бабочка.
Нюхалка приподняла инструмент и, брезгливо поджав губы, подула на бабочку. Затем, отставив свой аппарат налево, вытащила из-за корсажа обливающуюся дымящимся потом колоду карт.
— Вам как, на полную катушку? — спросила она.
— У меня мало времени, — сказала Лиль.
— Тогда на полкатушки с остатком? — предложила нюхалка.
— Да, и остатки, — сказала Лиль в надежде, что они будут сладки.
Бабочка начала слегка подрагивать. И издала легкий вздох. Колода таро расточала запах зверинца. Нюхалка быстро выложила на стол шесть первых попавшихся карт и свирепо в них внюхалась.
— Черт возьми, черт возьми, — сказала она. — Я не учуиваю в вашем раскладе ничего особенного. Плюньте-ка на землю, надо посмотреть, и наступите ногой.
Лиль подчинилась.
— Теперь уберите ногу.
Лиль убрала ногу, а нюхалка зажгла маленькую бенгальскую свечку. Комната наполнилась светящимся дымом и ароматом зеленого пороха.
— Так-так, ну вот, — сказала нюхалка. — Теперь вынюхивается куда яснее. Чую для вас новости о ком-то, к кому вы расположены. И еще деньги. Незначительная сумма. Но как-никак деньги. Ничего, очевидно, сногсшибательного. Называя вещи своими именами, можно, пожалуй, даже сказать, что ваше финансовое положение не изменится. Подождите.
Она выложила поверх первых шесть новых карт.
— Ага! — сказала она. — В точности то, что я и говорила. Вам придется слегка поистратиться. Но зато письмо, оно затронет вас очень близко. Быть может, ваш муж. А это означает, что он с вами поговорит, ведь было бы, право, довольно странно, если бы ваш муж написал вам письмо. Теперь дальше. Выберите карту.
Лиль взяла первую попавшуюся, на сей раз пятую.
— Смотрите-ка! — сказала нюхалка. — Не это ли точное подтверждение всего того, что я вам предсказала! Большое счастье для кого-то из вашего дома. Он найдет то, что ищет уже очень давно, после болезни.
Лиль подумала, что Вольф не зря построил машину и что наконец-то его усилия будут вознаграждены, но — побереги печенку!
— Это правда? — спросила она.
— Самая что ни на есть достоверная и официальная, — сказала нюхалка, — запахи никогда не лгут.
— Да-да, я знаю, — сказала Лиль.
В этот миг обесцвеченный ворон постучал клювом в дверь, варварски имитируя прощание славянки.
— Мне надо пошевеливаться, — сказала нюхалка. — Вы и в самом деле настаиваете на остатках?
— Нет-нет, — сказала Лиль. — Мне достаточно знать, что мой муж получит наконец то, что ищет. Сколько я вам должна, мадам?
— Дюжину плюх, — сказала нюхалка.
Матерая бежевая бабочка на глазах оживала. Вдруг она поднялась в воздух. Летела она тяжело, неуверенно, как самая немощная летучая мышь. Лиль отшатнулась. Ей стало страшно.
— Чепуха, — сказала нюхалка.
Она выдвинула ящик и вынула револьвер. Не вставая, прицелилась в бархатистую тварь и выстрелила. Раздался мерзкий хруст. Бабочка, пораженная прямо в голову, сложила крылья на груди и безучастно спикировала вниз. С мягким стуком она шмякнулась на пол, поднялась пыль шелковистых чешуек. Лиль толкнула дверь и вышла. Ворон вежливо с ней попрощался. Следующая посетительница ждала своей очереди. Маленькая худая девчушка с беспокойными черными глазами, сжимавшая в чумазой руке монетку. Лиль начала спускаться по лестнице. Чуть поколебавшись, девчушка двинулась за ней следом.
— Простите, мадам, — сказала она. — Она говорит правду?
— Да нет же, — сказала Лиль, — она говорит о будущем. Это, знаете ли, совсем не одно и то же.
— Это заслуживает доверия? — спросила девчушка.
— Это иногда заслуживает доверия, — сказала Лиль.
— Меня пугает ворон, — сказала девчушка. — А дохлая крыса противно воняет. Терпеть не моту крыс.
— Я тоже, — сказала Лиль. — Но на этой нюхалке не разоришься… Ей не по средствам дохлые ящерицы, как у разнюхивательниц высокого полета.
— Тогда я возвращаюсь, мадам, — сказала девчушка. — Спасибо, мадам.
— До свидания, — сказала Лиль.
Девчушка быстро взобралась обратно по искореженным ступенькам. Лиль торопилась поскорее вернуться домой, и на всем пути скорченные горбункулы бросали сверкающие блики на ее красивые ноги, в то время как день начинал наполняться просыпанными дорожками янтаря и пронзительным сумеречным стрекотанием.
ГЛАВА IX
Сенатор Дюпон ширил шаг, ибо Вольф шел быстро, и хотя у сенатора было целых четыре лапы, а у Вольфа вдвое менее, но зато каждая была втрое длиннее, отчего сенатора и одолевала потребность время от времени высовывать язык и издавать «фух», «фух», дабы поведать миру об одолевшей его усталости.
