Игорю Макееву не снились кошмары, не просыпался он в холодном поту, не стояли зеки кровавые в глазах. Да, покойник Игорю Макееву не являлся. Зато явились люди.
Главный из явившихся наяву Макееву людей мог бы прочесть лекцию о пользе диктофонов. И показать, как выглядит японский цифровой диктофон. Как брелок от ключей. Такой же величины, толщины и даже формы. Маленький гад, а чувствительный.
В лекцию о пользе диктофонов, так, чисто для развлечения слушателей, вошел бы смешной случай. О том, как один надзиратель, невысокий, с ранней залысиной, взял от заключенного крупную сумму денег, а взамен сдал с потрохами коллегу по дубаковскому ремеслу и при этом говорил, говорил. Голос увековечивал миникомпьютер, чип, в общем, какая-то такая херотень. Нет, при желании, с умного брелка можно переписать голос на пленку, записать в компьютер, хоть по Интернету передать, чтоб разнес запись по всему белу свету, до Билла Клинтона донес. Еще раз — было бы желание. Желанию уйти записи в Интернет не дал развиться невысокий, с ранней залысиной, надзиратель. И с неслабого перепугу, согласился он на все то, что приказал ему заключенный. И дальше ему выполнять приказы заключенного, потому что нет у дубака теперь выбора. На этом в чем-то даже поучительном случае лекцию о пользе диктофонов можно было бы закончить.
Но не лекцию Макееву читали. Если бы вообще читали хоть что-то, как было бы Макееву тогда хорошо.
Пахло углем. Странно если бы на угольном складе пахло чем-то иным. Правда, ничего не было бы странного, если б к началу отопительного сезона уголь не сумели заготовить. Но сумели, и к потолку взбегали черные в антрацитовых отблесках навалы. Пол, свободный от заготовок на зиму, покрывала растоптанная угольная крошка. Слева от входа, моргающего через оплетку слабоватовой лампой, к стене был пришпандерен щит. На его крюках хранились лопаты и ломы. Сейчас на месте лопат висел человек.
«Не может быть! Его, надзирателя, в тюрьме арестовали зеки!» Впору хохотать. Или орать от боли. Но ни то, ни другое недоступно. Рот заткнут тряпкой.
— А так нравится? — бандитского обличья тип обрушил на печень сокрушительный удар.
Игоря скрутило бы колесом, но мешали путы, грязные, привонявшие солярой веревки. Печень ушла со своего места. Желудок подпрыгнул к горлу, свело кишечник и шилом кольнуло в паху. Темная внутренняя жидкость брызнула на линзы глаз, замутняя видимость. Уши зазвенели, как наковальня после кувалды. Из-за звона донеслось:
— Оттащим в котельную. Дам по штуке кочегарам, они его сами в топку запихнут и по углям разровняют. И пускай рыскают потом, хоть с собаками, хоть с холмсами и ватсонами.
Как он сам попал в переплет, Игорь Макеев знает. Его зазвал Вадик… Как же его фамилия? Не сумелось выяснить… В разных сменах работают.
Подсек его Вадик после смены, наживив на крючок приманку «хочешь подхалтурить?». Мол, слышал ты толковый парень, такой и нужен. Зазвал его Вадик сюда, дескать, на месте покажу, как из ничего можно рыбно зашабашить. Завел. За дверью угольного склада уже поджидали. Сам Вадик тут же уклейкой выскочил наружу. Сейчас, наверное, торчит за дверью на шухере.
Как попали урки в сарай, Игорь понимает. Бывало, использовали зеков как рабсилу. Не самим же ломаться. Наверное, Вадик якобы повел зеков перекидывать уголь, или уголовники якобы что-нибудь переносили из корпуса в один из складов.
Сначала Игорь не мог поверить, что это происходит с ним, происходит наяву, происходит на рабочем месте. Потом Игорь не мог взять в толк «за что?» и чего от него добиваются. Теперь Игорю объяснили, отчего и почему и что уркам от него нужно. Теперь Игорю страшно хотелось домой, в деревню, на лавку перед домом, чтобы о ногу терся Васька-кот. Он бы отдал все накупленное и накопленное, чтобы вернуться сейчас в Куземкино. Но, Игорь открыл глаза, он не в Куземкино, он на угольном складе.
— Спроси, он дозрел? — подал голос второй, явно старший в их паре уголовник, держащийся позади.
— Ты дозрел? — спросил первый. Повернулся к старшему: — Молчит.
— Заговорит, — прилетело от второго.
— Бляха, пакета, нету! — огорченно сказал бандит, оглядевшись. — Ща бы их любимый ментовский способ применили. Мешок на голову. Действует безотказно, как пурген.
— Лом возьми, — подсказал второй.
— А точно!
Бандит поднял с пола лом, выбрав покороче и потолще.
— Не все ментам нас конопатить и месить. Ты знаешь, — пальцы бандита сжали подбородок, — как меня ваши в обезьяннике мордовали?! «Колбасами» с песком! Иглу в десну втыкали, понял, чмо! А до того ОМОН на задержании отхаживал ботами. Ща, ментяра, все у меня узнаешь!
Бандит размахнулся ломом, как дубиной.
«Да нет! Не будет он! Пугает! Я же надзиратель!»
Тусклое железо описало дугу… Гранатой разорвалась боль в коленной чашечке. Потом почему-то непереносимо взывали сразу все зубы, его здоровые крепкие зубы, запуская сотню каленых стрел в мозг. И накрыла темнота, как попугая тряпка…
…отступила.
— Ну, вот и очухался.
