— Ага! — вскричал Анри с торжеством. — Значит, Элеонора права: король жив! И эта скотина Генрих… О, прости ради Бога! Этот ваш величайший император знает, где он!
— Не уверен. — Фридрих вновь осушил свой кубок и снова наполнил его. — Не уверен я в этом, друг мой Анри. Но он действительно знает, что Ричард жив. Видел бы ты, как у него забегали глазки! Самое странное, что мне во всем этом показалось… Понимаешь… Я знаю, что Ричарда Львиное Сердце ненавидит и Леопольд Австрийский (кстати, мой родственник). Но Леопольд — при всей его тупоголовости, заносчивости и прочем, что делает его похожим на индюка, — очень смел, достаточно прямодушен и не хитер. И я не могу понять, как он во все это впутался!
— Во что? — с искренним недоумением воскликнул король. — Королева в своем письме и впрямь предполагает, что Леопольд может быть причастен к исчезновению Ричарда, но она этого не утверждает. Отчего же ты думаешь…?
— Да оттого, — почти резко прервал друга Тельрамунд, — что я ведь был и у герцога тоже. Раз уж Луи попросил меня помочь во всем этом. И я понял: моему троюродному братцу Леопольду известно, что случилось с Ричардом! На его физиономии все видно, как на раскрытой ладошке. Он даже покраснел, когда я спросил о короле. И особо юлить не стал — не то что Генрих. Говорит: «Услышу, что Ричард умер, только этому обрадуюсь!»
— Вот свинья! — вырвалось у Анри.
— Я подумал то же самое, — усмехнулся Фридрих. — И само собой задал следующий вопрос: «Так, стало быть, ты не знаешь, что случилось с королем?» Леопольд сделался уже неприлично красным, и сказал: «Не знаю и знать не хочу!» Так ошибаются только, когда врут! Только когда врут, Анри! Ведь сам же сказал: «Обрадуюсь, если узнаю», а минуту спустя — «Не знаю и знать не хочу!» Они оба что-то знают — и император, и герцог. Один из них, возможно, знает все. Но то, как они боятся, пожалуй, подтверждает правоту королевы. Будь Ричард мертв, им бы уже нечего было опасаться.
Король Иерусалимский задумался. Конечно, до него долетела весть о том, что великий предводитель Третьего крестового похода так и не вернулся в Англию. Действительно, спустя пару дней после его отъезда из Птолемиады на Средиземном море разгулялись шторма, и многие полагали, что корабль короля пошел ко дну. Несколько других кораблей, на которых плыли его рыцари и воины, добрались до пролива и подошли к британским берегам. Однако никто из уцелевших не мог сказать — куда же девалось судно, на котором был Ричард. Вспоминали только, что в бурю корабли разбросало далеко друг от друга.
Анри Иерусалимский, в отличие от многих вождей крестоносцев, любил знаменитого героя и искренне сожалел о его возможной гибели. Однако ему самому в последнее время приходилось испытывать столько трудностей, так много сил тратить на управление своим беспокойным королевством, — и потому Анри недолго предавался мыслям об исчезнувшем короле.
Теперь королю не то чтобы сделалось стыдно, однако он испытал чувство вины: вот ведь Луи Шато-Крайон, который, как говорят, живет одной надеждой — получить руку любимой принцессы, сразу отозвался на просьбу Элеоноры Английской и готов все бросить, чтобы попытаться разыскать ее сына. Но он хотя бы многим обязан Ричарду. А Фридрих Тельрамунд ему совершенно ничем не обязан. Его долг перед графом Луи, конечно, значит немало, по крайней мере — для рыцаря. И ничего нет удивительного, что ради этого долга отважный немец пустился в опасное путешествие. Но его визит к своему родичу Леопольду Австрийскому и к императору Генриху, — это уже подвиг самопожертвования! Именно графу Анри была очень хорошо известна причина, по которой барон Тельрамунд избегал вообще приезжать в родную Германию, а уж тем более общаться с людьми, которые некогда стали свидетелями его позора. И все же упрямый тевтонец сделал это!
— Я пошлю за рыцарем Лионским! — произнес, поднимаясь, король. — Правда, его уже три дня как нет в городе — гоняется за одним мерзавцем, — то ли просто разбойником, то ли ассасином, от шайки которого в последнее время не стало житья. Но, думаю, сегодня Эдгар Лионский должен вернуться. Его воины прискакали поутру и сообщили, что с разбойниками они разделались — остался только сам Селим-паша, которого Эдгар обещал взять и притащить в город живьем. И я готов поспорить на бочку хорошего вина, что он это сделает!
— Вы проспорили бочку, мой король! Взять-то я его взял, однако поганый ассасин проткнул себе горло кинжалом и ушел от меня к своим предкам, думаю — таким же разбойникам.
Рыцарь стоял в проеме ведущей на террасу двери, устало прислонившись плечом к каменному косяку. Он уже снял шлем и бармицу, и косые лучи низко повисшего над городской стеной солнца освещали его лицо. Светлые, крупно вьющиеся волосы подчеркивали густоту его южного загара и агатовую черноту глаз. Правильные черты казались бы очень мягкими, если бы не взгляд этих глаз — острый, суровый, пристальный. Взгляд человека, за последние полтора года редко отдыхавшего от железной тяжести кольчуги и оружия. Это был уже совсем не тот простодушный кузнец Эдгар, что не так давно покинул родной Лион, отправившись на поиски своей судьбы. Возможно, появись сейчас здесь барон Раймунд, он не сразу узнал бы своего сына.
