Крестовый отец — страница 10 из 49

сыщет.

— А ты сам никого, что ли?.. — Петрович чиркнул себя ногтем по горлу. — Какая разница кого, за любого могут спросить. Так что не хрен мандражить, если не слабак.

Если б он оторвался от шконки резко, заставив вздрогнуть кроватные пружины… если б молнией рванулся к столу, взбаламутив звуковую ровность скрипом подошв, тяжелым дыханием… если б… То вышло бы, как… ну как выливаешь на себя ведро холодной воды и враз взбадриваешься. Так он вскинул бы сук со своих мест, враз взведя их боевые пружины.

Однако Шрам поступил в точности наоборот. Мягко, по-домашнему отлепился и неспешной, «само собой разумеющейся походкой» двинулся к столу. Ступая с ленивой развальцой, словно вышел на променад.

У туповатого Клеща, первым с параши узревшего чудо, отвисла челюсть. Соображалка пока не включалась. Клещ по инерции продолжал срать.

Трезвому-то человеку переварить такое черное волшебство нелегко, а подразмякшему от жидкостей, вовсе непросто. А уж пьяному, да сидящему спиной к событиям — и говорить нечего. Спиной сидел Чубайс. Петрович (чем удивил) въехал в перемену позже, чем «с Медным всадником». Лицо сучьего пахана по-детски обиженно вытянулось, мостами укоризны изогнулись брови.

А вот татуированный лошадиным памятником вскочил не медля, опрокинув стул, и проворно схватил со стола кухонный нож, каким недавно нарезал ветчину. И даже заорал, пустив от испуга петуха: «Шухер!». Однако он сидел по дальнюю от Шрама сторону стола, ему еще надо было стол обойти.

В то время, как один хватал нож, другой застегивал штаны, не попадая пуговицами в петли, Петрович привставал, а Чубайс всего лишь сидя оборачивался, Шрам вышиб ногой табурет из-под самого рыжего и молодого. После дернул скатерть за край и накрыл тряпкой с красными цветочками шлепнувшегося на пол Чубайса. Предметы сучьего столового обихода посыпались сверху звенящим дождем.

Петровича в полуподъеме застали удары ногой по яйцам, а затем пальцем в глаз. Пахан охнул и вернулся на стул.

А теперь сюрприз, граждане суки! Шланг хоть и их любимая собственность, да Шрам-то видит, где он брошен. А им-то еще сообразить надо пьяными, оторопевшими мозгами, что есть поблизости такая штука и валяется она позади Петровича на полу у стены.

И теперь прыжок на стол и сверху резиновым членом «лошадиному памятнику» по балде. «Медный всадник» выставляет блок локтем, закрываясь от дубья и закрывая себе видимость. За что получает «найковским» носком под горло.

Прыжок вниз. Шрам рядом со «всадником». Неужели Шрамовы пальцы окажутся слабее?

Сергей перехватывает сучью клешню с зажатым в ней кухонным пером и выкручивает. Острие прижимается к груди «Медного всадника». Шрам бьет кулаком другой руки, в которой зажат шланг, по рукояти ножа. Годится. Оставляем.

Опять на стол, боком. И перевалиться на другую сторону, уходя от набегающего от параши Клеща.

Перевалился, спрыгнул рядом с Чубайсом, который откинул с головы скатерть, но с пола еще не поднялся, не успел. Не успеет.

Два коротких взмаха, два сильных кистевых, как топором дрова, удара дубинкой. По голове и плечу. Хватит пока, Чубайс выключен на время и ладно. На очереди снова Петрович.

Нырок к полке стола, куда отправлены были пустые «Флагманы». Шланг покуда в левую руку, бутылку в правую. И об угол стола, превращая в «розочку».

Оставалось только выкинуть руку, потому что зеленая майка, удерживающая тряское брюхо сучьего пахана накатывалась на Серегу Шрамова. Серега сочным, по каратешному резким выпадом всадил зазубренное бутылочное стекло в заплывшее жиром горло Петровича. В бульканье и хрипе грузный пахан рухнул на бок.

«Медный всадник» стонал, сидя на корточках, привалившись к стене. Он вытащил нож и зажимал рану на груди. Его пальцы и футболка заливала толчками выплескивающаяся из раны кровь.

А Клещ выходил на Шрама. Клещ не прихватил по пути ни ножа, ни табуретную ножку, ни прочих предметов. Он ставил на длинные узловатые руки и на силу, не раз проверенную в деле.

Шрам не стал уповать на «розочку», не поможет, он отбросил ее подальше, за шконки. И сам начал отступать туда же, к шконкам.

— Вставай! — Клещ пихнул локтем в бок Чубайса, который впрочем уже поднялся, но в герои заметно не торопился.

Шланг Шрам вернул правой руке. Кондовая штука этот шланг, факт, вот пусть и Клещ так думает. Помогая думам в этот направлении, Сергей принялся накручивать резиновой кишкой что-то типа восьмерок.

Вы будете смеяться, но он вновь уткнулся спиной в железные трубки. Еще привязать самого себя оставалось.

И тогда Шрам метнул раскрученный шланг в лицо Клещу, пущай отбивает, вратарь. А теперь руками за верхнюю перекладину шконки. Рывком выдернуть себя наверх.

Подошвы находят опору в торце верхнего яруса. Толкнуться как можно мощнее и всей тяжестью на Клеща. На плечи ему, на голову, валить на пол.

И Клещ не устоял. Не преодолел, пидарюга, законы физики, всякие там рычаги и центры тяжести. Завалился, сука, на спину. И теперя Шрам хрен тебя не отпустит.

