— Но ты с оружием! — возразили сверху.
— А я что, должен тащиться по вашей набитой разбойниками пустыне без лука, меча, топора и в чем мать родила!? Так, по-вашему, было бы лучше? Живо отворяйте или будет плохо! Я прямо из Дамаска, от султана, и у меня письмо к королю Иерусалимскому.
Центральные створки медленно, неохотно раскрылись, как раз в тот момент, когда нетерпеливый всадник уже почти наскочил на них, не желая вновь натягивать поводья. Конь заржал и миновал ворота, сердито грызя узду и вскидывая передние ноги, будто спешил вновь пойти галопом. Однако теперь приезжий остановил его.
Перед ним стояли четверо воинов в простых доспехах, которые отличали, однако, некоторые необычные для христианской одежды особенности. Поверх длинных, до колен, кольчуг были надеты светлые халаты нараспашку. Шлемы, обмотанные тюрбанами, выглядели, по мнению приезжего, еще смешнее. Однако он отметил, что прикрывающая железо ткань хоть немного, но защищает от солнечных лучей, не давая железякам слишком сильно накаляться.
Стража состояла из восьми человек: еще четверо франкских воинов — тоже в кольчугах, но без шлемов — сидели на широкой паперти, идущей вдоль внутренней стороны стен. Воины кидали кости, не без любопытства поглядывая в сторону въехавшего в ворота странника.
— Так назови, наконец, свое имя, приезжий! — проговорил стражник, чей шлем с насечкой и меч в более богатых ножнах выдавали старшего. — И, может быть, ты сойдешь с коня?
— С коня я сойду перед королем, — спокойно ответил приезжий. Я — барон Фридрих Тельрамунд, рыцарь Креста, подданный императора Генриха. Приехал в Дамаск с поручением к султану, а из Дамаска в Акру — с письмом к королю Анри. По сути, тоже Генриху, но ведь по-франкски Генрих звучит «Анри», да? Ведь так, франки?
Начальник караула пожал плечами и промолчал, однако один из игроков в кости, подняв голову и еще раз оценивающе осмотрев приезжего, небрежно ответил:
— От того, что германцы чихают, называя имя своего императора[6], он, дай Бог, не подхватывает насморк? А кто ты такой будешь? Откуда прилетела столь важная птица?
— Вам-то какая разница? — пожал плечами барон, презрительно не заметив оскорбительного тона француза. — Вас для вида поставили охранять эти ворота — мол, христиане тут хозяева. Это когда по всей Палестине шныряют банды сарацин и чувствуют себя как дома! Их вы небось охотнее сюда пропускаете, да? Вдруг да обидится султан..! Так что вам за дело, кто я такой? Тут у вас и сам дьявол с рогами проедет, а вы своих задов от земли не оторвете!
Сквозь густой загар всех восьмерых франков проступила багровая краска. Руки сами собой дернулись к оружию, но грозный вид всадника не внушал желания ввязываться в драку.
— Я поехал! — бросил он, не спрашивая позволения. И тотчас дал шпоры коню.
Стражники едва успели шарахнуться в стороны, как рыжий жеребец, взметнув тучу пыли, пролетел меж ними и прежним стремительным галопом понесся по идущей от ворот улице. Спрашивать дорогу приезжий не стал — он и сам догадался, как проехать ко дворцу короля Иерусалимского. От ворот вела только одна широкая и достаточно прямая улица, в конце которой виднелись высокие стены с зубчатыми башнями.
Дворец находился, как ему и положено, почти в самом центре цитадели, однако облик у него был далеко не царственный. Здание было возведено сотню лет назад в достаточно суровом и сдержанном стиле, хотя завоевавшие Палестину крестоносцы тогда еще имели довольно средств на строительство. Кроме того, дворец сильно пострадал при штурме и захвате Акры войсками Саладина. И почти не был обновлен за последний год, когда Королевство Иерусалимское вновь (по крайней мере внешне) стало существовать, и сюда, в Акру, была перенесена из Иерусалима столица. Поврежденные огнем части стен, разрушенные зубцы башен, обвалившийся при пожаре восточный портал так и не были восстановлены. Правда, со стен кое-где свисали полотнища с гербами, а над центральной башней развевался королевский флаг, однако запустение и бедность от этого лишь сильнее бросались в глаза.
Здесь, возле входа, тоже стояла французская стража. Эти воины не бездельничали и не кидали кости. Все были при оружии и в шлемах, хотя немилосердная жара заставила стражников отступить в тень центрального портала, оставив широкую лестницу свободной. Опасаясь вызвать неудовольствие короля, они не посмели накрутить тюрбаны поверх шлемов, а на кольчуги напялить халаты.
Всадник осадил коня и, когда один из стражников подошел к нему, чтобы задать вполне понятные вопросы, прибывший нетерпеливо бросил ему поводья, точно то был его оруженосец. Растерявшийся француз даже не подумал протестовать, меж тем как приезжий назвал себя и, не дожидаясь ни ответа, ни позволения, взбежал по ступеням дворца, на ходу отстегивая ремень под шлемом и стаскивая его вместе с обжигающей подбородок бармицей.
