Руководство этой необычной системой со стороны английского правительства осуществлялось эпизодически и непоследовательно. Время от времени оно отдавало губернатору распоряжения о расширении государственных ферм и требовало экономить на закупках у частных производителей. Однако губернаторы, от которых Лондон ожидал сокращения расходов, по понятным причинам не могли устоять перед искушением исключить заключенных из списков получателей пайков, приписав их к тем самым чиновникам, которые давали рекомендации по распределению рабочей силы и земельных наделов. В результате происходила приватизация государственного сектора, расцветало кумовство, и в конечном счете возникла клика разбогатевших за счет государства колонистов. Так, к 1801 г. казначей Новоюжноуэльского корпуса Джон Макартур стал обладателем более чем 1 тыс. га земли и 1 тыс. овец.
Макартур и его жена жили вблизи реки Парраматта на ферме «Элизабет», названной в честь супруги казначея. Там они выращивали пшеницу и садовые деревья. «Сейчас весна, — писала миссис Макартур своей английской подруге в сентябре 1798 г., — и глаз радует невероятно красивый разнообразный пейзаж — миндаль, абрикосы, груши и яблони — все в цвету». К 1800 г. в районе Парраматты и окружающей ее местности, покрытой редколесьем, которую Элизабет Макартур сравнила с «английским парком», насчитывалось 1500 колонистов. Основная часть этой территории была больше пригодна для выпаса овец и скота, чем для выращивания сельскохозяйственных культур, и крупные землевладельцы на равнине Камберленд быстро переключились с земледелия на овцеводство и скотоводство.
Ранний рисунок, изображающий воинов-аборигенов, был сделан чертежником экспедиции Кука в 1770 г. Двое мужчин из племени гвийягал изображены в образе классических героев, дающих решительный отпор завоевателю (Национальная библиотека Австралии)
Зерновые выращивали на плодородных низинах вдоль реки Хоксбери, которая течет через равнину на север и на которой к 1800 г. поселилась еще тысяча колонистов. Это были в основном бывшие каторжники, которые на небольших участках вручную обрабатывали землю, выращивали пшеницу и маис, могли иметь домашнюю птицу или несколько свиней, жили в мазанках с земляными полами, вечером готовили пищу в облаке дыма на огне, над которым поднималась выложенная из торфа и древесной коры труба. Не имея средств, они не могли вырваться из оков мелкого фермерского хозяйства, оставаясь в зависимости от цен и кредитов, контролируемых торговцами. Среди таких фермеров текучесть была очень высокой.
Существовавшая модель расселения на реке Хоксбери привязывала и солдат, и бывших каторжников к земле. Это старый прием, который римляне и китайцы применяли задолго до того, как его взяли на вооружение англичане для обеспечения безопасности на неспокойных границах. Набеги на колонистов у Хоксбери начались почти сразу же, как только аборигены из народа даругу попытались собрать новый урожай с участков, где у них раньше рос батат. Конфликт из-за скудных ресурсов быстро перерос в серьезные столкновения, и уже в 1795 г. из Сиднея была направлена военная экспедиция, перед которой поставили задачу убить туземцев и их повесить на виселицах, — прежний приказ о проявлении дружелюбия и доброты остался в прошлом. К 1800 г. в войне на Хоксбери пострадало 26 белых и много больше аборигенов. Тем временем человек из народа эора Пемулвуй, метнувший копье в Джона Макинтайра в 1790 г., организовал сопротивление колониальному вторжению, в том числе предприняв нападения на колонистов Парраматты, которые прекратились лишь в 1802 г., когда его застрелили, а голову заспиртовали в бочке и отправили в Англию Джозефу Банксу.
В Австралийском словаре биографий нет статьи о Пемулвуе. В 1960-х годах, когда редакторы этого авторитетного справочного издания готовили к печати том, в который она должна была войти, аборигены считались чем-то вроде мелкой помехи на пути колонизации и упоминались в лучшем случае как трагический след в истории Австралии. Теперь Пемулвуй возвышен до положения героя: в 1987 г. вышел роман, прославлявший его как «Воина радуги» (Rainbow Warrior), а в 1991 г. его именем была даже названа школа для аборигенов в старой части Сиднея. Сейчас Пемулвуй считается первым великим лидером сопротивления, пытавшимся отразить британское вторжение и положившим начало непрерывной борьбе за выживание аборигенов. Сопротивление вторжению, безусловно, было всеобщим, и последующее его отрицание в колониальной истории свидетельствует только о том, какой страх оно вызывало в то время, но оно не было единственным проявлением ответной реакции. Аборигены, кроме всего прочего, передавали свои знания о земле; они обменивали продовольствие и сырье на английские товары; они адаптировались к присутствию пришельцев на приграничных пастбищах. Но для установления более стабильных экономических отношений требовалось, чтобы аборигены отказались от своего особого образа жизни, а захватчики — признали их права собственности на ресурсы или инкорпорировали их в трудовой процесс. Ни одна из сторон не была готова к такому компромиссу.
