— Вот вы — здравомыслящая семья, другой такой нет. А теперь спросите себя: стал бы наш добрый Господь создавать миссис Маккенну такой, какая она есть сейчас, — руки, ноги и все прочее? Нет, когда он сотворил ее, она была такой симпатичной, словно только что вышла из рая. Но вот что с ней сделала эволюция: она становилась все хуже и хуже, и так до тех пор, пока, как вы знаете, не стала тем. чтo она есть сейчас — женщиной немного не от мира сего, помоги ей Бог. Учтите, я не виню ее, и никогда не повторяйте никому ни одного слова из того, что я сказал сейчас. Вы слышите? Я говорю о ней просто в качестве иллюстрации. Она добрая женщина, благослови ее, Господи, хотя голос у нее как у коростели.
Мы все захихикали — кроме Ронни. Он сидел с каменным лицом, а на его лбу пролегла глубокая морщина. Он поерзал на стуле, потом, подавшись в сторону священника, резко сказал:
Святой отец, бесполезно обращать все в шутку и приводить в пример миссис Маккенну. Она не показатель. Мы все начинали, как она, и…
— Ронни, замолчи!
Мать, вышедшая из состояния оцепенения, вызванного обсуждением темы эволюции, теперь ужаснулась, услышан как ее сын разговаривает со священником. Это она могла говорить с отцом Эллисом любым тоном — но она же была взрослой.
— И не смей перебивать святого отца! — закричала она — Боже мой, куда мы катимся?
Ронни заморгал и уже куда более мягко проговорил: — Но я читал, мама. Все это есть в книге. Правда, я знаю, что это правда.
— Вот тебе!
Пощечина получилась вовсе не сильной, так, легкая оплеуха в качестве порицания за плохое поведение, но Ронни вскочил из-за стола. Он стоял какой-то миг, покраснев от стыда, но когда мать извинилась, протянула к нему руки, он отбросил их и пошел в подсобку.
Великая дискуссия подошла к концу. Отец Эллис поднялся, покачал головой, похлопал мать по руке, подмигнул отцу и отправился за Ронни. Я последовала за священником.
— Пойдем-ка прогуляемся, — обратился он к моему брату. — Есть вещи, в которые трудно заставить поверить взрослых.
Ронни стоял опустив голову и смотрел на бак для кипячения воды. Потом он повернулся, схватил кепку, висевшую на двери черного хода, и вышел первым, что было проявлением непочтения, но в данных обстоятельствах простительно. Мы все трое пошли рядом, и священник, положив руку на плечо Ронни, засмеялся:
— Не падай духом, Ронни.
— Ну да, ты всего лишь раздражен и кипишь внутри. Верно?
— Верно, — он не добавил «святой отец», и я прикусила губу.
— Что касается эволюции, Ронни… — тут отец Эллис не успел закончить, потому что брат остановился и воскликнул:
— Я был прав, святой отец!
— Да, разумеется, ты был прав, и все такое прочее, — проговорил тихим доверительным тоном священник. — Но скажу тебе как мужчина мужчине, Ронни: неужели ты полагал, что я смогу изложить теорию эволюции твоим родителям и всем остальным вот так, в пять минут? Это обширная тема, обширная и глубокая, и ты не можешь не признать, что в их годы она им совершенно безразлична.
Он говорил о моих родителях так, словно они были очень старыми людьми, хотя был ровесником моей матери: ему было тридцать два. Отцу было тридцать пять, но он выглядел намного старше, потому что долго работал в шахте.
Некоторое время мы все молчали, потом Ронни вновь начал:
— Вот об этом райском саде, святой отец… — и по его тону я поняла, что он собирается говорить долго.
— Осторожней! — священник едва не столкнул его в канаву, но, ухватив за плечо, удержал, потом запрокинул голову и рассмеялся. — Мы в другой раз обязательно поговорим на эту тему, прямо с самого начала. Мы просто с головой погрузимся в райский сад, но в данный момент я по уши загружен работой. Я не должен был столько задерживаться в вашем доме, но твоя мать умеет создать такой уют, что время летит незаметно, а мысли о работе улетучиваются из головы. Но я обещаю тебе, что в ближайшее время мы займемся и эволюцией, и райским садом. А теперь я должен бежать. Но послушай, Ронни, не разговаривай об эволюции на кухне — у них все перепутается в мозгах. Не то чтобы я полагал, будто у тебя и самого в голове путаница. Нет, просто продолжай читать об эволюции или еще о чем-то, что ты найдешь в этих своих книгах, но не досаждай подобными разговорами матери.
Он мягко ткнул Ронни кулаком, потом, сложив ладони лодочкой, взял меня за подбородок и, покачав головой, произнес:
— А вот ее проблемы эволюции не волнуют. Верно, Кристина?
— Верно, святой отец.
— Ты слишком занята тем, что живешь — слушаешь голос реки, ветер, который шумит в листве деревьев.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но подтвердила:
— Да, святой отец.
Я думала, что Ронни будет дуться, когда отец Эллис уйдет, но он схватил меня за руку и, засмеявшись, побежал через поле к реке. Мы сели на берегу, болтая ногами над журчащей водой. Не глядя на меня, он спросил:
— Как ты думаешь, я могу говорить красиво, Кристина?
— О да, Ронни! Я люблю тебя слушать.
Он быстро повернулся.
— Правда?
Я думаю, ты умный, очень умный.
