Крестовый отец — страница 24 из 49

— Только не ясно, что за карту прячешь в рукаве, Депутат? — а прячет, иначе базара бы не было. Впрочем, прячет-то прячет, но вот бросить ли на стол, еще раздумывает. Прощупывает Шрама, приглядывается. Ну а Шрам и подавно еще ничего не решил. И тоже приглядывается, и просвечивает.

— Кстати, помочь тебе можно, верно, Профессор? Мы тут давно живем, чего-то понимаем. Но об этом позже. Сначала о кино. Ты видел такой фильм твоего детства и моей зрелости «Золотое путешествие Синдбада»? — ушел от лобового вопроса Праслов.

Шрам не моментально переключился на детство и Синдбада, не моментально ответил:

— Ну да, был такой.

— Там против Семибаба этого шуровал колдунишка, чернокнижник, гад и прочее, начисто сдвинутый на одной золотой цацке. Цацка эта, диадемой зовется, была распилена на куски, куски разбросаны, вот он их и собирал по всему свету. Потому как если все собрать, как конструктор, то в руки валилось мировое господство. Вспомнил сюжет, нравится тебе фильм про Семибаба?

Лихо скачет депутат по просторам, поди поспей за ним. Но Шрам поспевал.

— И что у меня за часть цацки?

— Вензель, — только и сказал Праслов.

Да и чего там добавлять. Вот и все сказано, что нужно. Как та «дидема», все слепилось.

Значит, так. Что нам отбил хитрой морзянкой бывший избранник народа: Праслову не просто охота выйти на волю, не нужна ему пустая воля. Ему жаждется вырваться и расквитаться. И это для начала. Потом же — вернуть себе власть. Как Семибабовский колдун о мировом господстве, так депутат грезит о контроле над городом. Шраму предлагается союз. Почему именно ему, именно Шраму, депутат объяснил одним последним словом.

Закручинившийся на обидный наезд Профессор отвалил из за стола, переключил канал и чуть прибавил ящику шума. Начинались «Вести». Джеки маячил за столом недвижимым бронзовым Буддой, потому что Шрам ему строго настрого запретил липнуть к хозяевам с базаром про девок в почтовых конвертиках Типа, есть среди них хороште, или все телки — лахудры? А больше ничто земное корейца не беспокоили.

«Вестимо, пронюхал бывший слуга народа про Эрмитажные списки, как когда-то пронюхал Вензель. В одиночку Шраму списки не поднять, сломают, как прут. В одиночку Праслову не свернуть нынешних паханов, засадивших его за решетку. А если сложить Прасловские уцелевшие ломти бизнеса, верных ему людей и знания о криминально-чиновничьей подноготной города со Шрамовскими списками и Шрамовской энергией молодого волка — уже получится сила.»

Дикторша «Вестей» радостно сообщила:

— Самолет прибыл на Внуковский аэродром. Александр Тасум спустился по трапу, одетый в фисташковый костюм от Валенси. Внизу его встречали девушки в национальных одеждах с цветами. Милиция не смогла задержать преступника…

«А еще Праслов знает, что Сергей Шрамов не повязан с той стаей, которая уселась сейчас на Питере.»

— А еще, — подсказал Праслов, — Я почуял, что Сереге Шраму заподляно по натуре на кого-то шестерить. Даже за охренительные бабки. По этому вопрос стоит об равноправном союзе нерушимом.

«Еще Праслов дал понять, что и с „уголковыми“ запутками подсобит, чем сможет, если сойдемся в главном.» — Шрам косяком глаз обветривал блатную камеру. Больше всего прикололо, что трубы у рукомойника пребывают на последнем дыхании. Наверное, депутат-непоседа на них часто отжимается, мало ему шведской стенки.

— Ну что, Шрам, охота тебе ввязаться в поножовщину с питерскими паханами, набитыми баксами, обложенными со всех сторон стволами и быками, прикрытами, как японские церкви, кучей крыш? — поторопил гостя с решением хозяин.

В слух не добавил хозяин, что предлагается ввязаться, имея за спиной списанного авторитета, а ныне зека, Праслова и Эрмитажные списки, с которыми тоже не ясно — динамит это или хлопушка с конфетти?

И тут депутат пригубил, наконец, мадерки. А то уж Серега грешным делом не отметал вариант, что пойло злой химией закрашено. Что депутат бадягу развел для замыливания зенек, а сам от тоски подрядился борзого пацана Шрама мочкануть.

Однако все равно не стал хлебать напитки из своего стакана Сергей. Поостерегся…

3

— Шрамов из триста девятой опять в гости просится. Наличкой, говорит, заплатит.

— Ишь, разгулялся, — прапорщик сплюнул замочаленную зубами спичку в пластмассовый стаканчик, где такого добра к концу смены накапливалось преизрядно. — Ишь шустрый. «Трубу» ему отнес?

— Оттуда иду, — подчиненный снял фуражку, провел ладонью по залысине.

— Ишь, гуляка выискался. — Прапор задумался, прапор не спешил. Необычное что-то творится. Ходит человек по камерам, денег не жалеет. Не случалось такого на памяти прапорщика.

— Нам все едино, наличкой или куда, — прапор не торопился. Необычное-странное-подозрительное-потом расхлебывай. Но с другой стороны: платит-пополняет-мне хорошо-всем хорошо. Не пустишь, потом тебе же свои укажут — навару нас лишаешь, паря, слишком нажористо живешь, да? Ну так поделись с товарищами по труду.