Почва постепенно стала каменистой, теперь ее покрывал жесткий мох, прошпигованный крохотными, схожими с шариками душистого воска цветочками. Меж стеблей летали насекомые, они вспарывали цветы ударами мандибул, дабы испить налитого внутрь. Для того чтобы глотать хрустящих букашек, сенатор даже и не останавливался, а лишь время от времени на ходу подпрыгивал. Вольф шел широченными шагами, сжимая в руке пентюклюшку, а его глаза обшаривали окрестность с тщанием, которое позволило бы разобраться в подлиннике Калевалы. В поисках наилучшего места для прекрасного облика Лиль он перетасовывал видимое с тем, что уже хранилось у него в голове. Раз-другой он даже попытался включить в пейзаж изображение Хмельмаи, но какой-то полуосознанный стыд побудил его убрать этот монтаж. С некоторым усилием он сумел сосредоточиться на мысли о гавиане.
К тому же по разнообразным показателям, таким, как спирали помета и полупереваренные ленты для пишущей машинки, он распознал близость животного и приказал оживленному и взволнованному сенатору сохранять спокойствие.
— Выследили? — выдохнул Дюпон.
— Естественно, — прошептал в ответ Вольф. — А теперь — шутки в сторону. Оба на брюхо.
Он распластался по земле и медленно пополз вперед. Сенатор пробормотал было: «Оно дерет между ляжек», но Вольф велел ему замолчать. Через три метра он вдруг заметил то, что искал: большой, на три четверти ушедший в землю камень, в котором сверху была проделана маленькая совершенно квадратная дыра, открывавшаяся как раз в его направлении. Он подобрался к камню и трижды стукнул по нему клюшкой.
— С четвертым ударом как раз пробьет час!.. — сказал он, подражая голосу Господина.
Он ударил в четвертый раз. В тот же миг обезумевший гавиан выскочил, судорожно гримасничая, из норы.
— Смилуйтесь, Владыка! — запричитал он. — Я отдам брильянты. Даю слово дворянина!.. Я ни в чем не повинен!.. Уверяю вас!..
Сверкающий от вожделения глаз сенатора Дюпона разглядывал его, если так можно выразиться, облизываясь. Вольф уселся и уставился на гавиана.
— Попался, — сказал он. — Сейчас всего лишь полшестого. Ты пойдешь с нами.
— Фига с два! — запротестовал гавиан. — Не пойдет. Это не по правилам.
— Если бы было двадцать часов двенадцать минут, — сказал Вольф, — а мы находились здесь, с тобой уже всяко было бы все кончено.
— Вы пользуетесь той информацией, которую выдал один из предков, — сказал гавиан. — Это подло. Вы же прекрасно знаете, что у нас ужасная часовая восприимчивость.
— Это не основание, на которое ты мог бы опереться, защищаясь в суде, — сказал Вольф, желая произвести на собеседника впечатление сообразным обстоятельствам языком.
— Хорошо, иду, — согласился гавиан. — Но уберите от меня подальше эту зверюгу, судя по взгляду, она, кажется, жаждет меня прикончить.
Всклокоченные усы сенатора поникли.
— Но… — пробормотал он. — Я пришел с самыми лучшими в мире намерениями…
— Какое мне дело до мира! — сказал гавиан.
— Закатишь тираду? — спросил Вольф.
— Я ваш узник, месье, — сказал гавиан, — и целиком полагаюсь на вашу добрую волю.
— Замечательно, — сказал Вольф. — Пожми руку сенатору и трогай.
Чрезвычайно взволнованный, сенатор Дюпон сопя протянул гавиану свою здоровенную лапу.
— Не могу ли я взобраться на спину месье? — провозгласил гавиан, указывая на сенатора.
Последний согласно кивнул, и гавиан, очень довольный, обосновался у него на спине. Вольф зашагал в обратном направлении. Возбужденный, восхищенный, за ним следовал сенатор. Наконец-то его идеал воплотился… реализовался… Елей безмятежности обволок его душу, и он не чуял под собой ног.
Вольф шагал, исполненный грусти.
ГЛАВА X
У машины был ажурный вид разглядываемой издали паутины. Стоя рядом, Ляпис присматривал за ее работой, каковая со вчерашнего дня протекала вполне нормально. Он обследовал точнейшее круговращение зубчатых шестеренок мотора. Совсем близко, растянувшись на скошенной траве, с гвоздикой в губах грезила Хмельмая. Земля вокруг машины слегка подрагивала, но это не было неприятно.
Ляпис выпрямился и посмотрел на свои замасленные руки. С такими руками приблизиться к Хмельмае он не мог. Открыв жестяной шкафчик, он захватил в нем пригоршню пакли и оттер то, что удалось. Затем намазал пальцы минеральной пастой и потер их. Зерна пемзы скреблись у него в ладонях. Он ополоснул руки в помятом ведре. Под каждым ногтем осталось по синей полоске грязи, в остальном руки были чисты. Ляпис закрыл шкафчик и обернулся. У него перед глазами была Хмельмая, тонюсенькая, с рассыпавшимися полбу длинными желтыми волосами, с округлым, почти своевольным подбородком и утонченными, словно перламутр лагун, ушками. Рот с полными, почти одинаковыми губами, груди натягивали спереди слишком короткий свитер, и он задирался у бедра, приоткрывая полоску золотистой кожи. Ляпис следовал за волнующей линией ее тела. Он присел рядом с девушкой и нагнулся, чтобы ее поцеловать. И тут же вдруг подскочил и мгновенно выпрямился. Рядом с ним стоял человек и его разглядывал. Ляпис попятился и прислонился к металлическому остову, пальцы его сжали холодный металл, в свою очередь и он вперился взглядом в стоявшего перед ним человека; мотор вибрировал у него под руками и передавал ему свою мощь. Человек не двигался, серел, таял и наконец вроде бы растворился в воздухе; больше ничего не было.