Не облегчали также последующие путешествия сигналы ПВО, во время которых Мок и его перевозчик прятались под возом, старая лошадь же — к удивлению их обоих, — реагировал на вой сирен, гул самолетов и взрывы бомб столь же равнодушно, как и перевозимый им груз.
После преодоления баррикад и оборонительных позиций, которых не хватало, особенно в районе Фрайбургского вокзала, повозка заехала, наконец, в переулок; справа тянулась высокая стена фабрики машин Линднера. На противоположной стороне, в бывшем приюте для бездомных, находился сводный лагерь. Вели к нему ворота, увенчанные надписью «Arbeit macht frei»[11]. Мок представился перед знакомыми ему зрительно полицейскими и сообщил о желании поговорить с их командиром.
Без промедления впустили за ворота. На большом казарменном плацу огляделся вокруг. Несколько деревянных бараков стояло вокруг грязного небольшого пруда, рядом с которой два штабных говорили тихо по-польски и очищали какой-то тюфяк сенник от вшей и клопов.
Черви плавали по поверхности воды, и у Мока было впечатление, что пруд ожил.
Он представил себе, что клопы попадают в стоящий рядом колодец. С неудовольствием повернул взгляд и изучил своеобразный бункер рядом с прудом. Это была выкопанная в земле яма, покрытая сплетенными корзинами, создающими как бы крышу.
Если от чего-то этот бункер мог прикрыть, то только от осколков. Когда наступала тишина, отчетливо было слышно звуки русской речи, долетавшие из громкоговорителей, установленных в двух километрах дальше, за железной дорогой у монастыря элизаветинок.
Были на линии фронта.
Наблюдения и размышления Мока прервал молодой полицейский в форме, украшенной погонами с знаками различия лейтенанта.
— Лейтенант Герман Шмолл, адъютант коменданта Гнерлиха, — представился он, щелкнув каблуками и выбросив вверх правую руку. — Чем могу помочь, капитан?
— Мы тут будем разговаривать? — спросил Мок, отвечая гитлеровским приветствием.
— К сожалению, не могу вас пригласить в барак коменданта, так как у него важные гости, а вам не была назначена встреча. — Лейтенант Шмолл явно забеспокоился. — Может, посидим в кабинете врача? Или, может, в караульном помещении? Как вы, капитан, знаете, наш лагерь очень маленький. Здесь нет соответствующих помещений. Я уже знаю! — всплеснул он руками. — Поговорим в санитарном бараке.
— Маленький и безобидный лагерь накопительный, а, лейтенант? — иронизировал Мок. — Держите тут только несколько поляков с восстания в Варшаве.
— Об осужденных может вас информировать только комендант. — Шмолл надул щеки. — Я не уполномочен давать такую информацию. Прошу. — Он сделал неопределенное движение рукой. — Пошли в барак.
Пошли без слова вдоль колючей проволоки.
Над бараком, к которому они подошли, колыхался белый флаг с красным крестом. Отличный ориентир для бомб, — подумал Мок. Ухоженный газон около барака показался Моку скорее из санатория, если бы не клетки из колючей проволоки, в которых бросались яростно немецкие овчарки.
В том же бараке — как гласила прикрепленная к нему табличка — располагалась резиденция коменданта лагеря.
Рядом стоял часовой пост, укомплектованный несколькими полицейскими. Ноздрей Мока достигла острая, мерзкая вонь. Это из общих бараков воняло экскрементами и сырым, чадящим воздухом. Кроме двухъярусных нар, внутри находился там деревянный стол, лавки и небольшая железная печь.
Мок отвернулся и пошел за своим проводником к бараку с красным крестом. В небольшой комнатке стоял маленький стол, два стула и полицейский, который скучал в углу.
Шмолл немедленно отпустил его.
На стене висел обрамленный в раму плакат, призывающий к затемнению окон. В стекла била ветка засохшей черной бузины. В окне маячил какой-то мужчина, одетый в серый костюм и шляпу того же цвета.
— Я буду говорить кратко. — Мок положил подбородок на кулаки. — Сегодня на моих руках умерла молодая девушка. Я должен о ее смерти уведомить кого-то, кто заключен в этом лагере.
— Я вам уже говорил, капитан, — Шмолл заложил ногу на ногу, — что я не даю информации.
— Я вовсе не требую от вас информации, — спокойно сказал Мок. — Я только хочу увидеться с заключенной Гертрудой фон Могмиц. Каждый в Бреслау знает, что графиня сидит в этом лагере.
Лейтенант задумался. Его длинные, ухоженные пальцы сыграли на столе фрагмент этюда Брамса.
— Вы не можете видеть со осужденной фон Могмиц, — сказал мелодичным голосом Шмолл. — Все решения, касающиеся этой осужденной принимает лично господин комендант оберштурмбанфюрер СС Ганс Гнерлих. Это понятно. Она исключительно опасна.
— Так иди, кретин, к твоему Господу Богу и скажи ему, что в квартире Рюдигера и Гертруды фон Могмиц на Викторияштрассе нашел изнасилованную русскими девушку, — Мок слова эти цедил очень медленно. — И что эта девушка умерла у меня через час на руках. Потом ее сюда вез через весь город. Давай поэтому задницу и передай коменданту вот эти слова: или мне даст позволение на идентификацию останков, то есть на беседу с графиней фон Могмиц, или я оставлю вам труп в пруду в центре казарменного плаца.
