Дмитрий Александрович Алейников Криминальный диагноз
— Что это ты выдумываешь? — строго спросила Гусеница. — Да ты в своем уме?
— Не знаю, — ответила Алиса. — Должно быть, в чужом. Видите ли…
АРМАДА-ПРЕСС, 1999 ©АРМАДА, 1999 ISBN 5-7632-0967-2
Глава I
Хоть убей, не помню, как я оказался в морге. Признание звучит ничего себе, оригинально, только думать об этом некогда. Вообще у меня не осталось ни одной мысли, кроме как о теплой ванне и стакане коньяка. Именно стакане, а не этом наперсточке, которые вошло в моду подавать гостям «в лучших домах». Сейчас я с удовольствием приложился бы прямо к горлышку армянской «гранаты», невзирая на то, что будут думать обо мне знакомые аристократы. Замерз я, милостивые государи, как последняя собака!
Нет, на улице-то тепло, лето в разгаре. Для нормальных людей покажется, наверное, что даже душно, но меня знобит так, словно я пальцы сунул в розетку. Пытаюсь закутаться в свою простыню, но при каждом шаге это импровизированное сари полощется, прихватывая очередную порцию свежего ночного воздуха и загоняя его вверх — от коленей и выше по телу, до самых подмышек. Идти быстрее невозможно — прихваченные у санитарки тапочки так и норовят слететь и умчаться вперед. Будь это персеевы сандалии, такое рвение было бы полезно и похвально, но каждый раз делать несколько прыжков на одной ноге, обутой в тапочку с подобным норовом…
Утешало одно: до дома уже сравнительно недалеко, от силы минут двадцать. Правда, чем ближе я подходил к нему, тем настойчивее задавался вопросом, как попасть в квартиру, поскольку у меня не было ни ключей, ни документов, ни даже представления о том, что произошло за последние сутки. Как я попал в морг?! Кого бы огорошить этим вопросом?
Подобные сюрпризы память преподносит мне не впервые. Несколько раз я уже пребывал в состоянии новорожденного, не в силах выковырять из своих спутанных в клубок извилин даже собственное имя. Но об этом чуть позже.
Начну же я с того, как два часа назад открыл глаза. То ли проснулся, то ли пришел в себя, то ли просто «включился» после очередного провала памяти. Еще не подняв веки, я ощутил жуткий холод и понял, что лежу на чем-то далеком от моей родной двуспальной. Этот дискомфорт был вполне логично дополнен полумраком и неописуемым смрадом, от которого с удвоенным проворством подкатывала тошнота.
Чувствовал я себя как после капитальной попойки. Голова, желудок, мурашки… да что рассказывать? И так всем известно, как себя чувствуешь с бодуна.
То, что я лежу в мертвецкой, до меня дошло не сразу, ибо первые полминуты я был занят тем, что ощупывал себя, не желая поверить, что валяюсь не просто черт те где, но лежу в этом «черт те где» абсолютно голый. Потом я озирался, ориентируясь во времени и пространстве. Народ, разложенный в таком же виде справа и слева от меня, вел себя на редкость смирно. Ни дать ни взять тихий час в яслях. Только интерьер мрачноват. Я решил, что попал в вытрезвитель. А что я должен был подумать? Ну, не был я ни разу в жизни ни в вытрезвителе, ни в морге, не имею ни малейшего представления об их внутреннем убранстве. Не поверите, но даже когда я, привстав со своего ложа, увидел через «койку» от себя голую тетку, то нисколько не усомнился в своей версии. Попенял только на порядки в нашем здравоохранении. Дожили! Средних лет даму положили неглиже со столь же одетыми кавалерами. Хотя, может, и был в этом воспитательный момент…
Врать не буду: поняв, что передо мной женщина, я не потупил взор и не отвернулся в смятении. Вообще говоря, голова у меня гудела так, что отворачиваться и вращать ею было крайне затруднительно. Это, конечно, не оправдывает того обстоятельства, что я окинул распростертое передо мной тело оценивающим взглядом. Замечу лишь, что, когда меня мутит, я меньше всего думаю об условностях и приличиях. А в оправдание свое скажу, что при более внимательном осмотре дама оказалась ничего себе. Она, пожалуй, была даже моложе тех средних лет, которые я ей дал сначала в потемках. Фигурка, конечно, уже не «топ», но все пропорции и округлости, как говорится, отвечают стандартам. Только беспорядок у нее в прическе. Постой-ка…
Делаю шаг, вытягиваю шею, чтобы понять, что это за дребедень у нее в волосах. Грязь, что ли?
И тут я вижу, что с головой у дамочки не все ладно. Причем мои проблемы с памятью по сравнению с ее бедой — сущие пустяки. Часть головы у нее, начиная от самых корней волос, просто отсутствует. Напрочь!
Можете себе представить? Ладный такой, маленький подбородок, пухлые губы, чуть приоткрывшиеся словно во сне, носик уточкой, от души прокрашенные тенями веки с густыми, как немецкая зубная щетка, ресницами, выведенные в нитку брови, высокий лоб. А дальше — сущий ужас: ком из волос, крови, какой-то травы и невесть чего еще. Нет у мадам макушки!