— Шрамов, говоришь…

Хотя опять же подозрительно, чего это он по гостям разбегался. Прапору в голову забрело воспоминание: детство, книжка с картинками про Винни-Пуха, Пух этот с корешем Пятачком по четвергам завсегда шлялись по гостям, всех обходили, кто жил там в это… как его…

Да, нелегок ты, хлеб старшего.

— Пусть идет. Но, — прапор забросил в рот новую спичину, — ежели опять запросится, — махнул рукой, — иди. Скажешь мне опять, решим…

«Или совета попытать?» — провожая взглядом выходящего подчиненного, прапор положил руку на телефонную трубку. Хотя никто не любит, когда дополнительно нагружают. Но с другой стороны….

Глава девятая. Лазарет

Крест-накрест сложили «Кресты»,

Схоронив судьбы заживо там.

Развели нам к свободе мосты,

Приковали навечно к «Крестам».

1

— Можно вам задать вопрос?

— Да бога ради.

Как же не оказать любезность частному лицу, желающему оказать безвозмездную помощь.

— Туберкулезников хватает?

— Спрашиваете! — воскликнул доктор, удивившись столь наивному вопросу.

— А чего ж их в больницу не определяют? Заразная болезнь, потом по городу разносят.

— Тюремная больница у нас, голубчик, одна, вот почему. И она старая, маленькая, тесная. Забита всегда под завязку. Вот пусть соберутся ваши милосердные частные лица, сбросятся и выстроят еще больницу, а лучше сразу две, тогда станет полегче.

— А совсем шклявых, кто в последней стадии, хотя бы для них-то можно топчан найти?

— Их стараемся определять в стационар, — твердо сказал лепила.

— Но я смотрю, сидят доходяги доходягами, одной ногой в могиле, кашлем душатся. — Шрам маячил в центре смотровой, руки в карманах. Типа ходить кругами мимо шкафчиков, из которых вдруг чего зек возьмет и сопрет, не следовало. Дубак полезет с острасткой, помешает интересному разговору.

— А вы думаете, они обращаются? — воротя фотокарточку куда-то в сторону, сокрушенно покачал головой доктор. — Сами себе поставить диагноз они не могут. Дохают в камерах, на что-то надеются, непонятно на что.

— Вчера человек один умер, у него тоже был тубик. Вчера утром, помните?

— Да, был вчера один чахоточный.

— У него болезнь в последней стадии или не в последней?

— В последней.

— День до этого я с ним свиданькался. Доходяга, конечно, но встречал я похуже людей и то еще долго пыхтели. А тут раз и кинул человек ласты, в смысле умер. Не похож, он, по-моему, был на того, кто завтра должен умереть.

— А насколько он по-вашему должен быть плох? Не знаю как день назад, но ко мне его привезли в виде мешка с костями. Живот прилипал к спине. А кожа-то…

Поискал глазами. Отыскал на столе желтый листок какой-то рекламки, поднял ее, потряс.

Вот такого цвета. Это, батенька, последняя стадия и есть. Когда и в стационаре уже не всех вылечить можно, а уж здесь. Знаете, голубчик, в духоте и тесноте еще более крепкие люди могут в одночасье скончаться, мгновенное удушье и адью, а ваш… кто он вам там… совсем плохой был.

Чем-то особенным прилипла к зрачкам Сереги рекламная малява. Две мыслишки зацепили Шрама. Первая — шкурная. Панас кончился, а ведь недвусмысленно знал Панас, на какой зоне кормил гнус Шрам. И может быть даже был в курсах, что с той зоны Шрам в рывок отвалил. Поспрошали бы Панаса любопытные следаки, а потом бы сверили начерпанное дерьмо с личным делом Сереги. И вот уже в проруби всплыла бы неувязочка — по досье Шрам чист перед законом по прежним годам, а тут живой свидетель на такие бумажные слова крест клеит.

И ради звездочки на погоны какой-нибудь ушлый следак пошел бы землю трахать-колотить, запросы рассылать. Врядли бы он дохрючил, что Шрам за стирку прежней биографии два лимона зазеленил. Но что-нибудь опарышевое надыбать мог запросто.

Вторая мыслишка попроще. Что и сам Серега по лезвию пляшет. За его шкуру засланы бабки, и кто-то их врядли мечтает возвернуть в зад. Где нибудь, может, на камере, может, в какой служебке, а может, и здесь, на больничной койке засел отвязанный боец, для которого слова «Шрам» и «труп» не отличаются по смыслу. Мыслишки покрутились и улетели на хутор бабочек ловить.

— Знаете, — глядя, как задумчиво жует глазами Шрам желтую рекламку, произнес доктор, — я вам как медик скажу, вашему… э-э… знакомому повезло. Не жилец он был, не вытащили бы его и в больнице, а вот намучиться мог. Наверное, нам всем того можно пожелать — быстро и безболезненно уйти…

2

— Так вот, этот Зелик, когда порывал с очередной подругой, забирал обратно все подаренные духи, шубки, браслетики вплоть до нижнего белья.

— А я свою учил: «Ты — дура, — говорил, — жрать готовить не умеешь. А вот сидел один комдив при Сталине. А ему гнали, что всю семью по лагерям рассредоточили. Только в передачах ему голубцы доставлялись. А так их готовить только его благоверная умела. Вот и просекал комдив, что семья его покеда на воле», — калякали на вечную тему соседи по палате.