Эберхард подошел к брату, поднял его с колен и прошептал ему на ухо несколько фраз голосом таким сладким, как будто сочились любовные заклинания:
— Эта женщина была изнасилована русскими, а во влагалище вставили ей расколотую бутылку. Не называй ее блядь, я тебя убью. Ты идешь со мной или нет, ты свиное рыло?
— Иду, — прошептал Франц и схватил свой узел колыбели.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, одиннадцать утра
До позиции лейтенанта Лехнерта нигде не встретили санитаров, несмотря на то что вызывали их по радиостанции уже с точки, охраняемой капралом Хелльмигом. Эберхард вел очень медленно мотоцикл и осматривался вокруг. За ним сидел Франц, а в коляске лежала свернутая в клубок девушка, обернутая пахнущей смазкой железнодорожной шинелью.
В подземном городе сверкали грязно-желтые фонари на стенах и ацетиленовые горелки. В их свете Эберхард заметил дрожь, проходящую через лицо девушки. Он добавил газа и, размышляя о том, насколько стер носок своего изящного итальянского ботинка, включил третью передачу.
Несмотря на принцип правого, который единственный из правил дорожного движения работал в подземном Бреслау, пронесся мимо Садоваштрассе к позиции лейтенанта Лехнерта, где до того видел санитара. Теперь в этом месте не было никого, кроме часового.
Эберхард остановил мотоцикл, подняв из-под колес облака пыли.
— Позовите врача! — крикнул часовому.
— Это приказ! — заорал он, увидев его беспорядочные движения.
Братья вынесли в колыбели девушку и уложили ее на спину, закрывая ее перед занавеской. Компрессионная повязка из галстука пропиталась кровью. Девушка застонала и подняла веки. Во все глаза всматривалась в Эберхарда.
Под ее нежной и тонкой кожей пробежала очередная дрожь. Зрачки резко расширились. Легкие с трудом работали, нагнетая пузырьки крови к ее губам. Кровь все сгущающейся струей заполняла вену. На теле выступили красные пятна. Сфинктер ануса расслабился. Здоровая рука девушки пыталась сжаться на локте Эберхарда. Тот почувствовал лишь легкое прикосновение — как будто ласку. Пузырьки крови лопались на губах, жестких и сухих, сердце переставало работать. Он наклонился над девушкой. Из его выпученного глаза скатилась слеза.
Когда девушка умирала, капитан Эберхард Мок впервые сегодня не думал о своем испорченном гардеробе.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, полдень
Мок не попрощавшись расстался с братом вскоре после выхода на поверхность. Он не хотел на него смотреть, не поинтересовался тем, почему брат идет в направлении костела Спасителя. Он взглянул на мгновение, как сгорбленный старик Франц Мок шаркает старыми штиблетами по покрытой брусчаткой улице и скользит по каменному каньону, среди высоких домов Густав-Фрейтаг-Штрассе.
Он посмотрел на убитую девушку, которую его брат назвал «блядь». Ее стройные голые ноги высовывались из колыбели, блестки мундира сверкали на солнце. Мок сплюнул горькую никотиновую слюну и сел на бордюр рядом с телом девушки. Несмотря на вкус, закурил последнюю папиросу, которая была в золотом портсигаре, и задумался глубоко.
Покоя не давали ему два вопроса, которые, как нападающие осы, кололи его мозг. Если бы не они, давно бы уже сообщил о смерти «девушки с блестками» соответствующим службам, которые — как и Мок — квалифицировали это убийство как очередное зверское убийство русских, а сам Мок все дело отложил бы в своей памяти ad acta.
Если бы не эти два вопроса, вернулся бы домой, выпил стакан вина, помучился с женой, отдал дворнику одежду для очистки, а сам спустился бы в подвал, чтобы поздороваться со своими единственными друзьями.
Тем не менее, эти два вопроса мучили его неустанно и заставляли его сидеть на грязном бордюре рядом с убитой оскверненной девушкой. Прекрасно понимал, почему русские одели девушку в мундир СС. Эта психологическая компенсация была для него ясна, как солнце. Акт изнасилования является актом подчинения и победы насильника над насилуемым. Именно поэтому уголовники через ритуальное изнасилование подчиняют себе других заключенных, которые с момента величайшего унижения, каким является прием спермы насильника и исполнение роли женщины, служат насильнику, не только, впрочем, сексуально.
Мок об этом всем знал, потому что темные дела заключения познал в течение почти тридцати лет работы в полиции так же хорошо, как и реакции своих двух жен, десятка любовниц и несколько десятков проституток, с которыми он завел более тесное знакомство.
Тема изнасилования противником была, следовательно, для Мока понятна, переодевание женщины из вражеского племени в самый ненавистный мундир, а потом изнасилование ее в том же мундире было символическим актом подчинения себе врага и предвещания победы над ним.
Однако он не мог понять, почему насильники с Волги, до недавнего времени обычные мужики, для которых ничего необычного не было — по немецким меркам — оттрахать свинью в хлеву, почему эти варвары усердно пришили — и тут Мок отвернул материал портьеры и посчитал — около двадцати блесток на мундир СС?
