В ожидании я слушаю, как дождь барабанит по черепичной крыше полицейского участка Пурбастхали. Дежурный полицейский снова и снова предлагает мне чай. Из окна я вижу металлические бочки с химикатами, которые использовались на фабрике костей. И вот темноту рассекают лучи фар автомобиля времен британского владычества, из него выходит пухлый молодой человек лет двадцати с небольшим и направляется ко входу в участок. Это не Мукти – тот решил продолжать скрываться и послал своего сына.
– Это не тайна. Сколько я себя помню, это был семейный бизнес, – защищает он отца.
Он объясняет, что кто-то же должен заниматься гатами – местами ритуальных трупосожжений, иначе от тел вообще никак не избавиться. Ну а что с разграблением могил?
– Ничего об этом не знаю, – заявляет он.
Однако найти пострадавших несложно.
Мохаммед Мулла Бокс – сухопарый старик лет семидесяти – работает смотрителем небольшого кладбища в деревне Харбати. Когда тела исчезают, именно от него в первую очередь требуют ответа безутешные родственники. Но сегодня у него нет ни ответов, ни тел. Он сидит на краю пустой могилы, и слеза выкатывается из его глаза и ползет по щеке.
За несколько недель до того грабители прокрались на кладбище и выкопали останки одного из его соседей вскоре после погребения. Сейчас скелет, должно быть, висит где-то на складе в Колкате в ожидании отправки на Запад.
Я спрашиваю Бокса, не боится ли он, что то же самое может произойти и с его телом после смерти.
– Конечно, боюсь, – отвечает он.
Эмпирические исследования человеческой анатомии начались с рисунков Леонардо да Винчи в XV веке; самый древний сохранившийся учебный скелет относится к 1543 году. С развитием медицины от врачей требовалось системное понимание внутреннего устройства организма. К началу XIX века европейский спрос на человеческие останки значительно превышал предложение.
В Англии, где располагались многие самые уважаемые медицинские учреждения, расхищение могил настолько распространилось, что на некоторых кладбищах случались настоящие схватки между скорбящими семьями и студентами-мародерами. Но едва ли не хуже была ситуация в США, где медицина прогрессировала быстрее, чем росло население. В 1760 году во всей Америке было пять медицинских школ, а всего через сто лет их число дошло до 65. В то время американцы страдали от широкого спектра болезней, что давало медицинским организациям простор для работы. Возможностей было так много, что профессия врача стала одним из вариантов реализации американской мечты. Для открытия медицинской практики не требовалось принадлежать к какому-то определенному классу; достаточно получить солидное образование и быть готовым к усердному труду.
В XIX веке в медицинские школы хлынули новички, желающие учиться и работать. Но тела – материал для обучения – было тяжело достать. Историк Майкл Саппол в своей книге A Traffic in Dead Bodies («Торговля трупами») – важной работе о «воскресителях» XIX века (под этим прозвищем были известны расхитители могил) – отмечает, что в помещениях для анатомирования царил дух товарищества: здесь врачи становились настоящими профессионалами. Они устанавливали тесные отношения в лабораториях, где разрезали на кусочки краденые мертвые тела. Врачи усвоили юмор висельников: неоднократно сообщалось, как врачи принимали эффектные позы рядом с трупами или махали отрезанными конечностями из окон медицинских колледжей в сторону оторопевших прохожих.
Кража тел была нередким явлением. В 1851 году журнал Boston Medical & Surgical Journal посвятил 21 страницу (почти целый номер) карьере доктора Чарльза Ноултона. Автор материала восхвалял эти махинации: «Риск эксгумации ничтожен по сравнению с преимуществами, которое дает им тщательное исследование человеческого тела при помощи анатомического ножа. Их жажда знаний неутолима, как тяга к выпивке у алкоголика. Именно благодаря таким людям наша профессия котируется так высоко»[8].
Расхищение гробниц, впрочем, не одобрялось обществом, так что врачи следовали ряду правил, чтобы свести жалобы к минимуму. Тела обычно не похищались с престижных кладбищ для белого населения. Чаще всего анатомировали трупы чернокожих или хотя бы ирландцев, стоявших ниже всех на социальной лестнице Америки. Это был практичный ответ на изменение американских и европейских погребальных традиций, связанное с повышением безопасности мертвых тел. Трупы воровали так часто, что на состоятельных кладбищах устанавливались сторожевые посты, строились внушительные стены, а могилы рылись глубже, чем на кладбищах для бедноты. Погребальные конторы продавали тяжелые бетонные памятники, которые водружались над могилой и препятствовали ее раскапыванию. В некоторых бюро ритуальных услуг даже предлагали установить сигнализацию, которая срабатывала, когда лопата похитителя касалась гроба.
Однако власти готовы были смотреть сквозь пальцы на расхищение могил по заказу медицинского сообщества, считая его неизбежным злом. Врачам нужны были мертвецы, чтобы лечить живых. Арестовывали редко, и обычно только тех копателей, кто делал это ради прибыли, а не медиков из колледжей, которые этих копателей нанимали, и не студентов, которые похищали тела для нужд науки.
