Развернул вторую бумажку. Пусто. То, как листок сложен, не оставляет сомнения, что в нем что-то лежало. Что-то маленькое. Может быть, таблетка? Я предпочитаю таскать с собой обезболивающее. После зоны я долго мучился зубами, и страх перед приступом боли стал своего рода навязчивой идеей. Поскольку проблем с башкой мне уже хватало, я решил страховаться. Правда, лекарство я носил в фабричной упаковке. Носил до тех пор, пока таблетка не обращалась в прах или не протирался фантик. Зубы меня больше не беспокоили, но с анальгином было как-то спокойнее.
Я встряхнул бумажку. Не похоже, чтобы в ней лежала таблетка: остались бы крошки. Да и, знаете, после отсидки у меня появилось благоговение перед «колесами», так что не стал бы я заворачивать медикамент в бумажку. Хотя ведь таблетку мог дать мне кто-то другой…
Точно! Я хлопнул себя по лбу так, что мозжечок шлепнул изнутри по затылку.
В аэропорту Наташка дала мне какое-то снадобье. Сказала что-то туманное, что это на крайний случай, если Валдис с дружками сильно прижмет. Но не объяснила толком. Да-да. Теперь я точно вспомнил, откуда это взялось. Бумажка пуста, значит, пришлось к крайнему средству прибегнуть, и, судя по тому, что я сижу один в собственной квартире, она каким-то образом помогла.
Так помогла, что я проснулся в морге.
В политических детективах хитрые шпионы часто глотают какую-то дрянь и прикидываются мертвыми, чтобы через пару часов очнуться в реанимобиле, передушить медиков, захватить машину и скрыться. Может, это была та самая таблетка? Бандюги решили, что я умер, и отвалили. Эффектная версия. Только она все равно не объясняет, как я очутился в морге. Не они же меня отвезли туда! Возможно, я теперь никогда не узнаю ответа на этот вопрос. Но времени нет, нужно двигаться дальше.
Итак, в бумажнике ничего больше нет. Вспомнить что-нибудь с на лету не получилось.
Тогда пойдем другим путем. Что я помню точно?
Я точно помню, что мы с Наташкой придумали гениальную комбинацию по извлечению денег из карманов Валдиса и исчезновению с этими деньгами за рубежами отчизны. Найти пристанище на ближайший год мы рассчитывали в Гааге или Амстердаме. Дивное место, и затеряться там вроде как не проблема. Причем про карманы Валдиса я поскромничал: полмиллиона баксов наличными в карманы не уложишь. Даже если брать банковские упаковки сотенных купюр, получится пятьдесят пачек — не хватит карманов даже в охотничьей куртке.
Наталья намеревалась рвануть с деньгами через Польшу в Европу и подать о себе весточку. На меня возлагалась роль идиота-склеротика: я должен был поморочить Валдису голову, чтобы дать ей время пересечь границу. Изобразить очередной приступ амнезии, в тумане которого остались местонахождение ключа от банковской ячейки и ее номер, казалось мне, человеку, не раз бывавшему в подобном переплете, делом пустяковым. Приходилось, конечно, учитывать разницу между вежливым психиатром и мордоворотами со стальными пальцами и паяльником за пазухой. Потому-то Наташка и беспокоилась обо мне, потому-то и достала эту шпионскую таблетку.
Что же мы имеем? Лучше задаться вопросом, что я имею на данный момент. Ответ, первым приходящий на ум, — ничего. Наташка с бабками, должно быть, благополучно пересекла границу и теперь находится неизвестно где. Денег у меня — ноль, даже не очень понятно, как я выберусь к ней, если мы сможем связаться. Именно если, потому как ей могли уже сообщить, что я отправился вместо Голландии на кладбище. Тогда она лишь поставит мне свечку в амстердамском храме. Может быть, даже очень толстую свечку, но вряд ли мне это поможет. А остаться здесь… Если меня не добьют мафиози, то за дверью могут ожидать другие сюрпризы, начиная от милицейской печати на замках и заканчивая новыми владельцами моей квартиры, наследниками, так сказать.
Перспектива мрачноватая, но впадать в отчаяние еще рано. У меня ведь есть телефон этой Нины Полеску. Надо для начала разобраться с ней.
Я взял телефон, набрал номер. Трубку сняли после первого же гудка, и низкий мужской голос выдал какую-то фразу на французском. Единственное слово, которое кажется мне знакомым, — «модерн». Хотя слово это может запросто оказаться чем-то другим, похожим по звучанию. С французов станется: для них проглотить пяток букв ничего не стоит.
Я спросил, не говорит ли мсье по-английски. Не говорит.
— Мадам Полеску, — произнес я как можно четче. — Мадам Нина Полеску.
После небольшой паузы мой собеседник выдал новую трель. Красивый язык, мелодичный, но ни черта не понятно.
— Мадам Нина Полеску, — повторил я как попугай, а в ответ все та же тарабарщина.
Кладу трубку.
Это не конец света. Можно позвонить позже — вдруг там будет человек, говорящий по-английски или даже по-русски. Буржуи — народ образованный.
Непонятно только, почему человек говорит на французском. Я полагал, что звоню в Голландию.
Я подошел к бархану из книг, вываленных на пол. Порывшись, отыскал телефонную книгу. Нашел код. Вот те раз! Оказывается, я звонил в Париж. Почему в Париж? Ведь мы договаривались насчет Амстердама!
