— Я ничего не придумал, — бодро заявил я вместо приветствия.
— Садитесь. — Следователь открыл папку.
— Кроме того, что книгами можно тушить пожар в квартире. У нас дома, знаете, масса книг. Папа в свое время…
— Ситуация изменилась в вашу пользу, — устало произнес следователь, закрывая папку.
— То есть?
— То есть обстоятельства складываются так, что вам не будет предъявлено обвинение в мошенничестве и хищении в особо крупных…
— Вот спасибо.
Я сел, несколько огорошенный подобными «хорошими новостями».
— Вам инкриминируется на сегодняшний день преступная халатность. Статья тянет до десяти, но в вашем случае — максимум пятерка.
— Пятерка? — переспросил я, чувствуя, как вера в завтрашний день исчезает за поворотом.
— Пять лет лишения свободы, — меланхолично пожал плечами следователь. — Но вам и это не выгорит. Не судим, характеристика, тяжелая травма…
Я бросился искать Гришаева. Получить кучку денег за просто так — одно, а мотать срок — совсем другое. Как назло, мой «благодетель» был в командировке. Я нашел Валди-са и сказал, что мне срочно нужно связаться с его отцом и Алексеем Андреевичем. Объяснил зачем. Сказал, что заготовлять дрова в Сибири не готов и скорее расскажу, как было дело.
Валдис струхнул и пообещал все сделать.
На следующий день они приехали ко мне с отцом. Разговор был долгий, а говорил в основном сам Валдис.
— Пойми, старик, — убеждал он меня, — машина уже запущена. С точки зрения УК то, как сложилось сейчас, — лучший вариант. Ты, конечно, можешь, заложить нас. Одному тянуть за всех обидно. Это понятно. И никто тебе ничего не скажет. Твое право. Мы тебе не родственники, не кореша, так что покрывать нас ты не обязан. Но послушай, что я тебе скажу. Если ты расскажешь, как все было, то ничего не выиграешь. Авария уже случилась, и этого не вернуть. Так что загремим все четверо. Только загремим погромче: групповое преступление наказывается строже. Но ты все равно получишь больше всех. Не обижайся, Олег, но ты ведь был за рулем. Так что сядем все. Но что ты выиграешь? Лично ты?
Ответить мне было нечего. Я сомневался, что все обстоит именно так, как описывал Валдис, но доля правды в его прогнозе, конечно, была. Выйти сухим из воды мне теперь, скорее всего, не светило. Так что стоило выслушать визитеров до конца.
Суть их предложения не изменилась. Эти ребята по-прежнему предлагали мне взять все грехи на себя. Взамен они были готовы заплатить еще сто тысяч и найти хорошего адвоката. Поскольку злой умысел в моих действиях найти было мудрено, то максимум, что мне грозило, — условный срок. В общем, сущие пустяки за подобные бабки.
Взвесив все «за» и «против», я согласился и на эту сделку. А что мне оставалось? Я уже представлял себе, с какой миной следователь выслушает мою новую версию событий. Вряд ли он поверит мне на слово, а против меня на весах будут справка от психиатра и наверняка пуленепробиваемое алиби, приготовленное на этот случай Гришаевым.
Так что я дал согласие и пустился в плавание, завершившееся через два месяца следствия приговором: три года лишения свободы. Черт, не поверите, но я вздохнул с облегчением. Ушлый сыскарь так и норовил повесить на меня еще какую-нибудь аферу, эпизод, как он сам это называл. То объявлялся свидетель, видевший меня возле какого-то сгоревшего дотла склада, то след моего сапога находили на узловой станции, где были выпотрошены несколько вагонов с болгарскими консервами. Аргумент, что сапог у меня нет, его совершенно не смущал.
Короче говоря, я получил три года общего режима. Приобретение так себе. Это ставило крест на институте и радужных перспективах карьеры. Но тогда мне казалось, что все не так страшно. Устоявшийся годами мир рушился, и я полагал, что деньги помогут мне устроиться в жизни после отсидки. На сто с лишним тысяч я мог бы открыть такой коопе-ративище, что дух захватывало. Тюрьма же не казалась мне чем-то худшим, чем армия, которая мне теперь также не грозила. В конце концов, люди в те годы корячиться ехали в тайгу в надежде заработать штуки полторы за месяц. А у меня выходило почти по три, причем авансом.
Нужно было только грамотно решить вопрос с деньгами, которые мне обещали. Забрать их с собой в лагерь я, разумеется, не мог. Но и оставить в руках Валдиса и его папаши их было нельзя. Они уже дважды обвели меня вокруг пальца. Сначала свалили все на меня после аварии, затем надули по поводу условного срока. Их адвокат, кстати, оказался полным дерьмом, неучем и мямлей. Против пламенной речи прокурора этот идиот смог нацедить лишь несколько общих фраз по поводу моего безупречного прошлого и возможного будущего, посвященного искуплению нынешнего греха.
Так вот о деньгах. Я не придумал ничего лучшего, чем потребовать, чтобы их положили в сберкассу на срочный вклад. Смешно сказать, под три процента годовых! Знал бы я, во что превратятся эти деньжищи за время моего заключения. Но эту махинацию Валди-су уже не припишешь.
