— Мы пленных персов освобождаем без всякого выкупа, — недовольно сказал Тач-гок сердар.
— Без выкупа отпускаешь ты да такие, как ты, а погляди, как обходится со своими рабами Ходжам Шукур.
— Да, у них ведь тоже дети, семьи…
— Ты погляди, — воскликнул вдруг Каушут, — кажется, и сам хан идет!
От реки шагал, ведя в поводу статную гнедую лошадь, хромавшую на переднюю ногу, хан Серахса Шу-кур Кара.
На голове его была мерлушковая папаха, на плечах — синий чекмень[6]. Он вел с водопоя своего коня, который всегда брал первые призы на скачках, а на последнем состязании повредил переднюю ногу. Хан так любил скакуна, что сам задавал ему корм и водил на водопой, а теперь, когда конь стал хромать, Ходжам Шукур-хан и вовсе забыл обо всем, кроме любимца. Голодный народ, пленники, томящиеся в иранских зинданах, — все ушло на второй план.
Поравнявшись с ханом, Каушут придержал коня, поздоровался. Ходжам Шукур ответил на приветствие, потом спросил:
— Куда путь держите?
— Путь держим к персам, хан-ага.
— На разбой, грабеж или еще что задумали?
— Едем пленников выручать, хан-ага, — сказал Каушут. — Раз уж те, кто должен выручать пленников, за ухом не чешут, решили сами сделать попытку.
Ходжам Шукур понял намек, но последнее слово хотел оставить за собой.
— Зачем же из-за девяти пленников беспокоить нукеров и ханов? В постоянных схватках такие потери неизбежны, и если думать об этом, надо все дела свои забросить, Каушут-хан…
— Как нога заживает у скакуна, хан-ага? — перебил хана Каушут. Эти слова его означали: у тебя ведь никаких других дел нет, кроме заботы о своей лошади.
Намек Ходжам Шукур уловил мгновенно. Но поскольку не знал, как ответить на это, предпочел сделать вид, что намека не понял.
— Да, нога заживает, — ответил он и решил переменить тему разговора. — Из каких племен эти девять?
— Хан-ага, — ответил на этот раз Тач-гок, — восьмерых мы и сами не знаем, девятый из аула Каушута.
— Как зовут его?
— Дангатаром зовут. Скромный человек. Жена умерла от горя, остались сиротами мальчишка и девочка.
— А у кого пленники?
— У Апбас-хана.
— А что вы взяли на выкуп? — Ходжам Шукур краем глаза взглянул на хурджуны [7] путников и погладил свою редкую бороденку. — Что-то груз ваш не больно тяжел.
Каушуту не хотелось долго препираться с ханом, и он ответил напрямик:
— Скота для выкупа у нас нет, хан-ага. Есть только кривые сабли мастера Хоннали. А в хурджунах ничего, кроме еды.
— И еще скажите, что на плечах у вас черные головы! — Ходжам Шукур насмешливо улыбнулся. — С такими подарками ехать, можно и головы потерять.
— Черная голова всегда готова, — отозвался Тач-гок. — Если она может спасти людей, то не станет жалеть о себе.
— Когда голова слетает ради других, она не думает об этом, — добавил Каушут.
Хан скривил губы:
— От чьего имени едете?
— От имени народа, хан-ага.
Ходжам Шукур деланно рассмеялся:
— Светлый вам путь! Если вернетесь, сообщите, будем рады.
Эти слова хана не понравились Каушуту. Он хотел ответить что-нибудь резкое, но ему помешал курносый человек, скакавший рысью со стороны реки. Человек еще на ходу закричал:
— Хан-ага, ты задерживаешься. Люди ждут тебя.
Хан сделал удивленное лицо, как будто не мог сообразить сразу, в чем дело. Но потом вроде вспомнил.
— А, эта женщина…
— Женщина женщиной, но толпа стоит. Люди не начинают без тебя.
Ходжам Шукур неторопливо передал поводья человеку, успевшему уже соскочить со своей кобылы.
— На, отведи коня. Смотри только не сядь верхом, у тебя хватит ума!
Человек принял поводья, а Ходжам Шукур, чтобы лишний раз показать свою силу, еще державшуюся в немолодом теле, легко вскочил на чужую кобылу и, быстро усмирив ее, проговорил, не обращаясь ни к кому:
— Да, люди разные живут на свете. Надо же! И на этой кляче кто-то ездит!
Потом обернулся назад и уже совсем другим тоном сказал:
— Ну, молодые люди, не худо бы и вам посмотреть, как надо оберегать честь мусульман. Если вам по дороге, следуйте за мной!
Тач-гок и Каушут не представляли, что ожидает их у реки, но, поскольку им было по пути, двинулись за ханом.
…По обоим берегам реки толпился народ. Здесь были только мужчины. На правом берегу, в трех-четырех шагах от толпы, сидела женщина. Она надвинула пуренджек [8] на самое лицо и спрятала голову в коленях. Видно, не все толком знали, в чем она провинилась, и люди вполголоса передавали один другому дошедшие до них слухи.
Едва появился Ходжам Шукур на чужой неказистой кобыле, все замолчали, ожидая, что скажет хан. Но Ходжам Шукур не торопился начинать, словно предоставляя это право своим соплеменникам. И действительно, вскоре из толпы вышел молодой человек в накинутом на плечи чекмене и черной папахе. Он подошел к Ходжаму Шукуру:
— Хан-ага, разрешите мне обратиться к этой женщине.