Ронни взглянул на противоположный берег реки и сказал:
— Когда-нибудь я стану по-настоящему говорить, и говорить, и говорить, и я заставлю людей слушать меня. Знаешь, чего мне хочется?
— Нет.
Он засмеялся, встал на колени и схватил меня за руку.
— Я всегда могу говорить с тобой. Рассказывать о том, что прочитал. Ладно, я скажу тебе, о чем я часто думаю. Я готов привязывать людей к стульям, чтобы они слушали меня. Посреди ночи я просыпаюсь, и мне в голову приходят всякие идеи, но никто не желает меня выслушать. Поэтому я готов привязывать всех к стульям — отца, мать, дядю Джима, мистера Грехема (это был наш учитель), тетю Филлис… да-да, и тетю Филлис.
— А меня, Ронни?
— Нет, Кристина, тебя — никогда, потому что ты слушаешь. Ты всегда будешь слушать меня, Кристина?
Да, всегда-всегда.
В то лето стояла сильная жара, воды не хватало. На нашем заднем дворе водопровод работал с перебоями. По вечерам я чувствовала себя такой липкой от пота, что умоляла мать опять отпустить меня на реку с мальчишками. Ронин обещал научить меня плавать. Но мать и слушать не хотела об этом.
— Можешь поплюхаться у берега, и не больше.
И я бродила на мелководье и перекликалась с мальчишками, которые плавали подальше. Они ныряли, как черепахи, поднимая фонтаны брызг, и исчезали в глубине. Потом на поверхности появились их черные блестящие головы, по лицам струились потоки холодной воды. Они снова и снова уходили в глубину, а я думала: «Эх, если бы только…»
По вечерам мы сидели, распахнув все окна и двери, и ложились спать поздно. Отец обычно садился на верхней ступеньке крыльца и читал вслух газету, мать — у окна, занималась штопкой или вязанием: она никогда не сидела сложа руки.
Кое-что из того, что читал отец, отпечаталось у меня в памяти: рождение Дионнской пятерни, человек, начавший велосипедный бизнес всего лишь с пятью фунтами в кармане и ставший миллионером — прежде его фамилия была Моррис, теперь — Наффилд, труп женщины, обнаруженный в чемодане в камере хранения на каком-то вокзале, сообщение о массовых празднествах по случаю королевского юбилея.
Я знала о юбилее потому, что в городе состоялось несколько праздничных чаепитий, но в Фенвикских Жилищах не было ничего подобного. Миссис Браун, правда, предложила организовать что-нибудь для детей, но отец сказал: «Вы хотите, чтобы потом считали наши кексы с целью проверки нуждаемости?» Помню еще, отец читал о некоем Хоре-Белиша, человеке, имевшем какое-то отношение к фонарным столбам, и смеялся, и еще об одном — его звали Муссо, который напал на бедных абиссинцев. Отец сказал, что мы — следующие на очереди, и в жаркие беспокойные ночи эта мысль часто тревожила меня.
В то лето я неоднократно ходила с отцом Эллисом на Верхний холм на ферму Бертрамов, и миссис Бертрам всегда угощала меня чашкой молока и спрашивала потом: «Вкусно?» И я всегда отвечала: «Да, спасибо». Она почему-то считала, что я голодна, а это никогда не соответствовало действительности. Стоило мне вбежать и выдохнуть: «О, мама, я хочу кушать», как мать отвечала: «Ну что ж, ты знаешь, где лежит нож и где лежит хлеб, а если ты не в состоянии отрезать его сама — тогда извини». Но я хорошо знала, что подобная практика не находила особо широкого применения в Феллбурне или даже в Фенвикских Жилищах, не говоря уж о доме тети Филлис. Когда я была голодна, Сэм и Дон всегда сопровождали меня на кухню, и мы ни разу не уходили с пустыми руками.
Не чашку молока из рук миссис Бертрам предвкушала я, когда мы отправлялись с отцом Эллисом на ферму, а то восхитительное времяпрепровождение, что ожидало меня во время этих прогулок. Общаться с ним так же весело, как с с Ронни или Сэмом. Что же касается Дона, то я даже в самых фантастических мыслях не смогла бы объединить его с моим братом, Сэмом и понятием «веселое времяпрепровождение», хотя он тоже был моим постоянным спутником.
Когда мы взбирались на холмы, отец Эллис давал мне фору в беге, а потом мчался следом до какого-нибудь дерева, или, взяв меня за руку, бежал рядом, или прыгал вместе со мной, и тогда прыжки у меня выходили куда выше, чем когда я прыгала одна, раскинув руки. Иногда во время таких прыжков я даже могла разглядеть за дальними холмами весь город. Время от времени отец Эллис рассказывал какую-нибудь ирландскую шутку, временами то же самое делала я, и мы смеялись долго и громко.
Однажды по какой-то причине я пропустила его, но знала, что он отправился на ферму, поэтому решила встретить его. Солнце клонилось к закату, я стояла на вершине холма и, напрягая зрение, вглядывалась в ослепительный розовато-лиловый свет, пытаясь отыскать его силуэт на фоне темных холмов. Но я ничего не могла различить, а от яркого солнца мои глаза начали слезиться. Но помню, я так и не отвернулась. Я находилась так высоко, что даже скользивший по склонам холма на противоположной стороне реки огненный диск был ниже меня. Солнце казалось мне таким близким, что стоило лишь слегка податься вперед, вытянуть руку — и я смогу вдавить его в расстилавшуюся передо мной долину.