Шай стыдилась за него, и из-за него, и поэтому сердилась. Она ткнула пальцем в лицо Клаю, словно обнаженным кинжалом, который без сомнений пустила бы в ход.
– Сквердил[2] – ну и название для города, где так ведут дела! В прошлом году ты платил двадцать восемь, а у тебя не было и четверти нынешних покупателей. Я возьму тридцать восемь.
– Чего? – Голос Клая взвился даже выше, чем она предполагала. – У тебя там золотые зёрна?
– Именно. Высшее качество. Намолоченные моими собственными руками, сбитыми в кровь.
– И моими, – добавил Ягнёнок.
– Цыц, – сказала Шай. – Я возьму тридцать восемь, и хрен ты меня сдвинешь.
– Ты спятила! – взбесился Клай, его жирное лицо изрезали гневные морщины. – Только потому, что я любил твою мать, предлагаю двадцать девять.
– Ты никогда не любил ничего, кроме своего кошелька. Любая цифра меньше тридцати восьми, и я лучше сяду у твоей лавки и стану предлагать всем этим прохожим чуть дешевле твоей цены.
Он знал, что она так и поступит, даже если это дорого ей встанет. Никогда не угрожай, если хотя бы наполовину не уверен, что выполнишь угрозу.
– Тридцать один, – выдохнул он.
– Тридцать пять.
– Ты задерживаешь всех этих добрых людей, самолюбивая сука! – Или она показывала добрым людям, сколько он прибыли выжуливает, и рано или поздно до них дойдёт.
– Это не люди, а отбросы, и я буду их задерживать, пока Иувин не вернётся из земли мёртвых, а это значит тридцать пять.
– Тридцать два.
– Тридцать пять.
– Тридцать три, и можешь заодно сжечь мою лавку, когда уйдёшь.
– Не искушай меня, толстяк. Тридцать три, и добавь пару тех новых лопат, а ещё немного корма для моих волов. Они жрут почти столько же, сколько ты. – Она плюнула на ладонь и протянула ему.
Клай горько скривил рот, но так же плюнул, и они пожали руки.
– Твоя мать была не лучше.
– Терпеть её не могла. – Шай локтями пробила себе дорогу назад к двери, оставляя Клая вымещать злость на следующем покупателе. – Не особо трудно, так ведь? – Бросила она Ягнёнку через плечо.
Большой старик-северянин теребил выемку в ухе.
– Думаю, я бы лучше остановился на двадцати семи.
– Это потому что ты какой-то чёртов трус. Лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним. Разве не ты мне всё время это твердил?
– Время показало мне недостатки этого совета, – пробормотал Ягнёнок, но Шай слишком увлечённо поздравляла себя.
Тридцать три это хорошая цена. Шай прикинула в уме – на тридцать три можно оставить на книги для Ро, когда они починят протекающую крышу амбара и купят пару свиней на развод, на замену зарезанным зимой. А может, хватит и на семена – можно попробовать снова высадить грядку капусты. Она ухмылялась, думая о том, что сможет выправить с этими деньгами, что сможет построить.
«Большая мечта ни к чему», – говорила её мать, когда изредка бывала в хорошем настроении, – «хватит и маленькой».
– Давай отнесём мешки, – сказала она.
Пускай Ягнёнок был уже в годах, пускай стал медлительным, как любимая старая корова, но сил у него, как всегда, хватало. Никакой вес не мог его согнуть. Шай только и оставалось, что стоять на фургоне и скидывать один за другим мешки ему на плечи, а он просто стоял и жаловался меньше, чем гружёная телега. Затем он уносил их, по четыре за раз, и скидывал Клаю во двор, так легко, словно мешки были набиты перьями. Шай весила, наверное, вдвое меньше него, и была моложе на двадцать пять лет, да и задача у неё была легче, но всё же, довольно скоро влага из неё сочилась быстрее, чем из свежевыкопанного колодца. Жилетка прилипла к спине, а волосы к лицу, руки покрылись розовыми ссадинами от мешковины и белой пылью от зерна. Она так дико чертыхалась, что язык застревал в щели между зубами.
Ягнёнок стоял с двумя мешками на одном плече и одним на другом, даже не особо запыхавшись, а в уголках его глаз от смеха собирались морщинки.
– Шай, хочешь передохнуть?
Шай со значением посмотрела на него.
– Разве что от твоего брюзжания.
– Могу сдвинуть пару мешков и соорудить тебе кроватку. Там, небось, и одеяло есть. Спел бы тебе колыбельную, как в твоей юности.
– Я и сейчас ещё молода.
– Уф-ф. Иногда я вспоминаю ту маленькую девочку, которая мне улыбалась. – Ягнёнок смотрел вдаль, качая головой. – И удивляюсь, что у нас с твоей матерью пошло не так?
– Она умерла, а ты ни на что не годишься? – Шай подняла последний мешок как можно выше и бросила ему на плечо.
Ягнёнок только ухмыльнулся, хлопнув по нему рукой.
– Может, так и есть.
Повернувшись, он чуть не врезался в другого северянина – такого же здоровенного, только куда более убогого. Тот зарычал какие-то проклятия, но остановился на полуслове. Ягнёнок брёл дальше, опустив голову вниз, как делал всегда, как только веяло неприятностями. Северянин хмуро посмотрел на Шай.
– Чего? – сказала она, уставившись в ответ.
Он хмуро глянул вслед Ягнёнку и ушёл, почесывая бороду.
Тени удлинились, а на западе порозовели облака, когда Шай свалила последний мешок перед ухмылявшимся Клаем, а тот протянул деньги – кожаную сумку, свисавшую на шнурке с толстого указательного пальца. Она потянулась, вытерла перчаткой лоб, затем открыла сумку и уставилась внутрь.