Хан приосанился и слегка сощурил глаза.
— А кем, скажи нам, она доводится тебе?
Молодой человек смущенно опустил голову, словно не решаясь сказать.
— Не стесняйся, юноша, не стесняйся. За свою вину она ответит сама.
— Это моя енге, — не поднимая головы, ответил молодой человек.
— А где же брат твой?
— Брат умер.
— Давно ли?
— Меньше года, хан-ага.
Ходжам Шукур изобразил на своем лице гнев и даже заскрипел зубами.
— Меньше года? Меньше года, говоришь, не могла потерпеть? Да такую и собакам кинуть мало!..
У молодого человека покраснело лицо. Он переложил плеть из одной руки в другую и сделал нетерпеливое движение.
— Хан-ага, если можно…
— Можно, юноша, говори…
Молодой человек решительно направился к женщине и остановился возле нее.
— Скажи, ты виновата, или все это одни сплетни?
Женщина молчала.
— Скажи правду: если ты не виновата, я не дам тебе умереть. Говори!..
Тач-гок и Каушут, стоявшие в стороне, уже поняли, в чем дело, и их взгляды были устремлены теперь на Ходжам Шукур-хана.
Его авторитет в народе за последнее время сильно упал. Те, кто хоть немного уважал себя, перестали приходить к нему за советом. Хану надо было теперь самому заботиться о своей репутации. А он знал, что поднять ее может только толпа. И поэтому, как только распространился слух, что енге этого юноши переступила закон шариата, хан решил использовать возбуждение народа в своих целях. Он должен был предугадать мнение толпы и согласно с нею произвести свой суд, не заботясь о том, будет он справедлив или нет.
— Если ты не виновата, я спасу тебя. Говори же! Правда это? Говори!
Вопрос был повторен второй и третий раз, но женщина не отвечала.
Ходжам Шукур приподнялся на стременах:
— Юноша, она не может сказать «нет». Если она обманет нас, то аллаха ей не удастся обмануть. Что, у него нет глаз и ушей, чтобы видеть и знать все?!
— Собака, такого честного парня опорочила! — послышалось из толпы.
Молодой человек на минуту растерялся, видимо не зная, что делать. И вдруг поднял плеть и изо всей силы ударил женщину по голове. От его удара женщина повалилась на землю, но и тогда не издала ни звука и не открыла лица.
— Зачем же мучить перед смертью? — пожалел чей-то голос.
Молодой человек, уже собравшийся было уйти, словно в ответ на эти слова сделал шаг вперед и с размаху ударил несчастную сапогом и после этого скрылся в толпе.
Ходжам Шукур еще раз оглядел притихших аульчан.
— Люди! Когда мусульмане забывают, что они мусульмане, все родные и соплеменники становятся для них чужими. Эта женщина предалась соблазну и нарушила мусульманский обычай. Воля аллаха, она пойдет в ад…
Хан сделал знак рукой, и от толпы отделились два рослых человека и подошли к нему. Под мышкой у одного из них был чувал[9] с завязками.
— Аллах простит вас, — сказал хан, не глядя на них, и повернул свою кобылу мордой к реке.
— За таких жен нечего прощать, — заявил кто-то уверенно. — Наоборот, вы заслужите себе рай.
Двое подошли к женщине. Первый легко подхватил ее на руки, второй сразу же стал натягивать на нее Чувал. Женщина пронзительно закричала. Сперва крик ее был громким и резким, а потом, когда чувал завязали, сделался сразу глухим, словно доносился из-за войлочных стен кибитки.
Когда чувал понесли к реке, толпа снова заволновалась. Отчетливо послышались голоса тех, кто стоял поближе:
— Что вы делаете! Пожалели бы человека!
— Нечего таких жалеть. Пусть знает, собака!
— Таких только в воду бросать!
На берегу двое мужчин перехватили чувал так, чтобы удобней было держать, раскачали и бросили в реку. На лету чувал забился, но эти движения уже воспринимались как агония обреченного на смерть тела. Через секунду чувал с сильным всплеском упал в воду и исчез в ней, а поднятую волну течением отнесло в сторону.
— Ты понял, чем он хочет взять? — сказал Каушут, кивнув на хана.
— Еще бы! Но боюсь, таким путем он многого не добьется. Зло никому еще не приносило доброго имени.
Каушут согласно кивнул головой.
Всадники продолжали путь.
С самой границы иранская земля показалась двум всадникам пустыней, в которой не могли обитать ни люди, ни звери. Но как только они вступили на окраину аула Апбас-хана, откуда-то, словно из-под земли, вырос здоровый белый кобель и преградил им путь. Хоть и боялся вцепиться в ноги или в хвосты лошадей, лаял без передышки, злобно раскрывая красную пасть.
— Ну и собаки у них, видно, как сами! — сердито сказал Тач-гок.
На громкий лай из крайнего дома вышли два человека. Вначале они смотрели спокойно. Но признав во всадниках чужеземцев, насторожились и через минуту скрылись в доме. А когда появились снова, в их руках уже были ружья. Всадники видели, как они повернулись в сторону аула и стали что-то выкрикивать.