Но я уже видел перед собой выгнутый горб покалеченного моста. Казалось, будто гигантские челюсти выгрызли из него неслабый кусок. Если верить Иону, то сразу за этим мостом расположилась застава… до которой мне вряд ли удастся дойти.
Хриплое дыхание за моей спиной стало уж слишком явственным для воображаемого. Я развернулся всем телом, одновременно вслепую нанося алебардой удар, за которым последовал визг, переходящий в бульканье. Темное тело с рассеченным горлом забилось в конвульсиях, разбрызгивая вокруг себя кровавые брызги.
В следующее мгновение оно скрылось под грудой других похожих тел.
Все-таки крысособаки… И их слишком много для того, чтобы я преодолел проклятые пятьсот метров до середины моста, где меня уже сможет увидеть стража. Не факт, что придет на помощь, но хоть какой-то шанс появится…
Мечтать не вредно. Даже в самый критический момент своей жизни. Наверно, каждый человек так и помирает, в мечтах о будущем. Что вот сейчас произойдет чудо и ты не сдохнешь. Кто-то добрый и отзывчивый придет на помощь, лекарство только что изобретенное вколет, разбудит, прервав кошмар…
Ан нет, брат. Чудес не бывает. Потому бери алебарду — или что там у тебя есть под рукой — и сдохни красиво. Чтоб, если не обманули служители разных культов и есть она, жизнь загробная, сидеть себе на облачке, болтая ногами, и вспоминать с гордостью, как ты круто отдал концы. Или на сковородке сидя — это уж как кому повезет…
Три твари прыгнули разом. Грамотно. Если больше — будут друг дружке мешать. А так — в самый раз.
Я, конечно, не дамп, которых небось с детства учат махаться на этих спичках. Но тупо махнуть длинномером могу. А потом по инерции добавить вторым концом того длинномера. И после вернуть его противоходом.
Почти получилось. «Почти» — это потому, что крюк алебарды застрял в теле одной из крысособак и оружие потащило книзу. Тварь извивалась на острие, кусала древко, пачкая его кровавой пеной. В общем, было оружие — и нет его.
Поднапрягшись, я метнул алебарду прямо в гущу стаи. Кто-то из мутантов взвизгнул истошно — то ли перепало тяжелой палкой по горбу, то ли со страху. Над извивающимися телами покалеченных форвардов образовались три больших шевелящихся кучи.
Я же повернулся и побежал. Сколько у меня есть времени, пока четвероногие пираньи жрут лузеров? Минута? Две? Сколько ни есть — все мои. Главное — использовать все шансы, чтоб потом не было мучительно больно… чисто морально. Физически-то будет по-любому нехорошо, смерть от зубов плотоядных тварей не самая быстрая и безболезненная.
Я почти добежал… Уже перед моими глазами маячила серо-черная линия — вершина горбатого моста, когда я вновь услышал за спиной знакомые звуки. Хрип, повизгивание и топот множества мягких лап, которого вообще не было бы слышно, если б не стальные когти.
Оставалось только одно. Улыбнуться, достать оба ножа, повернуться на сто восемьдесят и встать на одно колено. Иначе никак. Несмотря на вколотый коктейль, раненую ногу я уже не чувствовал. Да и здоровую, в общем-то, не особо. Это хорошо. Естественная, так сказать, анестезия перед чужим ужином.
Твари словно что-то почувствовали. Притормозили, рассредоточились и встали полукругом, поблескивая желтыми глазами, рассеченными черным вертикальным зрачком, и нерешительно переступая лапами.
— Ну чего, погнали, что ль? — сказал я.
Их было штук пятнадцать. И вправду — крысособаки, по-другому и не скажешь. Правда, породы немного другой, чем те, что я видел ранее. На морду — чистый пасюк, а тело скорее собачье. Только хвосты розовые и длинные. А на кончиках — костяные иглы. Ишь ты, как природа распорядилась. Дополнительное оружие, как у электрического ската. Или ядовитый шип. Или просто, чтоб долбануть сильно и больно того, кто попытается за хвост потаскать…
И снова одновременный прыжок трех тел, от скорости слегка размытых в воздухе. Ну, вот и всё…
Ножами я сработал одновременно по тому мутанту, что летел в середине, — самому крупному, с иссиня-черной шерстью. «Легионом» — в распахнутую пасть, а «Бритвой» — по шее.
У ножа Иона был достаточно длинный клинок. В результате моих ударов получилось, что я держал на ноже оскаленную голову мутанта, соединенную с телом лишь куском кожи и позвоночником. Струя кровищи хлестнула на меня как из шланга. Но мне было наплевать. Я ждал, когда справа и слева в меня вонзятся клыки двух других тварей…
И не дождался. Лишь синхронный визг услышал. Справа и слева.
Одна крысособака корчилась на асфальте, пытаясь ухватить зубами деревянное оперение, торчащее у нее из груди. Другая визжала страшно. Арбалетный болт настиг ее в прыжке, пробил гениталии, таз и вышел из спины возле хвоста.
Но визжала она недолго, как и ее незадачливая товарка. Наверное, стая действовала на уровне инстинктов как единый организм, моментально уничтожая нефункциональные части тела. А может, твари просто очень хотели жрать.
