась наравне со мной на расстоянии нескольких ярдов. Затем обогнала, перестроилась на мою полосу и рванула вперед.
Для меня эта «скорая» ничего не значила, я видел сотни таких, еще когда только приехал в Лос-Анджелес. Скорая проехала еще четверть мили, я проследил ее направление. У меня возникло плохое предчувствие, теперь я не мог просто проигнорировать ее, как часть чужого несчастья.
Я заметил движение на краю парка, расположенного напротив бульвара Сан-Винсент, он отделял от города прибрежную территорию. Там уже стояли две полицейские машины, они превратили улицу в съемочную площадку своими мигалками. Вокруг двигались темные силуэты людей, их фигуры подчеркивал яркий красно-синий свет. Листья деревьев колыхались на свету, словно дул сильный ветер.
Парамедики притормозили, объехали тихие уютные аллеи, и припарковались рядом с полицейскими, добавив еще света мигалок.
Мне хотелось развернуться и поехать домой, я не горел желанием узнать, что заставило эти спасательные группы приехать на парковку, расположенную у обрыва на западном побережье страны с трехсот пятидесяти миллионным населением. Но я поступил иначе. Мне нужно было узнать, не нашли ли они то, что я искал всю ночь.
Я оставил «Прелюд» чуть севернее сборища и спустился вниз пешком.
Окраину парка полностью засрали, бродяги приходили сюда ширяться – грязный участок земли безо всяких дорожек, испрещенный оврагами и низинами. Он плавно поднимался вверх, к скалам. Деревьев здесь было мало, но росло много густых кустов. Повсюду валялись объедки из закусочных и засохшее дерьмо.
У обочины собралась небольшая толпа отбросов общества из парка и любителей бегать по утрам, они стояли, согнув шеи и пытались разглядеть что-то в канаве глубиной не более пяти футов, которая тянулась от дороги в парк. Но им не повезло. Полиция оцепила место преступления. Стражи порядка растянули вокруг канавы желтую ленту и развесили громадные полиэтиленовые мешки между двумя кустами, чтобы никто ничего не увидел с улицы. Идти вверх, вниз или под углом к Оушн-авеню было одинаково бесполезно. Глубина канавы и кусты, что росли с обеих сторон, почти полностью загораживали вид.
За полиэтиленовыми мешками мелькал свет фонариков, отбрасывая на них тени полицейских − сутулые плечи, поднимающиеся и опускающиеся руки, сжимавшие сигареты между пальцами. Чтобы не привело их сюда в такой час, оно лежало у их ног и, поскольку парамедики сидели на ступеньке позади «скорой» и пили чай из термоса, оно наверняка погибло.
Я немного постоял рядом с людьми, подслушал разговоры, надеясь получить хоть какую-нибудь информацию. Никто не знал, что произошло, но все понимали, что значит желтая полоса. А еще они знали, что если подождут подольше, то что-нибудь вынесут в мешке. Но меня это не устраивало, я не смогу разглядеть лица.
Но оставался один простой вариант. Парочка копов следила, чтобы никто из зевак не смог подобраться близко, но они охраняли место преступления только со стороны улицы. Поэтому...я прошел двадцать ярдов южнее, свернул в кусты, и сделал крюк поглубже в парк, чтобы подобраться к канаве со стороны, не закрытой мешками. Это заняло много времени, мне часто приходилось ползти, чтобы голова скрывалась за кустами, и избегать при этом оставленных кучек говна. Но, в конце концов, я подобрался прямо к ленте, последние десять ярдов прополз на брюхе. Из прогалины между кустами открывался хороший вид.
Стены канавы укрепили бетоном, чтобы провести желоб к устью дрены. Из пасти большой трубы вытекал маленький ручеек. Струйка обтекала ботинки четырех полицейских, они стояли и шутили между собой. Все они были в форме, лежащее в ногах тело их не слишком беспокоило. Я решил, что они просто убивали время, ждали приезда детективов.
На земле лежало...все оказалось хуже, чем я думал.
Некоторое время я просто лежал и смотрел, как вода омывала это, а затем медленно отполз той же дорогой.
Отполз с места, где лежала моя мертвая жена.
Я вернулся на улицу. Листья парка приобрели красный медный оттенок в свете восходящего солнца, небо переливалось во всех спектрах пастельных красок, пока не приобрело характерный синий цвет. Полицейские продолжали шутить, их смех хорошо слышался в теплом воздухе. Он напоминал животное фырканье.
Я ехал обратно в Венецию, вокруг меня пробуждался мир.
В моей голове сформировалась картина, детально прорисованное порно.
Глава вторая
Шоссе идет параллельно Оушн-Фронт-Уок, нужно проехать всего один квартал. Здания, стоящие вдоль пляжа, высотой в несколько этажей, поэтому океан можно увидеть, только переходя поперечную улицу. Дома и жилые застройки, что расположены подальше от торговых зданий у пляжа, давно выцвели на солнце и покрылись солью, они сильно воняют и завалены мусором. Не гетто, но здешние фото не часто попадаются в журнале «Аркитектурал дайджест».
Венеция известна как забавное и эксцентричное место, где обитает много фриков контркультурщиков. Но, как и в случае с бульварами Закатов и Голливудским, это лишь пиар, с целью привлечь побольше туристов. На самом деле Венеция очень разная. «Богемия» для артистов, кишит людьми, помешанными на модернизме, обычно их зовут «яппи». «Песчаные корни» для ребят старой закалки, которые жили здесь всегда. Аккуратное чистое место, стоит взять его на заметку, если собираешься стать селебрити. Так здорово смотреть на женщин, катающихся на роликах по выходным.
Что касается меня, когда я приехал сюда, здесь царила атмосфера возможностей. А какие цвета – синий океан, белые стены, крыши из красной черепицы, теплый воздух, пышная растительность, и все это начинается прямо у твоего порога, и тянется по океану до самого Китая. Все это казалось мне олицетворением моей жизни – оптимизм, яркость, движение, успех.
Я прожил здесь два года, и не могу назвать их счастливыми.
Я припарковал машину между двумя мусорными контейнерами – и просто сел, закрыл окна, и заглушил мотор. Я полностью абстрагировался от бормотания и деятельности других людей. Даже если бы вокруг меня начался бунт, я бы этого не заметил. Все мои мысли занимало увиденное в парке.
Я сразу узнал Карен, хотя она, конечно, сильно изменилась.
Она лежала лицом вверх, мерзкая и раздувшаяся, как все трупы, что я видел по телевизору. Я всегда представлял, что мертвое тело вызовет у меня более ужасные чувства, чем забрызганные кровью актеры в шоу про полицейских. Но тело Карен потеряло свой цвет, ее кожа напоминала бледную субстанцию, она стала похожа на имитацию трупа, что показывали по телевизору.
Карен была голой. Совсем. Она словно застыла во время танца. Ноги раздвинуты, одна рука на животе под грудями, другая отброшена в сторону под прямым углом. Глаза закрыты, но открыт живот. Разрез начинался от грудины, проходил через пупок, и заканчивался в двух дюймах от лобковой кости. Там прошили горизонтальным швом, словно из ее брюшной стенки хотели сделать крылья. Похоже, еще вырезали часть левого «крыла».