Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной вечере, — хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не сумел бы завладеть казенным оружием римлян.
А вот центурион… Эркенберт задумчиво листал страницы, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказано очень похоже. У Луки — «истинно Человек этот был праведник», у Марка — «истинно Человек сей был Сын Божий», у Матфея — «воистину Он был Сын Божий». А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона как «одного из воинов»? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил Божественное присутствие — что было бы для него естественней, чем сохранить свое копье?
А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, — по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, — к книге, которую большинство библиотекарей давно решило бы отскоблить для повторного использования.
Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни — на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, рукой человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, — в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгином, центурионом Тридцатого легиона Victrix, то есть Победоносного. С благоговением живописующее распятие бунтовщика в Иерусалиме, оно было отправлено центурионом на родину для… Имени не разобрать, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, выводить буквы жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?
Главным текстом был третий, современный, созданный, как Эркенберт определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся — по мнению архиепископа Гюнтера — потомки ныне бездарно правили Западом. Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона, управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не был арифметикусом, как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик, как поэт.
Но в этих хрониках Карла Великого было нечто такое, о чем Эркенберт не слышал, пока Римберт не подсказал ему. Не о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и углубился в чтение.
Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы — это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждает хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Сбросил так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и улетело за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Ахене слово «принцепс» — или «принц» — навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император всегда носил с собой, — ведь это, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea, Святое Копье германского центуриона Лонгина. В юности Карл забрал его из тайника в Кёльне и не расставался с ним во всех своих многочисленных походах и войнах.
Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, куда оно подевалось, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли Копье в кости и никому не открыли, кто тогда выиграл.
А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа, Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но двадцать лет назад северные язычники разграбили Гамбург, и оно исчезло. Было украдено каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтожено.
Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если Копье украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
Значит ли это, что какой-нибудь вождишка святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Мохнатые Штаны, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей Убби, Хальвдана, Ивара и сущее чудовище по прозвищу Змеиный Глаз, Эркенберт съежился от страха.
Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не окажется вымыслом, мифом?
Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он наведался в библиотеку, чтобы заглянуть в документы, и остался удовлетворен результатом. В рассказанных евангелистами историях концы с концами сходятся. Более того, он понял, что это правильные истории. Хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
«Вся моя жизнь, — думал Эркенберт, — отдана в руки бездарей». Неумехи архиепископы вроде Вульфхера, неумехи-монархи вроде Эллы или его безмозглого предшественника Осберта, тупые таны, малограмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с сильными мира сего. Англия — злосчастная страна, где все его планы рушились, как замки из песка.
Но все обстоит по-другому в стране германских князей-архиепископов. Здесь царит порядок. Советников выбирают за ум и образованность. Практические вопросы решаются безотлагательно, и того, кто способен в этом помочь, всячески поощряют. И природные ресурсы здесь гораздо богаче. Эркенберт знал, почему удостоился величайшего внимания Гюнтера, — он всего лишь распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых рудниках, ответили ему, в горах Гарц. Ну а люди, умеющие отделять серебро от свинца и других примесей, здесь всегда в цене.
«Да, — подумал Эркенберт. — Мне нравятся эти священники. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего».
Но примут ли?
Эркенберт уже понял, что они кичатся своим происхождением и языком. А он здесь чужак. Он невысок, да еще и темноволос, а они ценят высокий рост и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Где взять уверенность, что его судьба — здесь? Эркенберту нужен был знак.
Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли по аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка: сплетенные змеиные тела, сверкающие золотом, серебром и рубинами.
Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом, а не ее оформлением или происхождением. Определенно английская работа, и притом из Нортумбрии. Может быть, и не из Йорка, а из Уирмута или Джарроу, из скриптория самого Беды Достопочтенного, — из тех времен, когда еще не пришли викинги разорять монастыри. Как эта Библия попала сюда?
Как до этих земель добралось христианство? Для Карла Великого Гамбург и Бремен были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди одной с Эркенбертом крови, блаженные Виллиброрд, Винфрид и Виллибальд, ниспровергатель идолов. «Мои соотечественники передали им великий дар, — сказал себе Эркенберт в приступе гордости. — Христианское учение и понимание того, как ему следовать. Я напомню об этом, если кто-нибудь попрекнет меня происхождением».
Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел. Арно, советник архиепископа, сидел на скамье во дворике. При появлении низкорослого дьякона он поднялся:
— Ну как, брат мой? Ты удовлетворен?
Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:
— Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что преподобный Римберт обратил в свою веру первого иностранца. Благословен тот день, когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.
Арно тоже улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького англичанина за ученость и проницательность. И в конце концов, разве англичане не разновидность тех же самых саксов?
— Ну что ж, брат, не заняться ли нам богоугодным делом — поисками Святого Копья?
— Да! — с чувством откликнулся Эркенберт. — А потом займемся делом, ради которого Копье было послано, — поисками истинного правителя, нового римского императора на Западе.
Шеф лежал на спине, отдыхал, временами проваливаясь в полудрему. Флот должен отправиться в плавание следующим утром, и, судя по рассказам Бранда о трудностях морской жизни, спать следует при каждой возможности. Но вечер в