Рядом с ними лежала, вытянувшись на горячем солнце, собака мельника, едва соизволившая открыть глаза, когда я натянул поводья в тени строений. Выше меня длинный прямой отрезок армейской дороги был пуст. Ниже через водосток сливалась вода; я видел, как прыгнула и, блеснув, исчезла в пене форель.
Пройдет не один час, прежде чем меня хватятся. Я направил пони от берега вверх, на дорогу, выиграл скоротечный поединок, когда он попытался повернуть домой, и пинками погнал его легким галопом по тропе, что вела вдоль потока вверх, в холмы.
Поначалу тропа была извилиста, она забиралась все выше вдоль отлогого берега ручья, затем вела сквозь колючий кустарник и заросшую молодыми дубками лощину; потом правильным изгибом вдоль склона холма отклонялась к северу.
Горожане пасли здесь своих овец и коров, поэтому трава была ровной и сильно пощипанной. Я проехал мимо пастушка, сидевшего в полудреме под кустом боярышника невдалеке от своих овец. Он был глуповат, и когда я проезжал мимо, лишь безучастно посмотрел в мою сторону, перебирая пальцами кучку камешков, с помощью которых он пас овец. Когда мы уже оставили его позади, он выбрал один из камешков, гладкую зеленоватую гальку, и я подумал, не собирается ли он кинуть ею в меня, но вместо того он бросил ее вверх, чтобы завернуть отбившихся и отошедших слишком далеко упитанных ягнят, а затем опять задремал. Впереди виднелось стадо черных коров, они паслись ниже, у реки, где трава была повыше, но пастуха не было видно. Еще дальше у подножия холма я заметил показавшуюся крошечной девочку со стайкой гусей возле крошечной же хижины.
Тут тропа снова повернула вверх, и мой пони перешел на шаг, лавируя между стоявшими тут и там отдельными деревьями. Рощицы заросли лесным орехом, нагромождения замшелых глыб поросли рябиной и шиповником, а папоротник доходил до плеч. Заросли папоротника кишели шнырявшими во всех направлениях кроликами, пара соек, безопасно устроившись на качающейся ветке граба, бранилась сверху на лису. Земля была слишком твердой, чтобы хранить следы, однако ничто — ни надломленный папоротник, ни сбитые сучья — не говорило о том, что здесь недавно кто-то ехал верхом.
Солнце стояло в зените. Легкий ветерок шелестел в боярышнике, постукивая зелеными твердыми плодами. Я поторопил пони. Теперь среди дубов и падубов стали встречаться сосны, их стволы отливали на солнце красным. По мере того, как тропа поднималась все выше, дорога становилась все менее ровной, сквозь слой дерна местами проглядывали выходившие на поверхность серые камни да виднелись соты кроличьих норок. Я не знал, куда ведет тропа, я не знал ничего, кроме того, что я один и свободен. Ничто не предупреждало меня, что это за день и какая путеводная звезда ведет меня вверх по холму. Это случилось раньше, чем мне открылось будущее.
Пони замешкался, и я пришел в себя. Тропа раздваивалась, и ничто не подсказывало мне, какой путь предпочесть. И левый, и правый — оба с двух сторон обходили заросли. Пони решительно повернул налево — этот путь вел под гору. Я не имел ничего против, но в этот момент через тропу передо мной пролетела слева направо какая-то птица и исчезла за деревьями. Заостренные крылья, мелькание цвета ржавчины и синевато-серого, яростный темный глаз и загнутый клюв кречета-мерлина. Без причины, по крайней мере, без какой-либо очевидной тогда причины я развернул пони вслед птице и пришпорил его каблуками.
Петляя, тропа взбиралась все выше, оставляя деревья слева. Там росли преимущественно сосны, темные, стоящие вплотную и так густо, что пробраться среди них можно было лишь прорубаясь топором. Донеслось хлопанье крыльев — из убежища вылетел вяхирь; невидимо выскользнув откуда-то из деревьев, он улетел налево. На этот раз я последовал за соколом.
Долина реки и город давно уже исчезли за склоном холма. Пони пробирался вдоль края узкой долины, по дну ее бежал узкий, журчащий на маленьких водопадах поток. По ту сторону потока длинные, покрытые дерном склоны поднимались к каменной осыпи, а еще выше громоздились скалы, голубовато-серые в солнечном свете.
Склон, по которому я ехал, местами порос боярышником, отбрасывавшим лужицы косых теней, над зарослями виднелась осыпь и нависал увитый плющом утес, где в сиянии дня кружили и кричали клушицы. Если не считать их деловитых криков, в долине стояла абсолютная, даже без эха, тишина.
Копытца пони громко цокали по прокаленной солнцем земле. Было жарко и мне хотелось пить. Теперь дорога вела вдоль невысокой скалы, высотой футов, наверное, в двадцать; у ее основания роща боярышника бросала поперек тропы озерцо тени. Где-то поблизости, чуть выше, журчала вода.
Я остановил пони и спешился. Завел животное в тень рощи и привязал его, затем огляделся по сторонам в поисках источника.
Там, где к скале подходила тропа, почва была сухой; ниже тропы также не замечалось следов ручья, стекающего вниз, чтобы влиться в поток на дне долины. Но звук бегущей воды не умолкал и был слышен вполне отчетливо. Я сошел с тропы, по травянистому склону забрался наверх вдоль края скалы и оказался на маленькой ровной площадке, заросшей дерном, сухой лужайке, на которой местами виднелся кроличий помет; дальним своим краем площадка упиралась в другую скалу.
