Плюс этого понятен всем◦— появляются деньги из воздуха, но всем теперь понятен и минус◦— большое количество денег в экономике при том же количестве товаров и услуг повышает цены и происходит инфляция. Но если конкуренция достаточно острая на большинстве рынков (это помимо прочего непременно означает сильную недозагрузку производственных мощностей, то есть наличие резерва), то роста цен не происходит даже при эмиссии (разумеется, до определенного предела, который, впрочем, тоже зависит от остроты конкуренции). А это есть главный рецепт форсированного роста, возможного в закрытой экономике. Поэтому как самая первостепенная микроэкономическая задача государства, а не по остаточному принципу, должно рассматриваться ограждение бизнеса от любых сдерживающих его рост факторов, а это в первую очередь административное и криминальное давление. Бандит или чиновник мэрии, пришедшие к владельцу магазина с требованием дани, должны рассматриваться не как злоумышляющие на частную собственность (это в нашей стране никогда не будет считаться за беспредел), а как покушающиеся на жизненные интересы государства (в оконцовке◦— на оборонные), с соответствующими выводами. Губернатор, выстраивающий в области свой бизнес путем удушения любого иного, должен быть, как писали когда-то в царских указах, «закован в железы и привезен в Москву для розыска и казни» не в меньшей степени, чем если он будет пойман на сговоре с вражеской державой. Конечно, для всего этого необходимо сильное снижение уровня коррумпированности госструктур, особенно карательных, но мировой исторический опыт показывает, что эта задача всегда решается достаточно быстро и несложно, если есть реальное желание ее решить (в отличие от полного искоренения коррупции, что почти невозможно). Вообще запредельный уровень коррупции у нас связан не только и не столько с обычными факторами (человеческая жадность, мягкость режима, многочисленные и неотрегулированные возможности административного вмешательства) и уж конечно не с размерами зарплаты◦— зарплата в принципе не может быть размером с взятку, а с причинами сугубо идеологическими, скорее даже психологическими. Полное презрение к своей стране (к «этой стране», как любили говорить на НТВ), к своей нации и профессии, как и к любой профессии вообще, кроме финансового магната, существующее в обществе и разделяемое госслужащими,◦— вот истинная причина коррупции, особенно беспредельной. Смею заверить, американскому, итальянскому или китайскому чиновнику есть за что брать взятки, и берут они их хоть и осторожнее, но столь же охотно, и масштабы этого, особенно в двух последних случаях, вполне сопоставимы с нами, но делать за взятку они будут вовсе не что угодно. Есть вещи, связанные с интересами государства, которые 999 из 1000 упомянутых чиновников, пусть даже коррумпированных, не будут делать ни при каких обстоятельствах. А наши будут, потому что наши в глубине души списали свое государство, а те свое не списали. Не хлебом единым жив человек, поэтому нация, где живы единым хлебом, всегда будет иметь уровень коррупции, как у нас сейчас. Но это же означает, что при провозглашении «крепости Россия» с естественным возвратом национальной идеи, с более-менее общей верой и надеждой в величие России (больше при изоляционизме надеяться не на что, и в этом его смысл) беспредел в коррупции отпадет если и не сам собой, то по крайней мере без особо кровавых мер. И останется коррупция в тех объемах и рамках, в которых она всегда и была в России и в которых она есть и во всех, включая западные, странах, когда все соответствующие чиновники берут взятки за определение того, кому достанется подряд на строительство кольцевой автодороги, но ни один не возьмет за закрывание глаз на развал оборонного предприятия. И как бы цинично ни звучало, это хотя вообще и плохо, но не трагично для страны. Вот и все про экономическую политику при изоляционизме, разумеется в самых общих чертах. Столько места ей посвящено потому, что в наше время уровень развития экономики является основным фактором в военном и соответственно геополитическом противостоянии. Так было не всегда, и по уровню развития экономики, и по общему количеству ресурсов победители часто сильно уступали побежденным: греко-македонцы◦— персам, гунны и готы◦— римлянам, арабы-мусульмане◦— византийцам, а монголы Чингисхана◦— китайцам. Возможно, в будущем, например, если люди разовьют в себе паранормальные способности и воевать снова станут не машинами, экономика опять перестанет быть определяющим военным фактором. Но сегодня она таким фактором является, и потому важно было понять, что именно для развития экономики автаркия вовсе не является сдерживающим обстоятельством, а совсем наоборот, что для многих людей неожиданно. В иных сферах все более очевидно и в большей степени совпадает с уже и так наметившимися тенденциями. Государственное устройство может быть при автаркии любым: и президентской республикой, и парламентской, и диктатурой, и самодержавием, в том числе и точно таким, как сейчас. Важно лишь при выборе полностью перестать оглядываться на мнение других стран, а их опыт использовать критически. А то при написании Конституции заменили привычный для России круглый пятилетний цикл на четырехлетний не потому, что сочли его слишком длинным, а только чтобы было как у американцев. Такое и обезьянничаньем назвать большой комплимент. Из более серьезных примеров следует назвать концепцию разделения властей. В своем современном виде она сложилась на Западе при феодализме: выборная парламентская власть как противовес наследственной королевской. Так же и двухпалатные парламенты: наследственная верхняя палата из владетельных феодалов как противовес выборной нижней из народа. Сегодня эта система даже там является анахронизмом, потому что какой смысл уравновешивать выборной парламентской властью выборного же президента или выборной верхней палатой выборную же нижнюю? Существует же она в рабочем режиме только в силу многовековой традиции, которой у нас нет, так что зачем нам иметь порознь избираемых главу государства и парламент, непонятно. Само по себе распределение власти на несколько центров никакого положительного эффекта не дает, иначе владельцы корпораций назначали бы не одного, а двух или трех президентов. То же и с нашим Советом Федерации: можно критиковать, причем справедливо, и предыдущий, и нынешний принцип его комплектования, но он в обоих случаях совершенно другой, чем у Думы, и есть хоть какая-то логика в одновременном наличии этих палат. Если же перейти, как сейчас многие предлагают (опять-таки потому, что так на Западе), к прямой выборности членов Совета Федерации, то становится вовсе непонятно, зачем ему существовать наряду с Думой. Впрочем, я здесь пытаюсь аргументировать не тезис, а методологию: не отказ от разделения властей, а лишь то, что при определении оптимального для нас государственного устройства не следует учитывать мнение Запада или кого-то еще или бездумно копировать их опыт. То же относится и к административно-территориальному устройству, и к системе правосудия, и к иным вопросам внутренней политики. И если мы решим, что мы против смертной казни, или однопартийной системы, или унитарного устройства, или чего-либо еще, то это должно быть потому, что мы, пообсуждав и подумав, так решили, а не потому, что так нас учит просвещенный Запад.
