Из всех слов Тач-гок и Каушут смогли разобрать только два: «туркмен» и «теке»1. И без переводчика было ясно, что два гаджара[10] были настроены отнюдь не дружелюбно.
Белый кобель затих и исчез так же неожиданно, как и появился. Всадники тронулись дальше.
А тем временем весь аул Апбас-хана был уже поднят на ноги. Со всех сторон сбегались люди, кто с чем, с палками, ружьями, ножами… Когда Каушут и Тач-гок остановились перед крайним жилищем, впереди уже стояли полукольцом человек сто вооруженных людей.
Каушут соскочил с коня и, не выказывая волнения, оглядел толпу. Взгляд его остановился на усатом персе, который на вид был постарше всех остальных. Каушут сделал несколько шагов в его сторону и остановился.
— Саламалейкум! — поздоровался он почтительно. Усатый перс уперся прикладом ружья в землю.
— Валейкум эссалам, туркмен.
Каушут попытался вспомнить знакомые ему персидские слова, чтобы объясниться с усатым.
— Мы пришли… Мы — не воевать… Апбас-хан му-шереф. Апбас-хан мерам…[11].
Перс медленно повернул голову и крикнул поверх плеча:
— Мухамед!
Из толпы вышел очень смуглый человек, который и был, вероятно, Мухамедом. Усатый перс что-то сказал ему по-своему, после чего Мухамед повернулся к Кау-шуту и обратился к нему на не очень чистом, но понятном туркменском языке:
— Гость-ага, слушаем вас!
Это «гость-ага»[12] в сочетании с вооруженной толпой так рассмешило Тач-гока, что он не удержался от улыбки, но вовремя прикрыл губы рукой.
Каушут же с невозмутимым лицом продолжал переговоры.
— Мы послы. Мы пришли без людей и оружия, чтобы только поговорить с вашим ханом, потому что слышали, что у вас в ауле девять наших пленников. Мы просим вас провести меня и моего спутника в дом Апбас-хана.
Переводчик объяснил все это усатому персу, и тот дал приказ людям расходиться. Толпа стала медленно рассеиваться. Но некоторые, даже отойдя к своим домам, все продолжали оглядываться на чужеземцев, словно стараясь получше запомнить их лица.
Мухамед и усатый перс повели гостей к Апбас-хану. Всю дорогу их провожали любопытные взгляды иранцер.
Дом Апбас-хана находился в самом центре аула. Каушут и сопровождавшие его вошли во двор, огороженный глинобитным забором. Хозяин дома лежал под навесом и играл в шахматы с каким-то стариком.
Апбас-хан хоть и слыхал уже о прибытии гостей, но был поглощен шахматами настолько, что никак не отозвался на эту новость. И даже когда чужестранцы появились у его двора, он только кивнул: «Введите!» — и снова уставился на фигуры.
Каушут и Тач-гок привязали своих коней, подошли к хану и почтительно поприветствовали его. Хан молча пожал им руки, а взгляд его так и не оторвался от доски. Друзья присели на край ковра и на всякий случай помолились аллаху.
Хан, видя, что противник все еще намеревается сопротивляться, угрожающе кашлянул. Противник подумал немного и, вздохнув, признал себя побежденным. Лицо хана довольно засветилось, он уперся обеими руками в палас, слегка отодвинулся назад и словно тут только заметил двух незнакомцев, сидевших напротив него. Хан перевел удивленный взгляд на усатого перса, и тот поспешно рассказал ему о цели визита гостей.
Апбас-хан похлопал ладонями по голенищам сапог, поразмыслил немного, потом взгляд его остановился на хурджуне, лежавшем у ног Каушута.
— Что там, в хурджуне? — спросил он.
— Там одна круглая лепешка, — ответил Каушут.
Апбас-хан весело рассмеялся:
— И стоило этой лепешке ехать так далеко?
— Бывает, хан, и целые аулы из-за такой лепешки садятся на коня.
Каушут намекал на те налеты и грабежи, которые Апбас-хан совершал в Серахсе. Хан сразу понял это, и лицо его изменилось.
— Я не знаю тебя! Ты пришел с пустыми руками! Кто ты такой? Хан или бек? А если не хан и не бек, то по приказу какого хана ты пришел? И кто рядом с тобой? Конюх? Или слуга?
— Я не хан и не бек. Но я хан в своем племени. А рядом со мной простой дехканин. Мы прибыли к вам с позволения Ораза Яглы-хана.
Услышав знакомое имя, Апбас-хан немного смягчился. Яглы-хана он знал хорошо. Им не раз приходилось встречаться для переговоров о пленниках, воде и земле.
— Почему же он не пришел сам?
— У хана теперь плохое здоровье. Ему тяжело проделать такой путь…
Эти слова, видимо, напомнили Апбас-хану о собственной старости и размягчили его еще больше.
— Да, старость, болезни… Нет ничего страшней на этом свете. — Он посмотрел на крепкие плечи Каушу-та. — Было бы мне сейчас сорок, я бы вызвал тебя на борьбу и в награду поставил бы пленников. И, думаю, не слишком бы рисковал…
«Эх, что-нибудь в этом роде было бы очень кстати», — подумал Каушут в ответ на самолюбивую усмешку хана.
— Хан-ага, а может, у вас есть какие-нибудь другие условия, кроме борьбы? — осторожно вступил в разговор Тач-гок.