Локтем сверху в зубы. Пальцем в глаз, выдавливая его.

И дальше добивать, добивать. Кулаком правой ударной руки. Кулак с хрустом ломает переносицу, кулак сворачивает мощную челюсть, кулак вгоняет кадык в глотку… Ага!

Пронырливый Чубайс, про которого никто и не думал забывать, схватил ничейный шланг и замахнулся им, витязь, блин.

Шрам был в заводе. И уж не Чубайсу остановить.

Бросив Клеща, Шрам поднырнул под руку с дубиной, удачно захватил рыжего под мышку и за пояс, поднял, крутанул мельницей и швырнул на пол. Вышло что-то из самбо, которым Шрам никогда не занимался. Зато занимался мордобоями и мог спорить на что угодно, что в течение пяти минут Чубайс будет плавать в ауте.

А Клещ с вытекающим глазом, с проломленным носом и сотрясенным черепом этот громила поднялся и, отплевывая кровавую слюну, попер на Шрама.

И не хрен там выдумывать! Таких многопудовых говнюков — а в этом мешке дерьма не меньше сотни кило — надо валить на землю, потому как падают они чувствительно для себя и долго поднимаются, или изводить бегом.

Шрам бросился в ноги. Плечом врезался в голени, вышибая Клещову подпору в виде ходуль.

Клещ рухнул хлебалом вниз, но выставил-таки ладони, смягчая падение. Сергей не дал ему ни подняться, ни перевернуться. Навалился сверху, опутал рукой горло. Все, чем наградила матушка-природа Серегу Шрамова и что он приумножил за годы, вложил в этот захват. Клещ извивался червем, катался по полу, пытался отцепить руку. Какое-то родео, твою мать! Когда ж этот ублюдок сдохнет!

Сергей еще долго не отпускал шею громилы, затихшего после агонических изгибов позвоночника и молотьбы руками по полу. Сергей долго не верил, что все закончилось. Но закончилось.

В сучьей хате уж не наблюдалось былого порядка. Везде разбросаны вещи и люди. Да нет, какие там люди… Суки.

Шрам пошел к столу, забрал с фанерной полки водочную бутыль. Опустившись на пол возле хрипящего и заливающегося кровью «Медного всадника», чье погоняло и имечко по паспорту теперь поди и не узнаешь никогда, Шрам откупорил бутылку с этикеткой «Тигоды». Той самой, что предназначалась ему, Шрамову.

— На, попей, — сжал челюсть суки пальцами и вставил в приоткрывшийся рот бутылочное горлышко. Влив граммов сто, Сергей закрутил пробку. Сука открыл глаза, вроде попытался что-то прошептать, но изо рта хлынула белая пена, лицо скрючила судорога. Дернулись, как ток пустили, руки и ноги и — все.

— Вот как оно действует, — вырвалось из Шрама. Покачиваясь («бляха-муха, словно марафон пробежал»), Сергей направился к последнему живому обитателю сучьей хаты. По пути в складках скатерти отрыл сигареты и зажигалку.

Подтащив чувака по кликухе Чубайс к шконке, прислонив к ним, Сергей связал ему руки бывшей своей веревкой. Пристроился возле и закурил.

Пока курил, Чубайс очухался.

— Знаешь такой стишок? — сказал ему Сергей вместо приветствия. — Я и сам не помню, где и от кого услыхал. Оцени.

Дети в лесу повстречали Чубайса

И в рассыпную под крик «Разбегайся!».

Но поскользнулся один на сопле.

И долго над этим смеялись в Кремле.

Ложный Чубайс нервно и заискивающе хихикнул.

— Давай, чеши языком, трави басни, вываливай до кучи все, чего знаешь. — Выпить Сергею хотелось до слюны по подбородку. Но «Тигоду» нельзя, доктора не велят. И другие марки, которые могут стоять — почему нет? — в холодильнике, тоже нельзя. Ведь и о завтрашнем дне подумать надо.

— О чем? — голос самого рыжего и молодого заметно утончился против прежнего, каким отмачивал шутки и спрашивал «тащить ли вторую бутыль».

— О жизни вашей сучьей. Кто задачи ставит, с кем дело имели и прочее.

— Вы меня не убьете? — и всхлипнул.

И на «вы» обращаться начал, что, конечно, трогает душу подлинного интеллигента Сереги.

— Если заслужишь интересными историями, может, и не убью, — в общем-то, приукрасил реальность Шрам. Приговор Чубайсу был уже подписан, а мораторий на смертную казнь в сучьей хате Сергей вводить не собирался. Придется и рыжему испить напитка «Тигода-плюс».

«Ну все, мудозвоны, — Шрам почувствовал, как со дна души мутным илом поднимается злоба, злоба не сиюминутная, а основательная, — довели! Хоре гадать, убьют-не убьют, как меня замочат, кто, где и чем. Потому что тогда точняком замочат. И не сявка я, чтоб ждать и дрожать. Надо разворошить этот гадюшник. Добраться до падлы, которая заправляет этим беспределом. А „угловые“ отцы теперь, после Клима, по любому выходят вне закона. Ссучились по самую крышку, на разборе моя правда будет. Конечно, дожить еще надо до разбора»…

Ну, это на завтра. А на сегодня хватило уж маеты. Выслушать этого, а потом — в люлю. Сегодняшней ночью можно себе позволить и поспать. В камере не останется посторонних. А дверной лязг он услышит. Обязательно услышит…

Глава четвертая. Несознанка