Нет, сейчас я всё равно ничего не могу понять, сейчас хотя бы в себя прийти и смириться с ситуацией.
Может, пойти обратно в воду? Попробовать нырнуть и, как вариант, вынырнуть в своём мире? Возможно такое? А если я в этот раз окончательно утону?
— Эська, да Эська же, вставай, голова твоя дурная, идти надо. Огород не полили, у птицы не прибрали, травы не нарезали — будет нам от маменьки нынче хворостины, — уговаривала меня девушка.
— Как тебя зовут? — спросила я.
Голос тоже не мой. Нежный, протяжный, сочный такой, но при этом молодой голос, очень приятный, словно ветерок в жаркий полдень. Такого сочного свежего голоса у меня никогда не было, а всё вредные привычки, между прочим! Мой тоже неплох, но до этого ему далеко, наверное, таким голосом хорошо петь. Интересно, я что, теперь петь смогу?
Раньше у меня никогда не получалось. То есть петь я любила, но позволить такую роскошь могла себе исключительно дома, без посторонних. Потому что пела я плохо, зато громко. Впрочем, мне нравилось, я не слышала ни «петуха», ни фальшивых звуков.
— Палиша. Палишка я, сестра твоя. А ты — Эстиша, потому и Эська. Ты чего, совсем, что ли, меня не узнаёшь? Ой, Водяник разум твой замутил, женой хотел сделать, не иначе!
— Меня? Зачем ему жена? — не поняла я.
Палиша, вздыхая над моей глупостью, рассказала про речного водяного. По местным понятиям, в каждом уважающем себя водоёме был свой хозяин, но звали его всегда одинаково — Водяник. Водяник был мужского пола и, вероятно, в целях размножения, заводил себе несколько жён-русалок. Среди них вполне могла оказаться и человеческая девушка. Для этого Водяник приглядывал себе понравившуюся девку, а потом просто утаскивал её в воду.
— Она же утонет, — удивилась я.
— Она ему живая и не нужна, — объяснила Палиша. — Под водой станет покорной и послушной, будет жёнам-русалкам прислуживать, приказы их выполнять.
В глупые местные сказки я, разумеется, не поверила. Мне надо срочно вернуться назад, в своё время и место! Вдруг перемещение возможно только сегодня, ведь раньше в Кольцовке не было никакой аномальной воронки.
Глава 3
Я встала и поплелась к ручью. Нет, это бред какой-то, в самом деле! Эстиша, Полиша, речка по колено, в которой неожиданно образовался омут, неизвестный Водяник, который вдруг собрался жениться. Не хочу! Хочу на дачу, в посёлок, в свой понятный и знакомый мир. К хилому обогревателю прошлого века, который не столько греет воздух, сколько сжигает кислород. К грубой печке, с которой осыпается то ли глина, то ли песок, к деревянной будке за огородом и электричке, которая запросто может увезти меня назад, в живую и яркую цивилизацию.
До воды я не дошла — Палиша вцепилась в меня мёртвой хваткой и потащила назад.
— Не подходи, глупыха! Он ведь может и на мелкоте тебя утянуть, коли удумал! Ой, горе-горюшко, ты чего сейчас-то в реку попёрлась? Не иначе, разумом помутилась!
— Помутилась, — кивнула я. — Ничего не помню, и тебя тоже не помню.
В желудке громко заурчало. Ещё бы, я же последний раз ела вчера, в шесть вечера, а с утра не стала завтракать. Решила, что поем после купания, как раз и аппетит нагуляю. Нагуляла, ага.
— Давай свой хлеб, — вздохнула я.
Палиша торопливо сунула мне в руку кусок:
— Ешь, — прошептала она и огляделась по сторонам. — Ты, сестрица, про купание-то никому не говори, а уж про то, что головушкой слаба стала — и подавно. Узнают — к святейшему жрецу отведут, а там, если и после молитвы ничего не вспомнишь, то увезут в дом, где убогие и беспамятные живут. Говорят — худо им там совсем.
Палиша сочувственно погладила меня по голове, поправила на моём плече домотканую рубаху. Вздохнула, покачала головой и продолжила наставления.
— Матушке тоже не говори, и без того ей забот с нами хватает. Сейчас ягод быстро, в четыре руки наберём, скажем, мол за сизихой с утра бегали. А чего надо — ты у меня спрашивай.
Я покорно кивнула — классика жанра. Каждая уважающая себя попаданка делает вид, что теряет память. Как иначе? Не признаваться же, что попала в чужое тело, да ещё и из другого мира. Приходится как-то выкручиваться.
— Отец наш чем занимается? — спросила я.
— Помер же батюшка!
Палиша удивилась моему вопросу:
— И этого не помнишь? Ой, точно Водяник тебя разума лишил! Себя-то помнишь?
— Не знаю, — я пожала плечами. — Что-то помню, но что — не пойму, как так получилось. Ты помоги мне, сестричка.
У Палаши округлились глаза, она даже отпрянула, словно я сказала что-то удивительное.
— Эська, глупыха белобрысая, как ты сказала? — переспросила она.
— Помоги мне. Пожалуйста, сестричка, я без тебя не справлюсь, — попросила я.
Палиша охнула, прикрыла рот ладошкой и часто-часто закивала.
— Ты спрашивай, спрашивай, я расскажу.
— Маменька наша чем занимается?
