…Кровь застучала в мои виски маленькими, но болезненными молоточками. Я знал, я точно знал — ворм не врет. Оставался только один вопрос.
— Зачем? — тихо спросил я.
— Каждый в нашем роду, из поколения в поколение, мечтал отомстить… — прошептал Сталк, — …тому, кто бросил Прародительницу и ее ребенка… Тому, по чьей вине мы стали такими… В Край вечной войны я ухожу счастливым… Я отомстил…
Его шепот становился все невнятнее. Внезапно все его тело напряглось в последнем усилии, словно он боролся с кем-то невидимым. Напряглось — и застыло, словно рухнувшая статуя побежденному воину. Или нет… Победившему. Исполнившему давнюю мечту своего народа. Он мог убить меня еще при первой нашей встрече. Но он предпочел сделать так, чтобы я убил его. Зная все мои мысли. Предугадывая каждый мой шаг… Убить собственного прапраправнука… Что может быть страшнее?
Я до хруста, до нереальной боли сжал кулаки. В правую ладонь впились ногти, но разве физическая боль могла заглушить то, что сейчас творилось в моей душе?
…Ноющая боль в левой кисти заставила меня оторвать взгляд от трупа и поднести к глазам кусочек металла, об который я едва не сломал себе пальцы.
Это была зажигалка Сталка. Обычная старая армейская зажигалка, какими в моем мире пользуются байкеры и поклонники стиля «милитари». По всей боковой поверхности зажигалки шла гравировка: «Если пойду я долиною смертной тени, то не убоюсь я зла. Потому что я и есть самое страшное зло в этой долине».
Тогда я рухнул на колени и завыл, запрокинув голову к мрачному свинцовому небу, в котором не было ни малейшего намека на прорыв между тучами. Безоглядная, темно-серая, монолитная плита, навсегда скрывшая от меня чистое лазурное небо…
Я не знаю, сколько я простоял так, словно раненый волк, жалуясь небесам на свою судьбу, которую изувечил собственными руками. В себя я пришел, лишь когда небо ответило мне тяжелыми каплями дождя, упавшими на мое лицо. Вкус этих капель я почувствовал израненными губами. Они были солеными, эти слезы неба. Хотя, возможно, это были мои слезы…
А потом я начал копать могилу. Жаль, что в свое время я не захватил с собой малую саперную лопатку, предпочтя набрать побольше патронов. Но зато боевых ножей у меня теперь было два…
«Сталкером» и моей вновь обретенной «Бритвой», снятой с пояса Сталка, я в две руки долбил землю, перемешанную с асфальтовой крошкой. Душевную боль лучше всего глушить болью физической, когда от перенапряжения стонут твои мышцы, когда страшно болит рана в груди, куда попала пуля из обреза Сталка. Но это была нужная боль, благодаря которой я пока еще не сошел с ума. Надеюсь, не сошел с ума. Потому я до сих пор так и не расстегнул ворот «пальмы», чтобы посмотреть, что стало с моей плотью. Мне было абсолютно все равно. Мне надо было выкопать могилу. Остальное — неважно…
Широким клинком «Сталкера» я действовал словно небольшой лопатой, а лезвием «Бритвы» рубил узловатые корни, которые шевелились, будто длинные, толстые черви. Иногда мне в лицо брызгал зеленоватый сок — или кровь. Думаю, второе вернее. Ведь только разумное существо может поддерживать старые памятники, которые не смогли уберечь люди.
Наконец, я счел, что могила достаточно глубока, для того чтобы местные твари не смогли ночью отрыть и сожрать тело. Тогда я сунул в чехлы оба ножа, измазанные грязью и кровью, и вылез наверх, чтобы стащить труп в могилу…
Я взял лишь то, что забрал у меня Сталк, — СВД, консервы, аптечки, патроны, плащ-накидку и свой рюкзак, который в сложенном состоянии лежал на дне громадного рюкзака ворма. Я ничего не забрал из его вещей, хотя многие назвали бы меня безумцем. Вместе с хозяином легли в землю и его обрез, и его легендарный нож «Рэндалл», стоящий целое состояние, и, конечно, его меч, который я положил на тело Сталка — рукоятью на грудь, клинком к ногам. Я попытался согнуть руки мертвеца, чтобы придать телу надлежащее положение, — и мне это удалось неожиданно легко. Руки Сталка без особых усилий с моей стороны согнулись в локтях и словно сами собой легли на длинную рукоять страшного оружия.
В ноги покойника я положил его рюкзак, позаимствовав из него лишь одну-единственную вещь. Впрочем, не для себя. Просто так будет правильно…
Я засыпал могилу и тщательно утрамбовал ее руками. Я просто не мог позволить себе топтаться ногами на свежем холме. Потом я сходил к одному из полуразрушенных павильонов, где нашел пару досок, почти окаменевших от времени, а также несколько неровных, изъеденных ржавчиной больших гвоздей.
Доски были из хорошего дерева — то ли бук, то ли дуб. В радиоактивной среде они часто не разлагаются от времени, а лишь темнеют и превращаются в отличный материал для могильных крестов. Это я знал давно, еще со времени своих путешествий по зараженным землям Украины, где без счета таких безмолвных и безымянных памятников погибшим бродягам.
Единственная сложность — окаменевшее дерево трудно обрабатывать. Но теперь со мной была моя «Бритва», так что дело шло быстро.