Попав в зону, я оценил эти места по достоинству. Стало так тоскливо на душе, что я готов был выть на луну. Тысяча с хвостиком дней, что предстояло мне списать по цене сто рублей за день, тянулись немыслимо медленно. Но времени подумать было много. Предаваясь этому занятию, я начал восстанавливать в памяти события, заведшие меня в этот рукотворный ад. И знаете что? Чем дольше думал, тем больше находилось белых стежков в истории, сшитой моими хитрожопыми компаньонами. Вопросов у меня появлялось все больше, а со временем список этот возглавила загадка, так и не объясненная мне следователем: что он хотел мне показать, пытаясь поджечь закрытую книгу?
Поскольку занять голову было особенно нечем, я принялся искать ответы на эти вопросы. На сто пятидесятый день я написал письмо, обследовавшему меня психиатру. Я интересовался теми «гринписовцами», что привезли меня в больницу. Эти загадочные друзья природы не присутствовали на суде, хотя их показания вроде бы имелись в деле, а их рассказ мог быть очень и очень интересен.
Доктор ответил не сразу, но прислал мне адрес — абонентский ящик московского отделения. За неимением лучшего, я написал по этому адресу, изложив суть — разумеется, официальную версию — приключившегося со мной и пояснив, что хотел бы связаться с людьми, которые меня спасли.
Я успел насчитать двести тридцать два дня, проведенных под присмотром людей на вышках, и потерять надежду на ответ, когда пришло долгожданное письмо.
Девушка Наташа писала, что она была среди тех активистов, которые обнаружили у обочины «обнявший» дерево автомобиль. Они извлекли водителя, то бишь меня, и хотели осмотреть машину. Но где-то под капотом раздался хлопок, и машина запылала. Погасив пламя, «зеленые» доставили меня в больницу, сообщив по пути об аварии. Я был без сознания. Вот, собственно, и все, что она могла сообщить. Еще пара абзацев в письме были уделены пожеланиям здоровья и недоумению по поводу моего нынешнего местопребывания.
Итак, меня надули даже больше, чем я предполагал. Мои попутчики не вытаскивали меня из горящей машины. Она вообще не загорелась при ударе. А вот то обстоятельство, что загорелась она много позже, да еще и от какого-то хлопка под капотом, было более чем любопытно.
Жаль, что мне не удалось подумать над этими новостями. В зоне появились двое новых обитателей, проявивших ко мне интерес. Проще говоря, они здорово намяли мне бока, интересуясь, за какие подвиги я получил сто тысяч. Тогда я не нашел ничего умней, как все отрицать: какие сто тысяч?!
На следующий день мне досталось еще сильней. Вопрос был тот же. На сей раз я решил по крайней мере узнать о причине такого интереса к моим деньгам и вообще к тому, откуда этим мужичкам стало известно о моем богатстве. Единственное, что мне удалось получить в ответ, так это туманное и неприятное предупреждение, что эти люди знают обо мне все.
— Тогда какого хрена, — спросил я, отирая кровь с лица, — вы докопались до меня с расспросами? Если вы все обо мне знаете?
— А нам хотелось бы услышать от тебя, с кем ты поделил бабки, — ответил один из моих новых знакомых.
— Какие бабки?
— Те самые.
Больше они не сообщили мне ничего. Били меня все крепче и больней. На шестой день отделали так, что я был без вопросов взят в больничку. В дополнение к полученным травмам я разыграл спектакль с провалом памяти. Пока я отлеживался на вонючем матрасе, два загадочных дознавателя были этапированы из нашего лагеря.
До конца срока меня уже никто не беспокоил, но в моем списке вопросов добавился еще один.
Глава IV
Мне нужно убираться из Москвы. Найду я Наталью или нет, но здесь мне долго прожить не дадут. Лучше, конечно, найти ее. Насколько приятнее быть богатым и здоровым, чем бегать без собственного имени и денег.
Кое-какие продукты в холодильнике были, и я позавтракал. Затем рискнул выйти из квартиры: нужно ведь снять простыню с крыши. Дверь моя не была опечатана и вообще выглядела вполне пристойно, как обычно.
Вернувшись, я снова набрал парижский номер.
Ответили по-французски, но голос был уже другой, женский. Я вновь осведомился, не говорят ли на том конце провода по-английски.
— Yes, of course, — ответила мадам, предоставив мне возможность ляпнуть что-нибудь на выбранном мной языке.
По правде говоря, задача не сильно упростилась. Я помнил пару слов со школы. Еще я по настоянию Натальи почитывал самоучитель, но особого прилежания не проявил, так что сконструировать нужную фразу было непросто.
Чтобы пауза не затягивалась слишком долго, поздоровался. Мадам также любезно поприветствовала меня и осведомилась, чем может быть полезна.
— Мадам Полеску. Нина Полеску, — выговорил я почти по буквам. Вы, должно быть, обратили внимание, что мой разговор с англоговорящей дамой мало отличался от беседы с менее образованным мсье французом.
Мадам затараторила по-английски. Мне удалось понять отдельные слова, за которыми надежно прятался смысл сказанного. Но, кажется, она там не поняла, о ком я спрашиваю. Возможно, будет лучше, если я сам попытаюсь задать интересующий меня вопрос. Получая односложные ответы, я продвинусь значительно дальше.