Апбас-хан огляделся по сторонам и заметил миску, доверху наполненную вареным мясом. Он весело кивнул головой на нее:
— Что ж! Разве кто больше съест баранины? Хоть по возрасту вы и младше меня, но вдвоем ваш вес почти будет равен моему.
Друзья вежливо рассмеялись в ответ.
— Но по правде есть одно условие, — начал было Апбас-хан. — Но…
— Какое же?
— Шахматы. Но я боюсь, настоящей игры у нас не будет…
— Почему?
— Потому что шестьдесят лет из своих семидесяти я играю…
— И это все?
— Нет, не все. Еще и то, что вы туркмены, кочевники…
Каушута задели эти слова, но он сдержался и ничего не сказал. Тач-гок же подумал, что шахматы — неплохое условие. Он видел, как играл Каушут, считал его сильным игроком. Он надеялся, что Каушут пойдет на предложение хана.
— Вы — кочевники! — продолжал Апбас-хан, похлопывая снова по голенищу сапога.
На сей раз Каушут не смог промолчать.
— Хан-ага, я думаю, вам было бы нелегко состязаться с туркменами-шахматистами. Конечно, нам далеко до них, но и мы не откажемся сразиться с вами.
Хан удивился.
— Пах, пах, — с насмешкой покачал он головой и погладил усы. — Ну, если уверены в себе…
— Мы готовы.
— Если готовы, — продолжал хан с насмешкой, — если уверены… Ну что ж, вас двое, и нас двое, — он показал на своего недавнего противника. — Будем играть двое на двое. Если один из вас обыграет одного из нас, а один из нас обыграет одного из вас, вы уедете пустыми. Если вы оба обыграете нас, то заберете пленников. А если проиграете оба — останетесь и сами у нас.
Подумав немного, хан переменил условие:
— Ладно, раз уж вы гости, последнюю часть я меняю. Если проиграете, тоже уедете…
Тач-гок с тревогой посмотрел на Каушута. Его взгляд говорил: «Как бы мне не подвести тебя!»
Каушут не стал долго думать и объявил за обоих: — Мы согласны.
Сидевший рядом с ханом сказал ему что-то по-персидски. Апбас-хан хлопнул себя по ляжке и покачал головой. Потом обернулся к Каушуту:
— Но сегодня наша игра не состоится.
— Почему же? — поспешно спросил Каушут, испугавшись, что хан хочет увильнуть от состязания. Перед глазами все время стоял мальчишка, который догнал их при отъезде. «Неужели ему не дождаться отца?» — с горечью подумал он.
Видя его испуг, хан довольно улыбнулся:
— Сегодня вечером у нас собачьи драки. Пах, пах, это будет интересно! А в шахматы мы завтра поиграем…
Второй день продолжалось веселье в доме Пенди-бая. Как-никак женился его единственный сын — Мялик. Уже не одна овца жалобно проблеяла, в предчувствии смерти, перед здоровыми джигитами с засученными рукавами.
Перевалило за полдень. Гостей у Пенди-бая набралось еще больше, чем вчера. Понаехали даже из дальних мест, наслышавшись о призах, которые Пенди-бай приготовил для победителей состязаний.
Среди собравшихся снова появился вчерашний редкобородый глашатай.
— Эй, кто надеется на свою силу, выходи сюда! Победителю — овца. Да не оскудеют богатства Пенди-бая! Эй, кто смелый — выходи!
Слова эти взбудоражили толпу, но смельчаков пока не находилось.
Келхан Кепеле, возлежавший почти у самых ног глашатая, спросил его:
— Слушай, Джаллы, а петь кто сегодня будет?
Глашатай, словно не расслышав его слов, затрубил во весь голос:
— А вечером будет петь несравненный Аман-бахши![13] Всех, кто хочет его слушать, Пенди-бай зовет к своей кибитке!..
— Тьфу, дурень! Разорался! — недовольно вскрикнул Келхан, затыкая уши.
Но в это время внимание всех привлекла группа всадников, появившаяся с западной стороны, из-за бархана, поросшего камышом.
— Ну вот! — крикнул кто-то из толпы.
— Лучше бы они тут не появлялись.
— А что такого?
— Развернуть бы их в обратную сторону…
Последняя реплика не понравилась Непес-мулле. Хоть он и сам был здесь только гостем, но сказал таким решительным тоном, точно праздновали у него дома:
— Гостей, пришедших на свадьбу, никогда не отправляют назад. Каждый должен отведать то, что ему положено.
Пенди-бай, то ли в самом деле не желая нарушить законы гостеприимства, то ли из уважения к Непес-мулле, представился великодушным:
— Мы рады любому гостю. Дадим и пришельцам, друзья, попытать счастья в борьбе. Победивший получит приз, а остальных найдется тоже чем угостить!
— Джигиты, если они выйдут, валите их сразу на землю!
Нежданные гости были нукерами хивинского хана Мядемина. Они занимались сбором налогов в Серахсе. Предводительствовал ими Хемракули-хан, известный среди туркмен как человек настойчивый в своих планах и изворотливый. Вся компания не пользовалась среди людей уважением. И даже красивые и дорогие лошади, на которых хвастливо восседали нукеры, из-за их всадников не приглянулись сейчас никому; люди помнили, как их копыта топтали поля мирных поселян.