— А зачем тебе надо его выгрызать? — Шрам расстегнул рукава джинсового куртофана, в камере экватор, придется стягивать с себя лишнее. — Или, интересуясь про то же самое, зачем мне надо было месить этих козлов? Здесь что, по закону не делается? Это кабак или крытка?
— Первый раз в «Угол-шоу» сыграл? Я вот тоже первый, да полгода уж копчусь, — проговорил Панас, неожиданно понизив голос. — Тут свои порядки.
— Какие еще свои? — Шрам с раздражением бросил куртку на одеяло. — В крытках порядок один.
Панас заговорил почти шепотом:
— Я тоже так думал. Да тут по-своему завернуто. Например, за башли можно не только вселить, но и отселить. Например, мне, в больницу надо, а хера так просто в больницу переведут. Увидишь, тут много чего…
— Ладно, потом, — перебил Сергей. Панас начинал его утомлять и злить. Бздливым стал. Съела телесная болячка прежнего Панаса. Да и не до того сейчас Шраму. Свои заморочки обмозговать надо. — Я устал и отдыхаю. Займешь место рядом…
Двое сидели на корточках возле стены.
— Слышал, человек Шрамом обозвался. — один протянул другому сигарету с оторванным фильтром.
— Ну и чего? — собеседник поморщился, но не оттого, что недоволен предложенным куревом, а по причине разнывшегося зуба.
— По ухваткам, похоже, тот самый Шрам, который, говорят, год назад Вирши со всеми тамошними нефтетерминалами подмял.[1]
— Брось, чего ж его тогда к нам пихнули?
— Вот и я думаю — чего. Мульку про нового зама помнишь? Который местный порядок ломает.
— Ерунда, — отмахнулся и приложил ладонь к щеке, типа по всем нервам стреляет, зараза. — Да посмотришь, завтра Шрама твоего здесь уже не будет. Переведут. Или даже сегодня. Скажи лучше, что с зубом делать?
— Напиши, чтоб «Диролу» в передачу положили…
Сергей лежал на спине с закрытыми глазами. Воздух в камере дрожит, типа желе. Густой, хоть ножом режь на дольки. Будто мыло, воздух можно упаковать в бумажку и написать мелкими буквами его состав: неистребимый запашок тюремных стен, душок параши, кислая одежная вонь, пот, перегар, табачный дым и прочие выхлопы. Впору аромат закачивать во флаконы и продавать любителям нюхать воспоминания, наклеивая этикетки — одеколон «У кума», духи «На киче», дезик «Парашен спайз».
Вновь шкандыбать по одной и той же колее Сергей ненавидел. Тоскливо это. Но хрен ли сделаешь, когда за тебя так сильно похлопотали. Надо признать, сработали умело, и теперь хошь-не хошь, а придется чуток понежиться на шконках. Господи, если ты есть, быстрее выправляй расклад, иначе обижусь.
Сергей лежал на спине с закрытыми глазами. На душе было паскудно, словно после приговора. Такому настроению одно лекарство — напиться до чертей. Но настроение надо скрутить в узел, упаковать в посылку и отправить в Уланбатор авиапочтой. Потому что требуется сейчас другое. А требуется нырнуть во вчерашний день, который из-за толстых стен, сейчас казался не вчерашним, а пятилетней давности. Глядишь, чего и сложится.
Отматывать паскудный день начал с вечера.
Он возвращался с таможни. Где улаживал недоразумения, на настоящее и на будущее. Переговоры прошли в теплой и дружественной. За деловой теркой приговорили флакон. Веселый «Абсолют» гулял-бродил по телу, заглядывал в глаза и вечернюю трассу слегка раскачивало. Что-нибудь изменилось бы, не булькай в башне те стаканы? Может быть…
2
— Со Шрамом надо кончать.
Это прозвучало после того, как Лолита устала петь про «упоительны в России вечера» и простучала каблучками по сцене, обслюнявив клиентов зазывным взглядом из-под километровых ресниц. После того, как халдей подсуетился насчет второго запотевшего «Смирноффа». После того, как перетерли за Рафика-Десанта, который спит и мечтает со своими хачиками на их земле разбирать угнанные тачки в сарае «Авторемонт» и берется отмаксовывать за тишину в бизнесе по десять штук в месяц. Вечно жмутся эти черные. Только у сидящих в ларьках мокрощелок, они могут прослыть щедрыми горными орлами. Короче, порешили стоять на двадцати, или пусть Рафик катится на своих тачках, пока не упрется.
После и прозвучало:
— Со Шрамом надо кончать.
Сказавший это ухватил двумя пальцами (на одном, большом, не хватало фаланги) рюмку за короткую ножку. Задрал голову, открывая взглядам большое пигментное пятно на шее, ухарски вплеснул в себя водку. Его собеседник сверкнул в улыбке белыми плакатными зубами, подцепил на вилку половину зразы и, разглядывая сочащийся жиром закусь, произнес, типа прикалываясь:
— А у Шрама сегодня на ужин макароны.
Пятнистый вежливо заржал. Прожевав мясо, белозубый утер пасть салфеткой, скомкал ее, отбросил комок и возложил ладони на скатерть:
— Да, Шраму выписываться никак нельзя. Вольный воздух вреден для его и нашего здоровья. Ни для того его сажали, чтоб он вышел, — он потянулся к пачке «Парламента» без боязни, что табачный налет испортит белизну зубов. — Ты прояснил? — главная причина, почему Шрам мешает жить этим двум нормальным пацанам, осталась не объявлена вслух.