Как же так? Я отшатнулся от этого натюрморта. Как же это можно, чтобы живых людей складывали вперемешку с трупами? Во, дает родная медицина!
Меня так расперло от возмущения, что я дернул за ногу ближайшего дядьку, чтобы разбудить его и сообщить, в каком развеселом соседстве он тут отсыпается. А нога у дядьки — шмяк на пол и — тюк! — пяткой о потемневший мрамор. Нет, нога была прикреплена к туловищу по всем правилам, просто не ведут себя так конечности у живых людей…
Короче, следующие пять минут пытаюсь свыкнуться с мыслью, что живой я тут один. Не самая веселая новость.
Где я? Дико озираясь по сторонам, ищу если не объяснение происходящему, то, по меньшей мере, определение этому…
Как в морге. Словосочетание это, аллегория, появившись в моем гудящем от перенапряжения черепке, вдруг представляется мне единственно разумным объяснением. Ну конечно! Где еще встретишь в такой уютной прохладной атмосфере столько покойников за раз?
Открытие это, внеся хоть какую-то ясность в мое теперешнее положение, сначала обрадовало, но следом возник вопрос: чем руководствовались люди, определившие меня в эту компанию?
Тут-то меня и скрутил озноб, буквально сдиравший с тела кожу и вознамерившийся, кажется, как минимум вытрясти из меня мою грешную душу. Даже ощущение похмелья отошло на второй план.
Сжавшись в комок и натянув струнами все мышцы, я вернул себе отчасти способность управлять своим телом и ринулся к выходу.
Окажись дверь запертой, я бы, наверное, скончался бесславно от разрыва сердца, и местным труженикам осталось бы только позднее оттащить меня на место, ворча по поводу неугомонности современных покойников. На всякий случай заранее приношу извинения за беспокойство труженикам этого невидимого фронта.
Дверь была открыта, и я вылетел в нее, как канарейка выпархивает на волю из незапертой клетки. Принимая во внимание мою первозданную наготу, можно еще сравнить мой выход в эту дверь со вторым появлением на свет, но, по-моему, и так достаточно медицинских деталей и деталек.
Выпорхнув из двери, я увидел наконец живого человека. Человеком этим была девушка в халате и медицинской шапочке, с трудом державшейся поверх снопа рыжих кудряшек. Маленького росточка, полненькая такая девчушка-дурнушка с намазанными морковного цвета помадой толстенькими губками, которые при моем появлении образовали круг, напоминающий по форме свежий пончик. Отвлеченная моим вторжением от книги и тетради, девушка подняла на меня свои красные от переутомления глазки. Глазки тут же выпучились, рот, повторюсь, принял форму пончика и выпустил из груди девушки то ли слабый вскрик, то ли всхлип, то ли стон.
Моим первым порывом было прикрыть свою чисто мужскую атрибутику и извиниться за бестактность, но я опоздал. Не издав более ни звука, толстушка закатила глаза и плюхнулась со стула. Что-то подсказывало мне, что отнюдь не мои телеса произвели подобный эффект. Скорее всего, сестре показалось необычным, что один из трупов приплелся вдруг со своего погоста к ней на пост.
Возможно, было бы гуманно привести ее в чувство, поднять с холодного пола и оказать прочие знаки внимания одного цивилизованного человека другому, но неопределенность моего статуса на тот момент удержали меня от благих поступков. Проще говоря, мне нужно было сматывать удочки, уносить ноги, рвать когти, пока никто не засвидетельствовал моего воскрешения. Неплохо бы еще вспомнить или выяснить, почему вместо Амстердама я оказался в обиталище жмуриков. В общем, я решил воздержаться от оказания первой помощи. Как знать, оклемайся эта любительница чтения, и раньше врача здесь могли бы оказаться ребята Валдиса со своими пушками наперевес. Уж они бы понаделали во мне столько дыр, что никакая живая водица не подняла бы меня снова.
Кстати… Хотя было ясней ясного, что меня определили в родной морг, и сестра, валявшаяся где-то под столом, была моей соотечественницей, я решил убедиться в своей правоте, а заодно и попытаться прояснить обстановку. Я поднял книгу, из которой что-то выписывала в тетрадь толстушка. Да, книга, слава Богу, была на русском. Гоголь Н. В.
«Поднимите мне веки…» Нашла, дуреха, что читать на таком дежурстве!
Я положил книгу на место. Перегнувшись через стол, посмотрел на часики девушки. Два тридцать пять ночи. Отошел от стола. Меня теперь гораздо больше занимала бумажка на стене, вставленная для солидности в рамку, — план эвакуации при пожаре. Я не собирался поджигать этот гостеприимный дом, меня интересовали две вещи. Во-первых, как выйти на улицу, а во-вторых, где я нахожусь. Ответ на первый вопрос можно было получить, изучив хитросплетение красных стрелок. Второй ответ притаился в правом верхнем углу, над визой начальников, утверждавших программу спасения сотрудников.
Оказалось, все не так уж плохо. Я находился недалеко от выхода, а само заведение, в подвале которого я в данный момент располагался, было довольно близко от моего дома. Только вот как преодолеть эти несколько километр