В той дальней скале была пещера. Закругленное отверстие входа было небольшим и очень правильным, оно выглядело почти как рукотворная арка. С одной стороны от нее — по отношению ко мне, обращенному лицом к пещере, справа — имелся склон из заросших травой камней, давным-давно свалившихся откуда-то сверху; склон этот порос дубками и рябиной, их ветви отбрасывали тень на вход в пещеру. С другой стороны, всего в нескольких футах от арки входа, бил источник.
Я подошел к источнику. Он был очень невелик — маленькая, сияющая струйка воды, сочившейся из расщелины в скале и падающей с неумолчным журчанием в округлую каменную выемку. Стока не было.
Оставалось предположить, что стекающая из скалы вода собиралась в выемке и уходила в другую расщелину с тем, чтобы слиться с потоком внизу. Сквозь чистую воду виден был каждый камешек, каждая песчинка на дне выемки. Над ней склонялись листья папоротника, у края она заросла мхом, а ниже по склону — сочной зеленой травой.
Я опустился коленями на траву, припал к воде и лишь затем увидел чашку. Она стояла в маленьком углублении среди папоротников. Около пяди в высоту и сделана из коричневого рога.
Подняв ее, чуть дальше я заметил полускрытую папоротниками деревянную резную фигурку божества. Я узнал его. Я видел такую же под дубом в Тир Мирддине. Здесь, высоко на холме, под открытым небом, он был у себя дома.
Я наполнил чашку и выпил, отлив несколько капель на землю для бога.
Затем я вошел в пещеру.
5
Она оказалась больше, чем представлялось снаружи. Всего пара шагов под сводом арки — а шаги мои были очень короткими — и пещера являла взору казавшийся огромным зал; потолок его терялся в сумраке.
Было темно, но — хотя сначала я этого не заметил и не искал тому причины — что-то слабо подсвечивало зал, позволяя видеть ровный, ничем не загроможденный пол.
Напряженно всматриваясь, я медленно двинулся вперед, меня начинала захлестывать волна возбуждения, которое я всегда испытывал в пещерах. У некоторых это ощущение связано с водой, у некоторых, я знаю, с вершинами, иные для этого разводят огонь; у меня же такое чувство всегда было связано с чащей леса и глубинами земных недр. Теперь я знаю, почему; тогда же я знал лишь, что я мальчик, которому повезло найти нечто новое, нечто, что могло стать его собственностью в этом мире, где ему ничего не принадлежало.
В следующее мгновение я остановился как вкопанный, меня затошнило от напряжения, заставившего похолодеть внутренности.
Справа от меня во мраке что-то шевельнулось.
Я замер, вглядываясь во тьму. Все было неподвижно.
Прислушиваясь, я затаил дыхание. Ни звука. Я раздул ноздри, осторожно принюхиваясь к окружающему воздуху. Не пахло ничем, ни зверем, ни человеком; сама же пещера пахнет, подумалось мне, дымом, мокрым камнем и землей, кроме того был еще один, странный затхлый запах, который я не смог распознать. Не пытаясь выразить это словами, я знал, что окажись поблизости какая-то живая тварь, воздух был бы иным, менее пустым, что ли. Здесь никого не было.
Я тихонько сказал по-валлийски:
— Привет.
Шепот эхом вернулся ко мне так быстро, что мне стало ясно: я нахожусь почти вплотную к стене пещеры; потом звук эха с шелестом затих где-то вверху.
Возникло какое-то движение — сначала мне подумалось, что это лишь усиленный эхом шепот, затем шорох стал сильнее, напоминая шелест женского платья или занавеса, колышущегося на сквозняке. Что-то пронеслось мимо моей щеки с визгливым, леденящем кровь криком на грани слышимого звука. Затем мимо щеки пронеслось что-то еще, и после этого хлопья визжащих теней стали одна за другой падать из-под свода подобно листьям в потоке ветра или рыбам в водопаде. Это были летучие мыши, потревоженные в своем убежище под сводом пещеры и несущиеся сейчас наружу, в залитую светом долину. Должно быть, они вырывались из-под низкой арки, словно струйка дыма.
Я стоял неподвижно и старался понять, не от них ли исходит этот затхлый запах. Мне казалось, что я чувствую их запах, когда они проносились мимо — и это был не тот запах. Я не боялся, что они прикоснутся ко мне — будь то на свету или во тьме, как быстро они ни лети, они ни к чему не прикоснутся. Они, эти создания, по-моему, настолько воздушны, что когда воздух разделяется, обтекая препятствие, летучая мышь бывает подхвачена этим воздушным потоком и ее относит в сторону — так же, как относит в сторону лепесток, плывущий по течению в струе воды. Они проносились мимо, визжащим потоком между мной и стеной.
По-детски, просто желая посмотреть, что будет делать этот поток — как он будет поворачивать — я шагнул к стене. Ни одного касания.
Поток разделился и продолжал стремиться мимо; наполненный визгом воздух колыхался у моих щек. Меня, казалось, не существовало. Но когда я двинулся, в то же самое мгновение шевельнулось и существо, замеченное мной раньше. Протянутая рука наткнулась не на камень, а на металл, и я понял, кто там шевелился во мраке. Это было мое собственное отражение.