– Здесь всё?
– Я не собираюсь тебя грабить.
– Чёрт, вот это ты правильно. – И она принялась пересчитывать деньги. Её мать говорила: «Вора всегда узнаешь по тому, как он заботится о своих деньгах».
– Может, и мне проверить все мешки, убедиться, что в них зерно, а не дерьмо?
Шай фыркнула.
– А если бы и дерьмо, ты что, его не продал бы?
Торговец вздохнул.
– Делай, как знаешь.
– Сделаю.
– Она сделает, – добавил Ягнёнок.
В тишине лишь звенели монеты, да сменялись числа в её голове.
– Слышал, Глама Золотой выиграл ещё один бой на арене рядом с Грейером, – сказал Клай. – Говорят, он самый крутой ублюдок в Ближней Стране, а уж здесь крутых ублюдков хватает. Только дурак теперь поставит против него, какие бы ни были ставки. И только дурак выйдет против него драться.
– Вот уж точно, – пробормотал Ягнёнок. Он всегда затихал, когда речь заходила о насилии.
– Слышал это от мужика, который смотрел, как этот Золотой отколотил старого Медведя Стоклинга – у того аж кишки через жопу вылезли.
– Ну и развлечение, да? – спросила Шай.
– Это лучше, чем срать своими кишками.
– Обзор, конечно, так себе.
Клай пожал плечами.
– Слыхал я и похуже. Вы слышали об этой битве, под Ростодом?
– Что-то, – проворчала она, стараясь не сбиться со счета.
– Повстанцев опять побили, как я слышал. На этот раз сильно. Все в бегах. Кто не попался Инквизиции.
– Бедолаги, – сказал Ягнёнок.
Шай остановилась на мгновение, а затем продолжила считать. Вокруг полно бедолаг, но ей до них нет ни какого дела. Некогда лить слёзы по чужим бедам – хватало и своих забот с братом и сестрой, с Ягнёнком, с Галли и с фермой.
– Возможно, они залягут в Малкове, но надолго не останутся. – Забор скрипнул, оттого что Клай опёрся об него своей мягкой задницей, и сунул ладони под мышки, выставив большие пальцы.
– Война почти закончена, если можно назвать это войной, и многих согнали с их земель. Согнали, или выжгли, или отобрали всё, что у них было. Дороги открыты, корабли прибывают. Много народу вдруг отправилось искать богатство на западе. – Он кивнул в сторону пыльной суматохи на улице, не стихавшей даже после заката. – Это только первые ручейки. Приближается половодье.
Ягнёнок шмыгнул носом.
– Скорее всего, они поймут, что горы это не огромный цельный кусок золота, и вскоре потекут обратно.
– Кто-то да. Другие пустят корни. А потом заявится Союз. Сколько бы земли Союз не отхватил, они всегда хотят больше, а в том, что отыщут на западе, они почуют деньги. Конечно, на границе сидит злобный старый ублюдок Сармис, бряцая за Империю мечом. Но его меч вечно бряцает. Поток он не остановит, наверное. – Клай подошёл к Шай и заговорил тихим голосом, словно собирался поделиться секретом:
– Я слышал, представители Союза уже были в Хормринге, говорили о захвате земель.
– Они подкупают народ?
– Разумеется, у них монета в одной руке, но клинок в другой. У них всегда так. Нам бы подумать, что будем делать, если они придут в Сквердил. Нам, старожилам-то, надо держаться вместе.
– Я политикой не интересуюсь, – Шай не интересовалась ничем, грозившим неприятностями.
– Как и большинство из нас, – сказал Клай, – И тем не менее, иногда политика интересуется нами. Союз придёт и принесёт закон.
– Закон – это, вроде бы, не так уж и плохо, – соврала Шай.
– Может быть. Но за законом катятся налоги, как телега за ослом.
– От налогов я не в восторге.
– Всего лишь хитрая разновидность грабежа, да? Пусть уж лучше меня честно ограбят с маской и кинжалом, чем несколько равнодушных ублюдков придут за мной с пером и бумагой.
– Не знаю, – проворчала Шай. Все, кого она ограбила, явно удовольствия не испытывали, а некоторые так и вовсе радовались намного меньше, чем трупы. Она опустила монеты в сумку и туго затянула шнурок.
– Как подсчёты? – спросил Клай, – Чего-то не хватает?
– Не в этот раз. Но, пожалуй, я и дальше буду пересчитывать.
Торговец ухмыльнулся:
– Я ничего другого и не ожидал.
Она выбрала самое необходимое – соль, уксус, немного сахара (его завозили лишь изредка), кусок вяленого мяса. Ещё полмешка гвоздей, на что Клай ожидаемо пошутил – мол, Шай сама как полмешка гвоздей. На что она ожидаемо пошутила, что пригвоздит его яйца к ноге, а Ягнёнок на это ожидаемо пошутил, что в маленькие яйца Клая и гвоздём-то не попасть. Все немного похихикали над остроумием друг друга.
Её немного занесло, и Шай почти согласилась купить новую рубашку для Пита, чего они не могли себе позволить, даже со скидкой, но Ягнёнок похлопал её по руке своей ладонью в перчатке, и она купила иголки с нитками, чтобы перешить рубашку из старой Ягнёноковой. Пожалуй, из одной рубашки Ягнёнка получилось бы и пять рубашек для Пита – таким тощим рос парень. Иголки оказались нового типа. Клай сказал, их штампуют на машине в Адуе, сотнями штук за раз. Шай улыбнулась, думая, что сказал бы на это Галли, тряся седой головой: «иголки из машины, а дальше чего ещё удумают?». А Ро крутила бы их в своих ловких пальцах, хмурясь и размышляя, как их сделали.