Власти не собирались бороться с врачами-копателями, и общественное негодование нашло выход в самосудах. С 1765 по 1884 год в Америке произошло 20 «анатомических бунтов». Каждый из них имел несколько разные причины, но в целом это были спонтанные вспышки общественного гнева, связанные с поимкой на месте преступления похитителей тел или с тем, что на анатомическом столе кто-то обнаруживал труп своего знакомого. Эти бунты, возможно, отразились в кульминационной сцене «Франкенштейна». Толпы часто собирались на кладбище, где люди своими глазами могли увидеть пустые могилы, после чего направлялись в медицинские колледжи, бросали в окна камни и размахивали факелами. Они стремились искоренить жуткие анатомические лаборатории, но никак в этом не преуспевали. В некоторых случаях единственным способом справиться с бунтом было вызвать ополчение штата и открыть огонь по толпе, что неизбежно приводило к появлению на кладбище нескольких новых тел. Можно сказать, что бунты входили в общие затраты этого бизнеса.
Негодование из-за похищения тел обычно длилось недолго и истощалось после разгрома какого-нибудь здания колледжа. Для настоящей правительственной реформы толп разгневанных граждан было недостаточно. Ее провели, когда два ирландских иммигранта в Шотландии подрядились доставлять в неограниченном количестве тела в Эдинбургский университет. Уильям Хэйр был владельцем низкопробного пансиона в городке Уэст-Порт. Иногда постоялец умирал, не заплатив, и приходилось разбираться с его похоронами. Когда Хэйр катил на тележке труп одного из своих разорившихся постояльцев на кладбище, ему повстречался врач и предложил за тело 10 фунтов. Он добавил, что уплатит ту же сумму за любой труп, который сможет доставить ему Хэйр. Тот быстро заручился поддержкой своего постояльца Уильяма Берка, и за год они убили, по основной версии, семнадцать человек. Преступления были настолько отвратительными и одновременно притягательными для публики, что эту историю перепечатали многочисленные газеты и дешевые журналы того времени. В нашем веке по ней все еще снимают фильмы.
В ответ на дело об убийствах, совершенных Берком и Хэйром, Англия в 1832 году приняла Анатомический акт. Он существенно ограничил объемы кражи тел в Англии, так как позволял врачам заявлять права на любое неопознанное тело из городского морга или больницы. Схожие меры были приняты в Америке.
Закон вышел как раз вовремя. Скелеты в то время уже становились не только учебными пособиями, но и украшениями кабинетов американских и английских врачей, символами их статуса. Они служили подтверждением медицинской компетентности не в меньшей мере, чем сейчас – стетоскопы и дипломы о высшем образовании.
Согласно Сапполу, информация о происхождении скелетов либо сознательно утаивалась, либо говорилось, что они принадлежали «казненным неграм», чтобы все были уверены, что «погребение белого члена общества не было осквернено»[9].
Проблема, однако, заключалась в том, что казненных чернокожих преступников было не так уж много. И британские врачи обратили взор на колонии. В Индии членов касты дом, традиционно проводивших трупосожжения, заставили обрабатывать кости. К 1850-м годам в Медицинском колледже Калькутты производилось до девятисот скелетов в год – в основном для продажи за границу. Через век уже независимая Индия доминировала на рынке продажи человеческих костей.
В 1985 году газета Chicago Tribune сообщила, что Индия экспортировала за предыдущий год 60 тысяч черепов и скелетов. Предложение было велико, так что любой студент в развитом мире мог купить нужные ему кости вместе с учебниками всего за 300 долларов[10].
Если кости и добывались разграблением, то по крайней мере экспортировать их можно было легально.
– Много лет мы работали открыто, – рассказывал Бималенду Бхаттачарджи, бывший президент Индийской ассоциации экспортеров анатомических образцов, газете Los Angeles Times в 1991 году. – Никто не давал рекламы, но все знали, что происходит.
На пике спроса фабрики костей Колкаты приносили до миллиона долларов в год[11].
Еще один крупный поставщик, Reknas Company, продавал тысячи скелетов в Миннесоту компании Kilgore International. Нынешний владелец компании, Крэйг Килгор, вспоминает, что в то время и речи не было о похищении трупов: «Нам говорили, что Индия так страдает от перенаселения, что люди умирают прямо во сне и их тела сбрасывают посреди улицы», – утверждает он.
Фотографии с фабрики Reknas (ныне не действующей) показывают, как профессионалы в белых халатах собирают целые семейства скелетов. В золотую эпоху торговли скелетами предприятия, готовившие их к экспорту, были одними из самых престижных вариантов работы в городе. Как и профессия врача в колониальной Америке, индустрия продажи костей была путем к успеху, причем с низким порогом входа. Ее поддерживала городская администрация, выдававшая лицензии продавцам. Ведь они не только избавлялись от невостребованных мертвых тел, но и привлекали деньги в город, который, по мнению большинства жителей Индии, уже оставил свои лучшие времена в прошлом.