Неужели такая изысканность, достойная Калигулы, могла стать участием неграмотных дебилов, которые практиковали сношения все равно с кем — с козой, кобылой, женщиной или же свернутым в рулон плащом? Могли они носить с собой такой вышитый блестками мундир и одевать в него каждую схваченную немку, но в этом случае после совершения изнасилования сняли бы мундир с девушки, чтобы использовать его при следующей оказии.
Почему мундир был вышит блестками?
Это был первый вопрос, преследующий Мока.
Разграбление всего, что можно было вынести из квартиры, коме портьер и занавесок, было полностью понятно для Мока как последствие войны.
Получение военной добычи было и причиной, и следствием большинства войн в мире.
Почему, однако, квартира № 7 было полностью разграблена, а в швейной мастерской на первом этаже русские не заинтересовались ни мебелью, ни швейной машинкой?
Это был второй вопрос, который Моку не давал покоя.
Он помнил хорошо взгляд девушки. Если бы она могла извлечь из своих разбитых губ что-то большее, чем кровавые пузыри слюны, наверное, заставить Мока пообещать, что поймает убийцу, заставила бы его дать обещание ради спасения своей души, что будет всю свою жизнь искать несколько русских, о которых ничего не известно кроме того, что любят блестки.
Мок радовался в основном тому, что девушка не могла ему ничего сказать, что она умерла в молчании, потому что — если бы ему сказала — дал бы торжественное обещание, которое бы потом нарушил, впрочем, не первый и не последний в своей жизни.
— Да, сделали это русские, — сказал он себе. — И что с того, что вышили мундир блестками, что с того, что ограбили именно эту квартиру, а швейную мастерскую Убера нет, что из того, черт возьми?
Это были русские. Большевики и варвары. И точка.
Конец расследования.
У выхода Брудерштрассе появилась повозка.
Тяжело спрыгнул с нее толстый капрал, в котором Мок узнал адъютанта лейтенанта Лехнерта.
— Я привез для господина капитана повозку, — сказал капрал заспанным голосом. — По приказу лейтенанта Лехнерта. Я могу вам помочь довезти ее тело, а кучер сопроводит вас уж до возврата. Оплачен.
— Благодарю, капрал.
— Прохотта.
— Большое спасибо, капрал Прохотта. — Мок поднялся и по привычке отряхнул рукава пиджака. — Не помню, чтобы я сегодня во второй раз видел лейтенанта Лехнерта.
— Мы пришли с лейтенантом Лехнертем, когда эта девушка уже была мертва. Вы тогда, — Прохотта искал нужное слово, — отсутствовали духом. Вы даже не слышали, наверное, советы лейтенанта Лехнерта, где следует искать ее родственников. Могу я вам повторить?
— Красиво вы это сказали, капрал. — Мок наклонился над телом, руки и ноги девушки уложил так, чтобы не выступали за пределы носилок, схватил за один узел и показал взглядом Прохотте, чтобы он сделал то же самое.
— Я все слышал. Пожалуйста, поблагодарите от меня господина лейтенанта.
Понесли тело с десяток метров, а потом раскачали их и бросили с глухим стуком на повозку.
Небритая седая щетина кучера издалека пахла алкоголем.
Мок посмотрел на него и вспомнил сцену из шестой книги «Энеиды» Вергилия.
На прощание кивнул капралу Прохотте, потом схватился за борт повозки, поставил ногу на колесо и подпрыгнул от земли. Оттолкнулся так сильно, что едва не приземлился на лежащее на дне тело. Он сел на доску, прислоненную к борту воза. Когда кучер повернулся к нему с вопросом: «Куда едем? На которое кладбище?», Мок прочел Вергилиево описание перевозчика душ Харона:
portitor has horrendus aquas et flumina servat
terribili squalore Charon, cui plurima mento
canities inculta iacet, stant lumina flamma,
sordidus ex umeris nodo dependet amictus[10].
Возница щелкнул забил кнутом, и повозка медленно двинулась вперед. Кучер ничему не удивился.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, три часа дня
Кучер Отто Табара признал своего клиента за совершенно сумасшедшего, когда тот сначала велел ему ехать на Цвингерплац, где исчез в одной из дверей, чтобы через несколько минут появиться в блестящих офицерских сапогах и в безупречно подогнанном полицейском мундире. Он открыл портсигар и угостил Табару неизвестным ему доселе сортом табака, который имел мало общего с тем, каким Табара ежедневно изводил свои легкие.
Следующий адрес звучал — сводный лагерь на Бергштрассе. Они прибыли туда через трех четверти часа. Мок представился перед командирами очередных патрулей полевой жандармерии. Поездка на Бергштассе длилась так долго, потому что ни один из офицеров и унтер-офицеров, перед которыми Моку пришлось объясняться, не слышал о его подвиге, описанном широко в прессе, а обожженное лицо капитана оказывалось в такие моменты не пропуском, а возбуждающим подозрительность препятствием.