— Чего? Вопросы ты какие-то задаёшь, Эська, — покачала головой Палиша. — Чем может баба заниматься, сама подумай? Хозяйство у нас пусть и небольшое, но пригляда требует. Удел свой посадили весной, если погода не подведёт — будем с хлебом. Братишки наши малые ещё, но старший, Илька, уже готовый работник — двенадцать зим ему.
Двенадцать зим? Что это за мир, где работают дети-подростки? Куда я попала и где мои вещи?
Палиша подхватила меня за руку и повела в сторону леса — собирать сизиху.
Ягода по вкусу напоминала нашу чернику, но была намного крупнее и мясистее. Мне понравилась. Вдвоём мы довольно быстро набрали полную корзинку. Палиша ловко, обеими руками, срывала с кустиков спелые плоды и не переставала рассказывать мне о нашем быте.
Источник информации из неё был отличный — похоже, ей нравилось моё внимание и то, что она неожиданно получила свободные уши.
Я постепенно, как пазл, складывала для себя картину окружающего мира.
По земным меркам век 17, может, чуть раньше. Техники никакой, как тягловая сила используются лошади и быки крупных пород. Колесо уже изобрели — и то хорошо, хоть телеги есть. Мы с сестрой жили в довольно большом селе. Палиша умела считать до пятидесяти и уверенно сказала, что дворов в нашей деревне примерно столько, сколько пальцев у неё на руках и на ногах вместе.
Отец наш умер три года назад, как раз перед посвящением последнего, самого младшего, сына.
— Батюшка дровами торговал, поехал в лес, чтобы заработать.
Местный барин, оказывается, разрешал выпиливать сухостой и старые деревья, собирать хворост, грибы и ягоды в своём лесу.
— Барин наш добрый, зазря не обидит, — уверяла Палиша. — Подати, если не можешь вовремя заплатить, всегда разрешает со следующего урожая отдать. Маменька рассказывала, что в Страшное время напали на село лихие люди, поля нам пожгли, в дома красного петуха пустили, баринов дом ограбили. Вынесли всё, что спрятать не успели крестьяне, подчистую. Так потом, когда барин вернулся…
— Откуда вернулся? — не поняла я.
Где, вообще, был добрый барин, пока разбойники грабили село?
— Так убёг же он! Хвала Сильнейшему — вовремя успел, кто знает, лиходеи бы, может, и его не пощадили. Так вот, не перебивай, — деловито сказала Палиша, засовывая в рот, и без того синий от ягод, целую горсть сизихи.
После возращения барин, к великой радости крестьян, не стал требовать податей. Их разделили на несколько лет, чтобы все смогли отдать.
— Говорю же — добрый он у нас.
Угу, очень. Просто барин понимал, что брать-то, в принципе, уже нечего. Выгребешь из закромов последнее — половина населения погибнет от голода и холода в морозную зиму. А так и работники останутся, и подати он, пусть позже, но всё равно получит. Барин не добрый, он умный и расчётливый.
Глава 4
Батюшка наш поехал за дровами перед посвящением младшего сына. Посвящение — обряд, который проходит каждый, ещё ребёнком. Стоил обряд недорого, но после него было положено накрыть стол и угощать едой всех желающих.
Правда, еда предполагалась простая, но всё равно крестьянам это получалось очень накладно. Вот и отправился наш с Палишей отец на дальнюю делянку, где барин разрешал рубить лес. Дрова зимой особенно дороги, продашь — хватит денег чтобы и жрецу заплатить, и перед односельчанами не упасть в грязь лицом.
Жрец служил единому местному божеству — Сильнейшему. По легендам, богов раньше было несколько, но в стародавние времена Сильнейший всех их сделал смертными и один остался на божественном престоле. Да, интересный у них oпиyм для народа, такого я ещё не слышала.
— Тама батюшку сосной и придавило, — вздохнула Палиша. — Думали, обойдётся, полежит-полежит — и встанет. Ведь как ему помирать? Мать наша сирота, помочь ей некому, и без того крутится от зари до зари. Мы малые ещё, да приданое-то всё равно собирать надо. Братики, хоть их и четверо, но какая с них помощь?
— Они все маленькие, что ли? — уточнила я.
Оказалось, что нас с сестрой мать родила через девять месяцев после свадьбы. Потом детей у неё долго не было, и когда вновь округлился живот, отец переживал только об одном — что опять родятся девки.
— Только всё как надо вышло — Илька народился. Потом уж, после него, маменька, как положено справной бабе, стала часто детишек рожать.
То есть если Ильке двенадцать, то перерыв между родами составил пять лет? Ничего себе — долго! Женщина только-только передохнуть успела! У меня не было детей, но даже я знаю, что между беременностями должен быть период, когда мать восстанавливается и приводит в норму свой организм.
— Год-другой — и ребятёночек. Да всё мальчишки, представляешь? Вот батюшке-то радость!
Думаю, отец в самом деле был рад — Палиша рассказала, что при рождении мальчика барская подать значительно уменьшалась, а земельный надел — прибавлялся. Это должно было стимулировать родителей кормить сына досыта и одевать так, чтобы не мёрз и не простудился долгой морозной зимой.
Полноценным работником мальчик считался в двенадцать лет — с этого момента подать опять становилось прежней, зато земля так и оставалась за крестьянином. Совершеннолетним он становился в двадцать — с этого момента мог завести семью и отделиться от родителей. Если, конечно, было на что отделяться. Как я поняла из рассказа своей нынешней сестры, жили крестьяне небогато, но семьи с высоким достатком всё-таки встречались. Понять бы ещё, что здесь значит достаток. А то, может, две пары лаптей и валенки — уже богатая невеста?