Похоже, я умудрился забыть что-то слишком важное. Я почему-то звоню в Париж какой-то Полеску, вместо того чтобы ехать в Амстердам…
Да, именно ехать! Ведь я должен был сегодня утром отправиться на туристическом автобусе в путешествие по Европе. Путешествие, судя по всему, накрылось. Во всяком случае, информация о поездке была записана на одной из вырванных страниц ежедневника. Конечно, если Валдис считает меня мертвым, то они не станут проверять автобус, но лучше не рисковать и выбираться другим способом. Бандюги могли позвонить в агентство и от моего имени отказаться от поездки, чтобы не спровоцировать преждевременный розыск.
Паспорта мои, путевка и двести баксов на дорогу лежат в камере хранения на Белорусском вокзале. С ними, надеюсь, ничего не случится. И пока Валдис считает меня покойником, надо уносить ноги. Не знаю пока как. Хоть автостопом. Визы у меня есть, так что через границы я пройду даже пешком. Хуже ситуация с деньгами. И достать их негде: ни занять, ни получить с должников, потому что «воскресать» опасно. Лучше считаться мертвым. Валдиса недооценивать нельзя. Это я понял давно. Тогда же, когда понял и то, что ему нельзя доверять.
Продав Гришаеву ломтик своей памяти, я считал, что совершил вполне удачную сделку. С одной стороны, я неплохо заработал. С другой — мне дали академический отпуск, что оставляло мне шанс не завалить сессию. Сказать по правде, надежды сдать математику у меня не было никакой: из всех лекций я посетил только одну.
Так что я лежал в палате, ожидая отправки домой, и потихоньку пускал слюни, прикидывая, что можно купить на те деньжищи, которые мне отвалит Гришаев.
Появление у моего ложа следователя не испортило мне настроения. Он задавал глупые вопросы, я старался давать на них еще более глупые ответы. Это получалось у меня неплохо. Казалось, все идет по плану, но в третий свой приход следователь задал мне очередной глупый вопрос, который тем не менее меня насторожил.
— Как вы полагаете, Олег Дмитриевич, — спросил он, — бумага хорошо горит?
Вопрос походил на риторический, и я заподозрил какой-то подвох. Жаль, что нельзя сослаться на потерю памяти, нужно отвечать.
— Хорошо, наверное, — кивнул я с возможно безразличным видом.
— Давайте посмотрим.
Следователь встал, подошел к окну, извлек из кармана автобусный билет и зажигалку. Щелкнув своим огнивом, он поднес уголок билета к пламени.
Билет занялся и, вспыхнув, превратился в крошечную звездочку. Следователь едва успел бросить этот маленький факел за окно, прежде чем обжег пальцы.
— В самом деле, — радостно улыбнулся он мне, как будто ожидал иного результата.
Я снисходительно кивнул.
— А тут вот у меня… — Следователь извлек из кармана небольшую потрепанную книжку в обложке.
— Тоже палить собираетесь? — поинтересовался я.
— Попробую. Только вы не поймите меня неправильно. Литературу я очень даже уважаю.
Следователь взял книгу за корешок, сжав обложку пальцами. Он щелкнул зажигалкой и стал водить язычком пламени по сжатым страницам. Выбившаяся чешуйка ветхой бумаги вспыхнула, сгорев в мгновение ока. Огонь продолжал терзать торец книги, но листы стояли несокрушимой фалангой, не пропуская его внутрь.
Зажигалка нагрелась, и следователь погасил ее.
— Смотрите-ка, — констатировал он, разглядывая томик. — Не загорелся.
— Так и должно быть, — согласился я.
— Но все равно интересно, правда?
— Возможно.
— И что вы на это скажете?
— На что?
— Ну, по итогам проведенного опыта.
— А что я должен сказать?
— Не знаете пока?
— Представьте, нет. И не пока, а вообще. Если только вы не намекаете на опасность возникновения лесных пожаров вследствие автомобильных аварий. Только ведь пожара в моем случае, кажется, не случилось?
— Пожара не случилось. — Следователь убрал свою книгу. — Но машина сгорела. И деньги в чемодане сгорели. Целая куча денег. Пардон, не куча. Деньги были в банковских упаковках. Знаете, плотные такие стопочки бумаги, перетянутые лентой с разноцветными полосками?
— И что дальше?
Этот сыскарь явно ходил вокруг да около какого-то неизвестного мне факта, стараясь заманить меня в свой силок. Я не мог понять, где здесь подвох, и это начинало действовать на нервы.
— А дальше, я надеюсь, вы мне расскажете все сами, Олег Дмитриевич.
— Нечего мне рассказывать, — огрызнулся я.
— Ну-ну. Торопиться не надо. Через два дня вас выпишут, поедете домой. А в Москве мы с вами продолжим этот разговор. В моем кабинете. Настоятельно рекомендую до нашей встречи обдумать то, что я вам сейчас показал…
Не скрою, разговор этот меня расстроил. Но, подумав как следует, я решил, что выводов для себя из трюка с книжкой извлечь не смогу, так что следующий ход оставлю за следователем.
Меня выписали. Я приехал в Москву, где Гришаев передал мне обещанные деньги. Все шло по плану. Так же по плану меня вызвал следователь. Я отправился к нему, уверенный в своей безопасности.