е схватки. Наши части отбили все атаки гитлеровцев и истребили свыше двух батальонов пехоты противника. Как и вчера, на этом участке действовали крупные силы немецкой авиации. В течение дня нашими истребителями сбито 13 самолетов противника. Кроме того, 4 немецких самолета сбито огнём зенитной артиллерии. Всего уничтожено 17 и подбито 7 самолетов противника.
На карте большая дорога пересекала равнинную станицу и заканчивалась на взгорье у ближнего Русского хутора. Ещё две полёвки из станицы пунктирами кривились к Греческому хутору и Украинским выселкам на берегах Псыжи.
Но на месте всё оказалось много интересней.
Греческий пунктир оказался очень даже накатанной дорогой с гатями через заболоченные, заросшие камышами участки. Дорогу патрулировали усиленные до взвода разъезды румынской девятой кавалерийской дивизии. Более того, кажется, её разведдивизионом. Приблизиться к хутору Греческому днём было сложно.
На Русском хуторе кроме ожидаемого блокпоста на въезде, тоже весьма солидного, с двумя ДЗОТами, с колючкой перед траншеей и минированием возможных обходов, зачем-то был оборудован второй, на тропинке к горным пастбищам и покосам. По ближней окраине развернулась окопанная в полный размер батарея из шести 105-миллимитровых полевых орудий «leFH 16». Во дворах под маскировочными сетками затаилось больше двадцати средних танков «Т-4» и самоходных 150-миллиметровых гаубиц «Шмель». Грузовики, бронетранспортёры. Устроить наблюдательный пункт ближе, чтобы уточнить данные по гарнизону, днём тоже оказалось невозможным.
Небольшие, в два десятка дворов, с трёх сторон зажатых камышовыми плавнями, украинские выселки охраняли местные полицаи. Ни немцев, ни румын. Бабы и дети мирно ковырялись в весенних огородах. Коровы и козы так же мирно паслись на заречном заливном лугу.
Но эти картинки сложили вечером, а часа за два до рассвета отделение разошлось по своим маршрутам. К Греческому хутору направились Копоть с неотделимым Живчиком и Сёма. К Русскому – Лютый и Кырдык, Ярёма и Старшой пошли до хохлов. Командир и связисты, скрыв следы присутствия, обогнули станицу и продолжили фиксировать вялое движение на основной дороге.
Сбор к восемнадцати ноль-ноль. Место сбора – господствующая над перевалом перед русским хутором высота. Поэтому Лютый убедил уважаемого Ильяса Исаича, сделав по пути небольшой крюк, заскочить на горку и отложить там – отставить! – обустроить схрон из вещмешков с половиной боезапаса. Что обеспечит дозору дополнительную мобильность.
Утро бледным светом обрисовало мягкие контуры лесистых холмов справа и лысоватых гор слева. Невидимые в листве разноголосые пичужки, всю ночь наперебой славившие своих, сидящих в гнёздышках подружек, понемногу стихли. Два раза прямо из-под ног выскакивали залёгшие на днёвку в кустарник здоровенные зайцы. Влажная трава чернила и холодила сапоги, а такие же влажные листья чернили и холодили плечи и рукава маскировочных комбинезонов. Намокшие пилотки перестали дышать и липли то ко лбам, то к затылкам.
Кырдык каждый раз ответственно, как учили, выбирал-намечал переходы между укрытиями и шёл первым, а прикрывавший Лютый, довольно скоро навертев шеей, всё больше отдавался чувствам. Маленькое солнышко на несколько минут высунулось в щель меж взгорьями, и едва видимый пар, коротко вылетающий изо рта при каждом шаге, зарозовел. Интересно, а летом здесь как? Неужели всё выгорает? Или за счёт влажности зелень выживет? Вон, карагач какой разросся. И лианами завит, словно удавами. А ведь и впрямь когда-нибудь они его задавят. Дома, на Северном Урале, даже дикий хмель – редкость, а тут всё всех обвивает и душит. Борьба за выживание между видами, семействами и классами. Прям по Марксу, господи помилуй.
– Туру!
Присев на одно колено, Кырдык прислушался. Мгновенно вернувшийся в реальность, Лютый тоже припал под ствол крепыша ясеня. Что? Кто? Где?..
Отмашка «наблюдать»: Кырдык от глаз потыкал пальцами вперёд-вверх, на плоскую, обросшую леском вершину горы, где была назначена вечерняя встреча и где они собирались сейчас припрятать половину боезапаса. Что смотреть? Где?..
В глубоком приседе перебежали полянку. Вторую. Чем выше, тем деревца становились меньше и реже. Клёны, акации и ракитник уступали череду кривым, длинноигловым сосёнкам, да и кустарники тоже поужались. В зоне слышимости пришлось ползти. Кто?.. Ещё эти чёртовы птицы шугаются. Зайцев тут только не хватает.
Приплюснутая вершина горки идеально подходила для размещения артиллерии. В секторе обстрела и сам хутор в километре слева, и справа до десяти километров дороги на станицу. А главное, просматривается каждый квадратный метр перевала. Так что четыре зачехлённые, укрытые сеткой и сосновыми ветками, безоткатные 105-миллиметровые «LG 40» подковой, с разносом в сто метров торчали короткими стволами из-за укреплённого плетнями бруствера. Идеальная позиция: налево пойдёшь – кирдык. Направо поедешь – тоже кирдык.
– А вон ещё гнёзда миномётчиков. Раз, два, три… шесть. Тоже тяжёлые, гады: калибр восемьдесят один.