Открывшееся теперь лицо путника внушило стоявшей в портале страже не меньшую осторожность, чем его мощное оружие. Хотя, казалось бы, ничего особо устрашающего, а уж тем более неприятного в его облике не было. Его вполне можно было назвать красивым. Вытянутое, худощавое, так что слегка обрисовывались даже ничуть не выступающие скулы, это лицо было достойно резца древнего скульптора — из тех, что ваяли в то время, когда умели отражение души передавать в мраморе. Высокий, чуть скошенный лоб, густые, но ровные брови, должно быть, от природы темные, но сейчас совершенно выгоревшие, отчего еще выразительнее казались большие карие глаза под неожиданно пышными ресницами. Нос начинался прямо ото лба — почти без переносицы, с точеной небольшой горбинкой. И рот, маленький, волевой, упрямый, над еще более упрямым, крупным, тяжелым подбородком. Лицо, в котором воплощалась вся жесткость и стремительность этой несокрушимой натуры, и взгляд, летящий впереди идущего, стальной и неотвратимый, как лезвие.
— Я приветствую тебя, великий король Святой земли, по которой так нагло ползают сарацины! — проговорил приезжий, выходя на террасу, где расположился король. А затем добавил, уже без церемоний, совсем другим, усталым и теплым голосом: — Здравствуй, Анри! Ты меня узнаешь?
Его величество король Иерусалимский Анри, еще год назад бывший графом Анри Шампанским, сидел в кресле, под полосатым навесом, задумчиво отрывая крупные черные виноградины от огромной грозди, свисавшей с серебряного блюда, которое он держал на коленях. Одежда короля вовсе не блистала ни восточной, ни европейской роскошью. На нем, кроме темных холщовых штанов, вправленных в короткие сапоги, была лишь простая белая рубашка да широкий без рукавов плисовый кафтан[7], распахнутый на груди. Голова оставалась непокрытой. Густые, светлые, будто лен, волосы, за минувший год заметно отросшие, кудрявились до плеч, обрамляя загорелое лицо, на котором блестели голубые глаза. Рядом с креслом стоял слуга, как показалось вошедшему — мальчик лет десяти, коричнево-смуглый, облаченный в белые шальвары, синий короткий жилет и чалму из драгоценной арабской парчи. Он мерно покачивал над головой короля опахалом из павлиньих перьев.
Увидев приезжего, Анри Иерусалимский вскочил так стремительно, что головой едва не вышиб опахало из рук слуги.
— Вот это да! — завопил он, бросаясь к гостю и без церемоний заключая его в объятия. — Да чтоб у меня глаза полопались! Фридрих! Жив!? Ах ты, старый бродяга!
— Старше я тебя только на пять лет, франкский забияка! — весело отозвался гость, отвечая хозяину не менее крепкими объятиями. — А тебе, вроде бы, в этом году тридцать исполнилось? Но вот ты уже король, а я как бродягой был, так и остался. Даром, что барон. Ну, здравствуй! Как же я рад тебя видеть!
— А я? — Анри чуть отстранил от себя германца и, улыбаясь, рассматривал его. — Мне уж думалось, что тебя нет в живых… А ты такой же, как и прежде. Говоришь, я теперь король? Вроде бы да, но только в этом самом Иерусалимском королевстве я не раз вспоминал свою богатую Шампань, свои прекрасные замки в Труа и в Провансе. Нелегко здесь жить и править, ох, как нелегко, Фридрих!
Что правда, то правда, отважному графу Анри досталось королевство с самой тяжелой судьбой и, как он отлично понимал — с весьма смутным будущим. Договор, около года назад заключенный между султаном Салах-ад-Дином и предводителем Третьего крестового похода английским королем Ричардом Львиное Сердце, предусматривал сохранение Королевства Иерусалимского. Однако сам Иерусалим оставался в руках мусульман, хотя христианские паломники и могли теперь свободно в него въезжать, чтобы поклониться Гробу Господню. Столица, перенесенная в Сен-Жан д’Акру, охранялась мощным гарнизоном, но за ее пределами королевство было подобно лесу, в котором рыскали хищники. Многочисленные разбойничьи шайки сразу после отъезда короля Ричарда из Святой земли наводнили ее, будто столетие назад, и — то ли с ведома Саладиновых мамелюков, то ли не спрашивая их разрешения, — нападали на оставшиеся за христианами земли, разоряя и опустошая их. Правда, соседней Антиохии доставалось куда хуже, чем Иерусалимскому королевству — король Анри умел внушить страх даже самым наглым сарацинским шайкам, и они не смели вторгаться в города и селения, зная, что непременно поплатятся за это. Но караваны они грабили и здесь, а паломников, посещавших Гроб Господень, обирали и убивали с особенным наслаждением.
Рассудительный Анри Шампанский и не взошел бы никогда на престол страны, чье положение было до такой степени неопределенным и где даже бороться с грабителями и убийцами можно было, только испрашивая на то разрешения («А не твои ли, высокочтимый султан, верные слуги, часом, перерезали глотки мирным путникам? А не будет ли твоего милостивого соизволения их за это перебить?»). В душе у Анри было довольно честолюбия, и нельзя сказать, чтобы мечта прибавить к графскому титулу сверкающий королевский сан не щекотала его воображения, но он умел трезво оценивать обстоятельства и понимал, каким беременем окажется иерусалимский венец, а главное — каким двусмысленным будет положение такого монарха.