Короче, над застреленными образовались две уже привычные с виду кучи гибких тел — грызущихся, рычащих, отпихивающих друг друга. Какая-то наиболее наглая крысособака бросилась ко мне, ловко ушла от неприцельного удара «Бритвой» и одним рывком сдернула с клинка «Легиона» труп вожака.
А я, не в силах подняться с колена, обернулся.
Жаль, что я не режиссер, на другое учился. А то б обязательно снял кино с эффектным кадром. Шестеро воинов с арбалетами в руках, идущие по мосту на фоне кровавого закатного неба. Только полуживого мужика, с ног до головы заляпанного своей и чужой кровищей, я б в фильм не вставил. Неэстетично. Ну там маленько камуфлу разодрать, ну ранку небольшую на роже обозначить — это можно. Но чтоб вот так, мясным страшилищем с двумя ножами в руках… Не надо. Скажут зрители, переборщил режиссер. Ну его на фиг с такими тошнотворными подробностями…
Отряд стрелков остановился как по команде, вскинул свое оружие… Синхронный хлопок — и еще несколько тел покатились по асфальту, скользя лапами по собственной крови и путаясь в петлях своих и чужих кишок.
Но бросаться на такое изобилие жратвы остальные крысособаки не стали, а, прервав трапезу, рванули по направлению к развалинам. Точь-в-точь как дисциплинированные «духи»-новобранцы из столовой по команде «закончить прием пищи, выходи строиться»…
Я усмехнулся своим мыслям и сунул «Бритву» в ножны. Хотел «Легион» чем-то вытереть, но понял, что нечем. Все заляпано «пьянящим вином войны», как выразился какой-то поэт. Поэтому я плюнул и отправил «Легион» в ножны без протирки. Выживу — ототру, прежде чем вернуть Иону. А сдохну — сам ототрет, он парень правильный и не допустит, чтоб личное оружие кровищей воняло.
Кстати, насчет «пьянящего вина» поэт не ошибся. «Вело» меня так, будто литра три крепленого влил в себя без закуси. Может, еще потому, что отпустило нервное напряжение. Дошел. Люди. Идут ко мне. Значит, не бросят. Или донесут до заставы, потому что сам я не дойду. Или добьют…
Но это уже неважно… Совсем неважно… Потому что сейчас мое тело то ли падает на асфальт, то ли летит к закатному небу, на котором гигантскими черными трафаретами отпечатались шесть фигур. Огромных, нереально огромных то ли ангелов, то ли демонов, уверенно шагающих по границе между разбитым асфальтом и небом, обильно политым алой кровью давно прошедшей войны…
Те, кому доводилось мотать срок, знают что такое «камерный духан». Вонь, впитывавшаяся в стены десятилетиями. Смрад разлагающегося пота, замешанный на спрессованном воздухе, многократно прогнанном через свои и чужие легкие вместе с дымом дешевых сигарет. Подышишь таким коктейльчиком с непривычки минут десять, и понимаешь, что сейчас элементарно сдохнешь от удушья. А деваться некуда. Камера одна, а народу в ней человек пятьдесят. И ничего, живут, разговаривают, смеются даже иногда.
Человек как таракан, ко всему привыкает. Даже к генно-модифицированным продуктам, от которых тараканы передохли в двадцать первом веке. И к «камерному духану» привыкает, хотя по первости уверен, что с минуты на минуту отдаст концы. Когда же на свободу выходит, никогда и ни с чем тот запах не спутает. Сядет рядом в автобусе мужик, вроде прилично одетый. А потянешь носом, и понимаешь — человек недавно «откинулся». Долго ему еще забивать намертво впитавшиеся в тело камерные ароматы дорогими одеколонами, выпаривать их в саунах и смывать соленой курортной водой. И даже через много лет, почуяв «духан», никуда ты не денешься от воспоминаний, которые очень хотел бы выбросить из себя словно старую тюремную одежду…
Знакомый запах бил в ноздри, не давая вновь окунуться в черный омут беспамятства. Только вместо удушливого табачного шлейфа в нем присутствовали гораздо более пронзительные ноты — вонь разлагающегося дерьма и гнилой соломы, насквозь пропитанной мочой.
Я немного приоткрыл глаза.
Понятно… Мир снова стал полосатым, расчерченным сверху донизу стальной решеткой. Только решетка какая-то не наша. Не портативная, которую в российских тюрьмах ставят на крошечные окна камер, дополнительно прикрывая их стальными жалюзи, а глобальная, от пола до потолка, как в пиндосских фильмах.
Очень интересно. Я аккуратно пошевелился. Нормально вроде, руки-ноги работают. В теле, правда, ощущается слабость, и нога болит, но это детали несущественные.
Я приподнялся на локте и осмотрелся.
Это был вольер, иначе не скажешь. Помещение, разгороженное решетками на три части. Справа и слева клетки из арматурных прутьев, за которыми в полумраке угадывалось какое-то шевеление. Посредине проход. В конце прохода — едва различимый черный прямоугольник двери, причем моя клетка от той двери самая дальняя. Под потолком четыре дырки для вентиляции, в которые едва мой кулак пройдет. В дырки льется скудный дневной свет. Интересно, сколько я провалялся без памяти?
— Очнулся?
Я повернул голову.
Справа от меня в позе, аналогичной моей, валялся на соломе грязный мужик, заросший волосами от макушки до ворота драного рубища, едва прикрывавшего его тело. Тоже,