Одной из причин регулярных конфликтов были сексуальные отношения. С самого начала среди колонистов существовало огромное несоответствие в численности мужчин и женщин — в соотношении примерно четыре к одному до конца 1820 г. Основатели колонии понимали, что в такой ситуации будут возникать беспорядки, и сообщили Филлипу, что его мужчины могут брать женщин с тихоокеанских островов. Во время плавания Первого флота Филлипу и офицерам с огромным трудом удалось изолировать заключенных женщин от мужчин, а поддержка, которую он оказывал прибывающим парам, должна была означать поощрение цивилизующей роли семейных отношений. Губернатор при этом особо опасался распространения гомосексуализма среди мужчин и считал, что наказание за содомию должно быть чрезвычайно жестким. «Я хотел бы, чтобы такой преступник содержался под стражей, пока не появится возможность передать его туземцам Новой Зеландии и позволить им съесть его». Поскольку эти варианты тихоокеанского сожительства и наказания были изначально обречены, физическое влечение и беспорядочные сексуальные отношения создавали тяжелую проблему для начальства исправительной колонии.
Филлип также считал, что со временем аборигены, возможно, «позволят своим женщинам выходить замуж и жить» с каторжниками. Как только взоры колонистов обратились к местным женщинам, они стали воспринимать их как свою собственность. Сначала отчеты офицеров о встречах в окрестностях Сиднея излагались изящным языком цивилизованных мужчин, встретивших женщин, живших в природной среде, «лесных нимф» и «черных, как сажа, сирен», невинных в своем обнаженном бесстыдстве. В тщательно составленных повествованиях эти образованные англичане подчеркивали, что туземки находятся в полном подчинении у своих спутников жизни, и, исполненные нравственного отвращения, порицали аборигенов, которые предлагали им женщин. Сексуальные контакты между солдатами, каторжниками и аборигенками были обычным явлением и отмечены распространением венерических болезней. Тем не менее длительные отношения устанавливались нечасто, а отсутствие взаимопонимания относительно характера этих контактов обычно вызывало трения. Созданию семьи мешало то, что слишком часто страсть и любовь пересиливали позор и презрение, которые вызывали смешанные браки.
На рубеже веков уже были налицо зачатки постоянного проживания. Пять тысяч британских постоянных жителей Нового Южного Уэльса были поровну поделены между Сиднеем и территорией в глубине страны (и еще тысяча на острове Норфолк), что указывает на равновесие между торговой и сельскохозяйственной деятельностью. Колония приближалась к достижению самообеспечения продовольствием, а быстрый рост местного предпринимательства поддерживал уровень жизни, по крайней мере сопоставимый с уровнем жизни метрополии. Такое успешное переселение, состоявшееся намного быстрее, чем это ранее происходило при колонизации в Северной Америке, вызывало изменение принципов, на которых основывалась колония, начинавшаяся как место наказания.
В соответствии с предназначением поселения как места ссылки Филлип запретил строительство любых судов, кроме самых мелких; тем не менее с 1800 г. на западном побережье Сиднейской бухты активно функционировала судостроительная верфь. Колония организовывалась как место отбывания наказания в целях сдерживания преступности, но само по себе ее успешное создание казалось наградой для преступников. Это нашло отражение в ироничном замечании английского священнослужителя Сиднея Смита о том, что «старинное занятие — карманные кражи, — разумеется, не станет более постыдным оттого, что оно может в конце концов привести к владению фермой в тысячу акров на реке Хоксбери».
Более того, условия жизни заключенных, видимо, убеждали их в собственной неисправимости. Критически настроенный капеллан колонии Сэмюэл Марсден в 1798 г. жаловался губернатору Хантеру, что «беспорядки, распутство и безнравственность… насквозь охватили все поселение»; сам Хантер сообщал, что «никогда нигде в мире не были собраны вместе более испорченные, распутные и нерелигиозные люди». Джереми Бентам, реформатор уголовного права, призывал британское правительство принять его проект строительства в Англии тюрьмы нового типа, архитектура которой позволила бы держать всех заключенных под постоянным наблюдением, что приведет их к раскаянию. Однако схема транспортации преступников имела изъяны как экономического, так и нравственного характера.
Все эти мнения диктовались ценностями и исходными посылками, которые есть в любом рассуждении о заключенных и до сих пор присутствуют в доводах даже наиболее последовательно объективных историков. Те, кто сочувствует заключенным, широко используют популярные баллады и листовки, а также протесты современных гуманистов, представляя колонистов жертвами сурового уголовного кодекса и жестокого режима. Восстанавливая широкую панораму прошлых событий в книге «Роковой берег» (The Fatal Shore, 1987), Роберт Хьюз рисует Австралию раннего периода как место изгнания, ссылки, лишений и смерти — своего рода ГУЛАГ. Тот, кто подходит к истории со строгими мерками, определяя характер заключенных по архивам уголовных дел, считает их преступниками. Специалисты по экономической истории, которых заключенные интересуют больше как рабочая сила, прорабатывая эти же архивы, видят в них людей, владевших практическими навыками, которые они правильно использовали. Историки феминистского направления в 1970-х годах рассматривали мужскую озабоченность безнравственностью женщин-заключенных как свидетельство деспотичного патриархата, однако последующие поборники женских подвигов воссоздавали истории их жизни, представляя этих женщин образцовыми матерями. Каждая из этих школ толкования истории стремится освободить каторжников от оков предрассудков, но любая попытка безнадежно увязает в сложном переплетении слов и образов, используемых для их изображения.