Во внешней политике перемены должны быть существенно более разительными (естественно, в отношениях с Западом и иными нашими врагами; в отношениях с немногочисленными друзьями как раз все и так слава богу). Последние полвека российская внешняя политика знала две модальности: жесткая конфронтация с Западом «по всему полю», имевшая место при СССР, рассматривавшая вопросы любых отношений с любыми странами по «линии главного противника», и политика «общечеловеческих ценностей», то есть полной капитуляции и раболепствования перед Западом, начавшаяся с конца 80-х. Ранее, в XVIII–XIX веках, была и третья модальность◦— активного участия в европейской политике вроде как на равных. Нет нужды говорить, что в рамках изоляционизма не годится ни одна из них. То есть при уже установившейся автаркии, даже и неполной, вообще нет нужды в какой-либо внешней политике◦— она сводится к разведке и выстраиванию на ее основе оборонной политики. Разумеется, сказанное относится не к границам РФ, а к границам «империи», то есть пространству бывшего СССР или к той его части, которая исторически и цивилизационно тяготеет к России. Или будет тяготеть, когда Россия за счет своего цивилизационного рывка, причем за счет изоляции достаточно самобытного, восстановит свою привлекательность для соседей. На примере Украины очевидно, что «Россия сосредотачивается» на всем русскоговорящем и «русскоживущем» пространстве. Но даже в промежуточный период перехода к автаркии внешняя политика должна быть совсем иной. Необходимо четко заявить всему миру и далее последовательно выполнять, что наша хата с краю. Мы не будем поддерживать никакие страны в их противостоянии Западу или кому-то еще, и мы не будем поддерживать Запад в противостоянии с ними. Мы не будем поддерживать ни международный терроризм, ни борьбу с международным терроризмом. Мы не будем поддерживать нарушения прав человека где-либо и не будем поддерживать борьбу с такими нарушениями. Мы не будем поддерживать все это ни материально, ни морально◦— ни дипломатическими усилиями, ни деньгами или ресурсами, ни военной силой. В равной степени мы не будем принимать участия и в обсуждении этих вопросов. Мы вообще уходим от любых многосторонних отношений, поскольку считаем, что мировое сообщество не доросло и не дорастет в ближайшем будущем до осознания себя таковым. Поэтому мы начинаем процесс выхода из всех многосторонних международных организаций, и европейских и мировых, который мы завершим выходом из ООН. Причем речь идет не только о сугубо политических организациях, но и экономических и иных◦— например, нам нечего делать в МВФ, а уж тем более в ВТО. А разве вам не будет обидно, если важнейшие вопросы будут обсуждаться без России, и ее мнение не будет услышано, спросят нас. Блажен муж, иже не ходил на совет нечестивых, ответим мы словами псалма. А разве вам не угрожает международный терроризм? Угрожает, ответим мы, но мы сами будем бороться с этими угрозами, потому что не верим в поход против своих врагов совместно с другими своими врагами. Мы уже один раз вели смертный бой с Германией, войдя в союз со своими врагами.◦— и они, внеся в победу лепту, близкую к нулю, отобрали у нас основную часть ее плодов и сразу же затем обратились против нас. Мы можем рассчитывать лишь на себя, и поэтому если у нас есть данные, что, например, Саудовская Аравия (или организации, находящиеся на ее территории) финансирует чеченских террористов, мы поговорим с руководством этой страны. Но не о взаимной приверженности борьбе с терроризмом, а о том, что если еще один раз мы узнаем такое, то без предупреждения начнем искать (и найдем!) желающих устроить небо в алмазах над Эр-Риядом (с нашей небольшой помощью). И если Великобритания или Испания очередной раз откажет нам в выдаче наших преступников, мы скажем: что же, это ваше право, вы нам ничего не должны. Но мы громко заявляем: если к нам приедет любой из разыскиваемых в ваших странах, милости просим! Ваши запросы на их выдачу рассматриваться не будут (или будут с прогнозируемо отрицательным результатом), и это относится в том числе и