Шмолл поднялся и вышел без слова. Он пошел в направлении двери с вывеской «Комендатура лагеря».
Мок вздохнул. Он знал, что не выполнил бы своей угрозы. Захватывая людей в тиски шантажа, никогда раньше не блефовал. Но все менялось и портилось.
Даже его знаменитые тиски шантажа — любимый метод обращения с людьми в течение тридцати лет работы в полиции — в лагере Бреслау — Бергштассе не получались.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, половина четвертого дня
Через полчаса никто Мока не попросил из комнаты свиданий, а следовательно, было весьма вероятно, что Шмолл испугался угрозы, хотя она была нереальна, и решил все дело доложить шефу. Было очень возможно, что он боялся выставить высокого офицера «крипо», была не была — старшего по званию офицеру.
Мок ходил по комнате, и в конце так его раздражал плакат, на котором смерть с косой, сидящая на неприятельском самолете, сверху разила бомбой освещенный дом, что вышел из барака.
Фурман, который его сюда привез, соскучился ожиданием, притянул повозку к воротам, выпряг коня и позволил ему есть корм из мешка.
Мок прекрасно видел зеленый плюш штор, обволакивающий тело девушки. Шли минуты, догорали очередные папиросы, кучер дремал на козлах, разбуженные весенним солнцем мухи слетались к телу девушки, а «катюша» пометила небо своими хвостами. В отдалении, примерно над Президиумом Полиции у городского рва, расцвел огромный хвост черного дыма.
Интересно, во что они попали, подумал Мок, и ему пришла своеобразная идея: почему до сих пор никто не организовал ставок — что будет сначала уничтожено, а что позже, которая женщина будет сначала изнасилована, а которая позже, падет ли Бреслау в марте или в апреле?
Вдруг к Моку подошел мужчина в сером костюме, тот самый, которого капитан заметил во время беседы с Шмоллом. Около сорока, гладко выбритый, галстук плохо подобранный, отметил Мок, костюм из хорошей шерсти, не охранник, не заключенный, тогда кто?
— Профессор философии Рудольф Брендел, — тихо сказал мужчина, как будто читал мысли Мока.
— Войдите обратно в барак, попросите оттуда охранника, приоткройте окно на двор и встаньте рядом. Я друг графини Гертруды фон Могмиц.
— Наконец, — прошептал себе Мок, — наконец кто-то, кто, быть может, опознает умершую, прежде чем слетятся к ней все мухи из Бреслау.
Он сделал так, как велел ему странный собеседник, и через некоторое время охранник, одаренный Моком папиросой, курил ее спокойно в деревянной уборной за бараком, а сам Мок стоял в комнате свиданий у едва приоткрытого окна и внимательно слушал то, что говорил ему профессор философии Рудольф Брендел, который влез между клумбами, окружавшими барак.
— Я слышал от Шмолла, что вы хотите увидеться с графиней. Это невозможно. Можете вы видеться только со мной.
— Я не хочу говорить с вами, только с графиней. Почему я должен говорить с вами? Она Моисей, а вы Аарон? — Мок чувствовал себя странно, направляя вопросы к стене.
— Я ее друг, — из-за окна донесся быстрый ответ. — И единственный человек, который является связующим звеном между ней и внешним миром. А вы кто такой, капитан, и что вам нужно от графини?
Мок, прежде чем ответить, задумался глубоко. Продолжалось это некоторое время. У него не было ни малейшего сомнения в том, что разговаривает с сумасшедшим. Зачем ему этот разговор?
Что так важно, чтобы тратить драгоценную папиросу в пользу охранника из комнаты свиданий — красногубого простака (судя по произношению — из Рурской области), который теперь держит последний из запаса асторов между большим и указательным пальцами, дует в унитаз, как паровоз?
Идентификация, подумал он, я хочу ее опознать или передать в безымянную могилу.
Я больше не хочу видеть ее разорванный рот, запекшуюся кровь на лоне и сухожилий, выступающих из отрезанного сустава. Я разговариваю с этим сумасшедшим, потому что это единственный человек, который вообще хочет говорить со мной по этому вопросу.
— Идентификация трупа, — сказал Мок. — Вот, что меня сюда привело.
— При чем тут графиня?
— Труп я нашел в ее квартире на Викторияштрассе, — значительно упростил Мок.
— Мужчина? Женщина? В каком возрасте? — из-за окна доносились быстрые вопросы.
— Молодая женщина, примерно двадцати лет.
Наступила тишина.
Никакой реакции Брендла.
Мок выставил голову в окошко. Никто не стоял уже среди кустов и клумб. Мок вздрогнул. Кто-то коснулся его плеча. Профессор Брендел был в комнате свиданий и смотрел на него остекленевшими глазами. Его лицо покрывал болезненный румянец.
— Можете мне ее показать? — спросил Брендел.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, три четверти пятого дня
Кучер Отто Тараба лежал на своем возу, рядом с трупом, и курил самый дешевый табак, насыщаясь теплом весеннего полудня. Так же, как его старая кобыла, полностью нейтрализовал все, что тревожило последних жителей крепости Бреслау — в русских видел только тех, которые дадут ему больше заработать, производя большее количество убитых, своих соотечественников, а погибающих на окраине города пересчитывал только на водку и табак — потому что только такую компенсацию считал самой надежной в сложное настоящее время.