Человек с родимым пятном на шее кивнул.
— Берутся оформить. За… — он отогнул на одной руке свой увечный палец и три пальца на другой руке. Нули показывать не стал. И так понятно сколько их. — Гарантируют в течение трех дней. Отсчет ведется по получению предоплаты. Предоплата обычная, половина. Если малость накинуть, можно на выбор заказать: чтоб помучился; на перо; чтоб при попытке к бегству; чтоб от грыжи, это когда вырезают грыжу и запузыривают в глотку, пока не задохнется. А вот за столько, — пальцев стало гораздо больше, — Обещают из него чучело сделать. Хошь, покрась в бронзовый цвет и ставь в зимнем саду, будто памятник Спартаку.
— Так в чем проблема?
— В башлях. Можем себе позволить? Стоит Шрам того?
— Можем, — опять за столом засияла голливудская улыбка. — Максай, только без лишнего шика, по первому тарифу. Мы — не новорусские из анекдотов. И если из каждого жмура чучело надувать, Кунсткамеры не хватит. Сегодня же вызванивай кого надо, поднимай с люли и плати. Шарманку надо заводить не откладывая. Сколько он просидит? (В ответ — пожатие плечами, упакованными в клубный пиджак) Вот то-то! Ну три-то дня у нас имеются. А от Шрама нам неприятностей перепадет на сумму вдесятеро против названной. — и опять белозубый умолчал, какую путь-дорожку ему переступил Сережка Шрамов. А дело на Руси самое обычное: задолжал зубатик Серегиному инвестиционному фонду «Венком-капитал». Мочилово же — самый надежный способ избавляться от долгов.
— Ну, тогда помянем друга, — вновь укороченный палец расплющился о рюмочный бок. — Земля ему пухом.
— Спи спокойно, дорогой корефан. Понял? — снова типа шутканул белозубый.
Они выпили, не чокаясь…
3
Второй следственный изолятор Санкт-Петербурга «Углы» мало чем отличался от знаменитых «Крестов». Чуть поновее, чуть поменьше в размерах, послабше слава. В народе его за схожесть часто так и называли: «Вторые кресты», «Малые кресты», «Угловые кресты»… Скромно завсегда сидело начальство «Вторых крестов» на совещаниях, тише едешь — дольше будешь. Тишина стояла в коридорах «Малых крестов». Мертвая тишина и жуть.
«Какой навар можно снять с того, что Шрам проторчит в „Углах“ неделю-две, а то и всего несколько дней. Выкинуть на время из блатной колоды и попробовать чего-то там перетасовать? Руководить братвой и делами он сможет и отсюда. А если цель при всех наворотах совсем простая — завалить Серегу Шрама?
А почему бы и не городить, с другой стороны, огород, если хочешь замести следы… Так, так, вот оно…»
Сергей открыл глаза. Над ним подвесным потолком красовалась изнанка верхней шконки: металлическая сетка с проваливающимся в ее ячейки матрацем. Матрацу судя по замызганности лет так миллиард.
«Замочи Шрама на воле, его ребята перекопали бы округу. Они ж тоже знают тех, кто лично на Шрама зуб имеет, или кому мечтается отломить кусок от Шрамового дела. Значит… Значит, эта падла ходит где-то близко, крутится около Шрама, и сученок этот испугался, что ребята Шрама доберутся до него и порвут на части за своего пахана. Потому и удумал засадить в крытку и заказать, а, может, уже заказал мочилово здесь. Пускай Шрамовы ребята потом „Малым крестам“ предъявы засылают, до заказчика маскарада им, точняк, будет не добраться. Хитро заквашено. И тогда совсем неважно, как долго просидит Шрам на мягких нарах. Чтоб замочить хватит и одного дня. Например, сегодняшнего…»
Кимарить было нельзя. И нельзя будет до тех пор, пока не откинешься волей подышать. А не спать — вредно и тяжело.
— Это не я надумал, это мне старшие рассказывали, — бубнилось через два ряда, — Берешь огрызок сосиски и аккуратненько тушью на нем мозоли и морщинки малюешь. Ноготь тоже можно намалевать, но кайфнее будет со спичечного коробка бумажку содрать и прилепить, будто ноготь уже синий…
Он умудрялся барахтаться на поверхности. Плавать в зыбкой слизи между сном и явью. И каждый звук, будь то шевеление кого-то на шконках или всхрап, не говоря уж о погрюкиваниях, позвякиваниях, ходьбе, он сразу же выцарапывался из мути.
Изредка, выходя из дремы, вращал челюстью, оглядывал камеру. Вечный, никогда здесь не отрубаемый, свет солью грыз замаявшиеся глаза. В хате стоит шепчущая тишина, будто саранча посевы грызет — шелестят разговоры бодрствующей смены. Большинство из тех, чей черед занять спальные места настанет под утро, все ж таки исхитрялись отключиться: сидя на краешке шконки или на полу. Некоторые запрокинулись в проходе, постелив на линолеум мятые шмотки. Ночь брала свое.
— …И когда твой палец из огрызка сосиски уже, как натуральный, — продолжалось бубнение через два ряда, — Подбрасываешь кому-то в баланду. А совсем подфартит, в момент шмона тишком подкладываешь на видное место. Вертухаи — народ нервный…
В черепе устало, не в первый раз перещупывались расклады. А почему киллер должен подсесть? Он может уже сидеть. Кстати, могут зарядить чуть ли не любого уголка, кого-то зашугав, кого-то прикупив, или применив и кнут, и повидло. А почему бы вертухайчикам не подряжаться ликвид