Игорь узнал голос первого бандита. Да, твою мать, он уже их различает по голосам.
— Может ему лом в задницу засунуть?
— Можно, — одобрил второй. — Но для начала сделай ему из яиц гоголь-моголь. Погоди-ка! Держи окурок, чего добру пропадать.
— Дело. Сейчас мы ему…
Изнутри по колену методично лупил таран. Как на качелях: вверх взмываешь — отпускает, ухаешь вниз — и пронзает. Игорь повторял себе, заклинал себя: своих не продавать, не простят, нельзя, я с ними, не продавать, не простят…
А зековские пальцы расстегивали форменные пуговицы. Затрещала от рывка тряпка — хана тельнику с начесом. Бандюган, подмигнув жертве, затянулся, раскаляя сигаретный уголек, и затушил окурок о грудь Игоря Макеева.
О господи, мать родная, никогда не думал, что это так больно!!! Сердце будто дверью защемило, у меня ж никогда не болело сердце…
— Не дозрел наш фрукт?
— Эй, слышь? — опять пальцы задрали подбородок. — Ты дозрел? Не, крепится.
— Тогда приступай к гоголю-моголю.
— Ага, — не скрыл своей радости первый бандит. — Сперва наметим рукой.
«Нельзя» — отчего-то это слово загорелось под закрывшимися глазами Игоря. Потом каждую буковку этого слова боль разнесла на куски, будто в неоновую рекламу попала молния.
Тряпка во рту впитывала слюну и крики, то и другое не выпуская наружу. Трусы намокали и липли к коже. Накатила тошнота и, наконец, пришел настоящий страх.
— А теперь ломиком.
Больше Игорь держаться не мог.
— Стой, Боксер! — приказал второй. — Наш терпила башкой замотал. Спроси его по новой, дозрел ли.
Игорь расслышал и бурно закивал.
— Ну, Боксер, вытаскивай кляп. Слушать будем.
— Вы меня не убьете? — сплюнув, через тяжелые вздохи, проговорил Игорь.
— Не знаю еще, не знаю, — ответил второй зек. Он подошел ближе и Игорь мог его теперь хорошо рассмотреть: не высокий и не низкий, крепко сбитый, с оловом в глазах.
— Пойдешь в сознанку, будешь стараться, отпустим. Хотя ты жизни не заслуживаешь. Ну, говори!
— Да, я убил этого… ну на «П», вашего товарища.
— Гниль! — бандит, которого, выяснилось, звали Боксер, провел в живот Игоря незамысловатый апперкот.
— Уймись! — приказал старший. — Мешаешь колоть. Продолжай.
Продышавшись, Игорь вновь смог заговорить:
— Дал промеж лопаток во время шмона камеры. Он прогнулся от боли, в этот момент всадил ему шприц-тюбик. По-моему, он не почу…
— К главному переходи! — перебил старший зек.
— Задание и шприц-тюбик получил от прапорщика Григорьева, старшего смены.
— Задание? — скривил губы главный в зековской паре. — Как красиво звучит. Типа, не виноватый я, приказ выполнял. Видишь?
Уголовник поднес ладонь поближе к Игорю и показал, что держал в ней во время их беседы. Пейджер или тамагочи. Зек понажимал какие-то кнопочки и… Игорь услышал себя: «Задание и шприц-тюбик я получил от прапорщика»…
— Делай выводы и живи пока. Разрешаю. Но могу перекроить приговор. Тогда достану отовсюду. Отвяжи ему одну цапку, Боксер, дальше сам отвяжется.
— А если в управу он побежит? — забеспокоился номер первый.
— Бежать он, Боксер, уже не справится. Надо говорить «поковыляет». Так вот, если он похромает в управу, то выроет себе могилу. Но он на идиота не похож. Он по-тихому сейчас уберется из изолятора, обратится в травмпункт, возьмет больничный и будет откашливаться на бюллютне. Мотаем отсюда.
Игорь, освобожденной рукой потянувшись к узлу на второй руке, услышал разговор идущих к двери его мучителей:
— Ты, Шрам, правильный мужик, да за тебя…
— Насчет мужика, чтоб я больше не слышал.
— Извини, Шрам, я ж в хорошем смысле! Ты правильный человек, денег не жалеешь, чтоб ментам за кореша отомстить. Уважаю.
Боксер открыл дверь, пропуская Шрама.
— Во, напели! — Шрам посмотрел на электронное табло, которое показывало в том числе и время, и отправил диктофон в карман. — Целая фонотека набирается. Потом положу на музыку и буду слушать…
Глава одиннадцатая. Воля
И снятся мне кошмарики:
Я на воздушном шарике, я на воздушном шарике
Летаю над страной,
Я над лесами с мишками, над лагерями с вышками,
А за колючей проволкой собаки и конвой.
1
Росту в нем отмерялось не больше метра шестидесяти. А для его ремесла, то есть обрабатывать рожу сидящего на стуле клиента, больше и не требовалось. Сухонький, вертлявый сморчок, который вроде обязан по жизни, природе и ремеслу быть болтливым, молчал как рыба об лед. Нет, впрочем, до рыбы не дотягивал, рыба не бормочет под нос «тэкс, тэкс».
Не иначе, списанный на пенсию киношный гример. Что делать, не хватает загрузки на всю фильмовую братию. А старичку добрые люди взяли и подыскали занятьице по профессии, к тому ж поденежнее, чем на прежнем месте. Разве что, вот беда, безмолствовать приходится.
Но перепланировка личины продлилась недолго. Гример, пр