— К предкам так к предкам! — воскликнул Анри Иерусалимский, без всяких церемоний подойдя к рыцарю и обнимая его. — Для меня главное, что он не удрал за холмы и не отправился к своему Старцу Горы. Спасибо тебе, Эдгар! Я не сомневался, что ты прикончишь эту змею. А теперь скажи: не хочется ли тебе вернуться в родные места и встретиться с графом Луи, на которого ты так похож, будто вы не только вскормлены одной грудью, но и вышли на свет из одной утробы?
— Я плохо служу вам, государь? — удивленно спросил рыцарь, подумав про себя, что король каким-то образом прочитал его мысли.
— Отлично служишь и сам это знаешь. Но я просил тебя остаться здесь на год, ты же сам согласился служить и второй, так что с моей стороны не совсем благородно дольше тебя удерживать. И твой отец слишком стар — а вдруг не дождется? Но дело даже в ином. Вот этот рыцарь приехал за тобой с поклоном от Луи и с письмом от королевы Элеоноры, моей бабушки. А так как ты, не в пример своему другу, обучен грамоте лучше любого ученого монаха, то прочти послание — и сам все поймешь.
Эдгар взял поданный королем маленький свиток, развернул и быстро пробежал глазами. Его густые темные брови сдвинулись, губы плотно сжались:
— Я так и думал! Я тоже не верил, что короля Ричарда нет в живых.
И тотчас обернулся к барону, все это время не отводившему от него взгляда:
— Кто вы, рыцарь? Откуда вы знаете моего молочного брата Луи?
— Он если и не спас мне жизнь, то помог ее сохранить, — спокойно ответил барон. — А я, как мне сейчас рассказал Анри, оказывается, помог ему сохранить жизнь короля Ричарда. Это от меня Луи научился метать нож. Мое имя — Фридрих Тельрамунд.
Назвавшись, он еще внимательнее посмотрел на Эдгара. И был приятно удивлен: взгляд молодого рыцаря выразил непритворный восторг:
— Боже мой! Самый знаменитый рыцарь Германии! Какая честь… Я — Эдгар Лионский.
Фридрих постарался скрыть вздох облегчения, но не сумел.
— Я тоже о вас слышал. И не только от Луи. Ну так как? Поедете со мной к старой королеве?
— К старой? — с недоумением переспросил Эдгар. — Ах да! Все, кто ее видел, так о ней не говорят, мессир Фридрих. А я… Если его величество меня отпускает…
— Его величество не отпускает, а посылает тебя! — Анри Иерусалимский вернулся к столу и жестом пригласил рыцаря сесть рядом с ним и с его другом. — Я посылаю тебя к моей венценосной бабке и прошу передать ей, что умираю от зависти, потому как не могу поехать вместе с вами. Э-э-эх, все, в чем я могу упрекнуть короля Ричарда, — так это мое родство с ним. Не будь этого родства, меня бы не сделали королем, и я мог бы, как прежде, делать то, что мне хочется, а не то, что обязан… Ну что ты уставился на кувшин, мессир Эдгар? Вот еще один кубок — Скарлет, как знал, притащил его сюда. Наливай себе вина и выпьем за ваше предстоящее путешествие!
Глава 5«Возьми и меня с собой!»
— Но отчего же все-таки его изгнали? И как можно было изгнать рыцаря, который прославился столькими подвигами? Ведь даже у нас во Франции менестрели выучили баллады о нем! А германские миннезингеры[15], я слыхала, и теперь поют их повсюду. Рыцарь, который победил разбойника Берхольца и спас от него целый город! А еще изгнал из святой обители нечестивого барона и заставил освободить из темницы монахов. Я слыхала еще о множестве его подвигов, только не все теперь помню. И вдруг император Фридрих, — который так ценил мужество и доблесть, — обрек этого героя на изгнание?
Мария сидела на краю постели, обсасывая персиковую косточку и задумчиво следя за маленькой летучей мышью, которая прицепилась к резному верхнему карнизу окна и, висела вниз головой, время от времени раскрывая свои перепончатые крылья, будто собираясь лететь, но каждый раз вновь их складывая.
Окно было завешено полупрозрачной кисеей, и сквозь нее проступало темное серебро пропитанного лунным светом неба. Сам диск полной луны прятался где-то над крышей и не был виден, но его сияние наполняло мир. И, как бывает ночами, в которых безраздельно властвует луна, все кругом стихло, заколдованное этим нереальным, призрачным светом. Город замер и молчал. И все, что виделось за тонкой, чуть колеблемой дыханием ветра тканью, выглядело неживым и ненастоящим. Белые плоские крыши и черные силуэты башен крепостной стены. Белая лента улицы, наполовину проглоченная черной тенью дома. Даже при самом ярком солнце не бывает такого невероятного контраста белизны и черноты, как в торжественном, магическом свете громадного лунного диска.
Эдгар привстал, откинув простыню, и потянулся, наслаждаясь чистотой постели и своего тела. Три дня, проведенные в седле, среди песков равнины и заросших пыльными рощами холмов, постоянно прилипшая к телу рубашка, сквозь которую ощущалось обжигающее давление кольчуги, терпкий запах конского пота и пота собственного, тяжесть шлема и боль в глазах, уставших от яркого солнца и от проникающего под полуопущенные ресницы песка. Теплая, с тухлым привкусом вода в разогретой солнцем фляге, которую хотелось осушить двумя глотками, но приходилось с усилием вновь затыкать пробкой — где-то еще колодец и не пересох ли в такую жару? Все это было привычно, но утомляло по-прежнему.