Обрезав доски до нужной длины, я дотащил их до могилы, скрепил проржавевшими ломкими от времени гвоздями, осторожно забив их куском кирпича, дополнительно обвязал для крепости место стыка досок найденной в рюкзаке парашютной стропой, после чего воткнул готовый крест в свежую могилу.
Но это было еще не все.
У нас, бродяг, шатающихся по зараженным землям Украины, был старый обычай, согласно которому на верхнюю часть креста я надел противогаз убитого ворма. После чего достал «Бритву» и вырезал на поперечной планке: «Покойся с миром, Сталк»…
Дерево поддавалось легко, словно я работал по пластилину, и чисто на автомате я едва не вырезал еще две буквы — но вовремя остановился. Случайно ли так звали ворма? Или же через столетия до меня донеслось имя, которым назвала своего первенца моя жена? Этого я теперь никогда не узнаю…
Дело было сделано, и внезапно я почувствовал усталость, словно на мои плечи опустилась вся свинцовая тяжесть мрачного московского неба. И вместе с усталостью пришла боль, да такая, что я едва удержался, чтобы не закричать. Непонятно, как я столько времени не замечал ее? Хотя, говорят, в состоянии стресса человек способен и не на такое…
Болело в районе сердца, там, куда угодила пуля Сталка. «Пальма» вокруг нагрудного кармана пропиталась кровью, но не настолько, чтобы можно было говорить о серьезном ранении.
Я расстегнул камуфляж, надетый прямо на голое тело…
В мою левую грудную мышцу была вдавлена фигурная пластина, которую мне подарил Бука. Острые края стального рукокрыла прорвали подкладку камуфляжа и вошли в плоть, распределив по ней энергию пули.
Я попытался подцепить пластину острым кончиком клинка своей «Бритвы»… Бесполезно. Металл словно врос в мое тело. Острые края крыльев зацепились за кожу изнутри, и выдрать их можно было только вместе с куском мяса.
«Теперь это твой путь… И твоя боль».
Вновь слова Буки прозвучали в моей голове, словно он стоял рядом.
Я медленно застегнул «пальму». Сплющенная свинцовая пуля вывалилась из моего разорванного нагрудного кармана, ткнулась в берц, отскочила и упала на могилу Сталка.
«Месть — это путь в никуда. Однажды я попытался отомстить. Стало только хуже. Намного хуже. Прошлое нельзя изменить…»
Тогда я не стал уточнять, кому стало хуже. Но подозреваю, что всем. Бука был прав. Прав во всем.
Я подобрал свой рюкзак, взял в руки «Калашников» и перекинул через плечо СВД. Рядом с сердцем стальная летучая мышь ощутимо вонзила когти в мое тело. Надо будет привыкнуть. Теперь это моя боль.
И мой путь.
Я шел на север. Я был уверен — Сталк не обманул меня, и сейчас над базой «Северо-Запад» нависла серьезная опасность. Впрочем, как и над всей Москвой. И причина этой опасности — я. Мой радиопризыв ко всем разумным существам планеты жить, не причиняя больше страданий друг другу. На что я надеялся тогда, сидя возле старинной радиостанции? Ведь если разобраться, то на этой планете ничего не поменялось. Последняя война вряд ли действительно была последней. Впереди еще будет много битв до того, как грянет действительно последняя война, после которой на этой планете больше некому будет воевать…
Я шел на север. Если б было возможно, я сразу повернул на северо-запад, но слева от меня тянулась бесконечная полоса болот, в которые превратились Каменские пруды. Покореженную табличку с такой надписью я разглядел на островке, торчащем посреди зеленой лужайки, на которую ступишь — и тут же провалишься по макушку. Знаем, видали такие спецэффекты. Вон чей-то рог торчит прямо возле берега. Череп тура, о которых рассказывал Данила? Может быть, проверять не буду. Не любопытный я. Особенно в последнее время.
Сказать, что на душе было погано, — это ничего не сказать. Но я просто приказал себе не думать. Потому что, если начать вспоминать, впору реально воткнуть в подбородок ствол «калаша» и нажать на спуск, никуда при этом автомат не поворачивая. Но сейчас я точно нужен там, на северо-западе. Мне не впервой исправлять свои ошибки. И я очень постараюсь, чтобы Ион и мои боевые товарищи, охраняющие базу маркитантов, остались в живых…
А еще мне показалось, что за мной кто-то следит. Интуиция меня редко обманывает. Сперва хотелось мне сыграть с невидимым наблюдателем в игру «кто кого перехитрит», благо СВД снова за плечами висит. Но потом мне стало как-то все равно. Охота кому-то пялиться мне в спину — пусть пялится. Взгляд — это ж не стрела и не пуля между лопаток, переживу. Хотели б грохнуть из-за кустов, давно б грохнули. Если же это хищник какой решил охоту устроить, ну что ж, патроны я себе вернул в полном объеме, пусть рискнет здоровьем. Хотя почему сразу убийца или хищник? Мало ли какая безобидная тварь может любопытствовать? Пройдет немного по следу — глядишь, и сама отстанет…
Болота закончились, но их сменила непроходимая стена мутировавшего леса. Слева по-прежнему не было прохода, но я продолжал идти вперед. Если долго идти не сворачивая, дорога непременно откроется. Когда-нибудь…