«Nebelwerfer». Под плотной двуцветной маскировочной сеткой в широких квадратных траншеях над опорными плитами, поддерживаемые двуногими лафетами, зло таились толсто замотанные от дождя брезентом стволы-трубы.
Метрах в ста под батареями по обоим склонам высоты змеились полноразмерные траншеи с блиндажами и выносными ДЗОТами. Фашисты обжились надолго. И плотно. Считай: на четыре пушки – пять офицеров, двадцать унтеров, за сотню рядовых. Плюс миномётчики: семь обслуги на каждый из шести стволов, офицер и шесть унтеров, итого – ещё полсотни. Пехоты, судя по окопам, до роты. Сейчас, понятно, здесь, на позиции, только дежурные, основной состав на хуторе.
Ну и что это за хуторок такой? К которому на нашей карте только козьи тропки ведут?
– «Языка» брать. Здесь не ждут наши. – Кырдык аж зубами скрипнул.
– Будет приказ, возьмём. Обязательно. – Лютый первым пополз назад: надо предупредить своих, а то, не дай бог, вечером кто нарвётся.
Срезав веточку, состругивали полоску коры: и белый срез виден, и болтающийся кончик за день подвянет, выделится на общем фоне. Обвешав предупредительными знаками возможные подходы для своих, Лютый и Кырдык пошли в обход высоты с противоположной от перевала западной стороны. Вот и получился небольшой крюк. Ещё и запасной пункт сбора – окраина станицы – теперь удалялся раза в два.
Обзор с этой части гребня был не ахти. Поэтому, не задерживаясь, споро, перебежками спустились в густо заросшую лесом лощинку, выводящую к русскому хутору. Внизу ни зимой, ни летом не изживаемая влажность нарастала на тонких, часто тянущихся к недолгому солнцу стволах пышными шубами мхов и пятнилась причудливыми чешуйками лишайников.
– Ильяс, а как по-ногайски «война»?
– Кавга.
– Злое название. Как лай собачий.
– Так и есть. Мы, ногаи, много воевали. В Азии, на Урале. На Кавказе. С туркменами, с монголами. С астраханскими татарами. С чеченами. С крымскими татарами. С русскими тоже.
– Ещё бы. Кто с нами не воевал? Даже японцы и американцы. Теперь ещё и финны. А вы-то чего с нами?
– Время было – если народ не воевал, того народа теперь нет. С русскими воевать хорошо. Русские после войны прощают. Мириться умеют. А другие нет. Другие мстят. Детям, женщинам.
– Стоп, стоп, стоп! Никогда не думал, что с нами все воюют, потому что мы потом их простим. Ильяс, ты мудрый человек! Правда, я бы не додумался.
Лощинка расширилась в долину с каменистыми следами ручьёв. Света здесь хватало и для настоящих деревьев, и для цветения трав. Даже дышалось легче. Шли по русловым каменным дорожкам, прислушиваясь к малейшему звуку. До хутора оставалось километр-полтора. Был смысл подняться на следующую за обойдённым перевалом гряду.
Наблюдение пришлось вести с нескольких точек. Четыре улицы разошлись в совершенной необъяснимости. Да и по самим улицам дворы ставились кому как на душу упало. Скорее всего, эту неразбериху обусловили подземные озерки, выходящие на поверхность камышовыми зарослями.
Итак, крупную технику более-менее посчитали. Можно было возвращаться. Тем более, если повезёт, можно успеть перехватить своих на подходе к высоте.
Знакомый путь всегда короче. Тем более, Лютый мало-помалу разговорил обычно замкнутого Кырдыка.
– Мы, едисанцы, из казахских степей на Волгу вышли. Там калмыки наших воевали, и наши с Бакты-Гирей-султаном пришли сюда. Под Кавказ. Потом кочевали в Белгородскую орду. Потом вернулись в Ставрополье. При Николае Первом – двадцать тысяч казанов. Казаном семью считали. Десять или тридцать человек. Мой отец в Гражданскую у Ахлау Ахлова служил. В Первом Казанском мусульманском социалистическом полку. Тогда мы с русскими в одной станице жили. Каясула. Может, знаешь? Когда голод был, помогали, как братья. И теперь дома бабы наши друг другу помогают. Земляка в санчасти встречал, он сказал: оккупацию выжили, теперь лучше. Теперь вперёд смотреть можно.
– А чего ты домой не пишешь?
– В двадцать восьмом я русскими буквами писать учился. А старики другими писали. Жена никак не умеет.
– Так у вас латиница была до двадцать восьмого? Надо же!
– Эртеги старики на арабском писали. Вот наша тамга арабская буква. «Ль».
– Что это? Ваша тамга?
– Знак рода. На границах пастбища ставили, скот клеймили, оружие. На могилах писали.
– Род – это родители. И родители родителей. Вот в моём роду семь поколений священников. – Лютый, согнувшись почти пополам, приобнял неведомо откуда оказавшуюся в этих местах тощую кривую берёзку. – Здравствуй, подруга. Почти вся наша родня Богу служила, кто митрофорный протоиерей, кто дьяк, кто просто певчий. И по материнской линии дьячки и чтецы из Ивановской епархии. А так-то есть даже дядья монашествующие: архимандрит Иосиф, схиигумен Захария, иеромонахи Мельхиор и Гаспар. Я только Бальтазара для полноты не нашёл. Даже среди иноков.
– Мой отец Иса. Отец моего отца Есмали. Его отец был Казув. Его отец – Исмак. Его отец Даут. Его отец Джамав. Его – Казбек. Его ещё Джамав. Его отец – Бегали. Его – Енали. Его – Кошербай. Его отец Домбай. Отец Домбая Кудайнет. Отец Кудайнета Лукпан.