Когда она не из супа,
Когда она не в гарнире.
Я тех, кому так удобно
В дубраве не для растопки,
Уважу четырехстопно,
Порукой четыре стопки.
Четырежды ухнул филин.
Четыре сурка дремало.
А мне четырех извилин
Для четверостишья мало.
Смерть замечательных людей
– Кукушка, кукушка, сколько мне жить?
– Ку…
– Что так ма…
Не шахматист, увы, не водолаз ты,
А прожигатель вечного огня…
Жак-Ив Кусто надежно склеил ласты,
А Фишер двинул кони и коня.
Этьен с Мари, не зная тягот быта,
Умяв жюльен, работали с утра:
Она слепила голову Петра,
А он, слепив, откидывал копыта.
Прекрасен был Малевича квадрат,
Закрашен ровно, гладко, аккуратно,
Но как-то раз хватил его Кондрат,
Помял в руке и положил обратно.
Ты написал: «Видал я всех в гробу».
Сложил листок. Он хрустнул, словно хрящик.
– Листок, давай с тобой сыграем в ящик
И никому показывать не бу…
Почти детские стихи
1
Недопонимание
– Всё лясы точишь?! – крикнула училка. —
Ты мне опять контрольную не сдашь.
А я сказал:
– Простите, вот точилка,
И я точу ей только карандаш.
Она давай кричать про демагогов,
Что опозорю школу на ЕГЭ,
А я сказал, что этот Дима Гогов
Не учится в одиннадцатом «г».
Она кричит:
– А ну-ка вон из школы!
И как шарахнет по лбу дневником…
Я чипсов взял и банку кока-колы,
А с Димкой этим, честно, не знаком.
2
Не место красит человека
Был ли человеком древний грек?
А его жена или невеста?
Вот маляр – он точно человек,
Потому что часто красит место.
Кто такой таинственный ацтек?
Может он свалился к нам с Сатурна?
Вот художник – точно человек
Потому что красит, и недурно.
Не растут ресницы из-под век.
Шрам на лбу в бою неравном нажит.
Вот гример – он точно человек:
Он и нарисует, и замажет.
Жарит повар вкусный чебурек.
На кипучей смеси разных масел.
Этот повар – точно человек:
Чебурек он соусом покрасил.
Нарисует мальчик красный снег,
Нарисует солнце голубое.
Этот мальчик – точно человек:
Мальчик красит двери и обои.
А поэт закрылся в свой отсек,
Навострил глаза, и нос, и уши.
Он, наверно, тоже человек:
Говорят, он красит наши души.
Монолог неизлечимого романтика
Широкий выбор: авто, мото, вело,
Верблюд, ишак и прочая скотина,
Но мне с пеленок снится каравелла
И будоражит душу бригантина.
Я на прибой гляжу осоловело.
Плывет бревно, на нем клочками тина.
Прищурил глаз – так это ж каравелла.
Зажмурил оба – точно бригантина.
Жаль, сказка – ложь: Мальвина овдовела
И продала наследство Буратино.
Досталась Карабасу каравелла,
Досталась Дуремару – бригантина.
Опять Ассоль белугой заревела:
На море шрамом дамба и плотина.
Не подплывает к пирсу каравелла,
И не бросает якорь бригантина.
В Багдаде зной, но вдруг заиндевела
От перестрелок лампа Аладдина.
Торпедой вдрызг разбита каравелла,
На мине подорвалась бригантина.
Но мне не мины снятся, не торпеды,
Не ишаки и не велосипеды,
А наяву заря зарозовела,
И проплывает в небе каравелла.
Санитару белолиственных лесов
Поэту и пародисту Игорю Константинову
Не печалюсь по танкистам, не скучаю по радистам.
Нет в душе для них ячеек и пазов.
Понимаешь, я тоскую по хорошим пародистам —
Санитарам белолиственных лесов.
Был во Франции и видел я театр «Парадиз» там
И услышал Мельпомены вещий зов.
Написал об этом опус, как приманку пародистам —
Санитарам белолиственных лесов.
Из хореев или ямбов хоть одна стопа родись там,
Где роятся тараканы без усов.
Пусть они меня проводят на свиданье с пародистом —
Санитаром белолиственных лесов.
Если выйдет пара книжек или даже пара дисков,
Возликуют от Азова до азов,
Но породистых почти что не осталось пародистов —
Санитаров белолиственных лесов.
Приворот
Натолкла она в ступке зеленых песчинок берилла,
Сыпанула «крупу», словно это обычная манка.
Приворотное зелье цыганка швейцару варила,
А аукнулось клерку простого швейцарского банка.
Нелегко уловить суть подвоха в цыганских остротах,
И заказчица долго колдунью за патлы трепала.
Продолжает швейцар истуканом стоять при воротах.
А швейцарец при чем? Чтобы зелье зазря не пропало.
Der große Spieler, или Мое неудавшееся открытие Достоевского(воспоминание о Баден-Бадене)
Для больших игроков этот шик, только мне, идиоту – шок.
Вот купель с минералкой, пахнув нарзаново,
Вновь открылась для толстых, нагих, безмятежных тетушек.
Так и я бы открыл, и не вновь, а заново
Эту толстую книгу с названьем: «Большой игрок»,
Взяв из рук гениального романиста, но
Не прочесть мне ни слова, помимо заглавных строк,
Так как в бронзе отлита и в одном экземпляре издана.
Экзерсисы(всяко разные посвящения)
«Говорила гадалка, мол…»
Льву Останину
Говорила гадалка, мол,
Чтобы жизнь не казалась медом,
Ты смешаешь ее с пометом
И добавишь табачных смол.
Опасаясь небесных кар,
Будешь пепел крошить на проседь,
Но курить ты сумеешь бросить,
Подсобит тебе Ален Карр.
В цехе грязном, как старый хлев,
Что по сваи хламьем завален,
Объяснит, что полезен Ален
Не гепард и не рысь, а Лев.
Я спросил о грядущем дне,
Дабы знать – как прожил, где помер.
«Эсэмэску отправь на номер», —
Прошептала цыганка мне.
Два сонета
В. Верушкину
Гуманитарные науки
Он изучал в одной из школ.
С тех пор он знает «аз» и «буки»,
А также «веди» и «глагол».
Он знает – есть в футболе гол
И гол, когда украли брюки.
(Весьма дешевенький прикол,
Но он простит за эти трюки.)
Он был всегда в своем уме,
А в чем он был ни бе ни ме,
Не разузнал, его проведав.
Но как-то раз в Стране Советов
Он стал плести венки сонетов,
А не корзины с макраме.
На улице Конной вновь стану я пешим.
Ямщик отогнал лошадей.
Обычно я сам подбираю к депешам
Слова для хороших людей.
Созрею для оды? Да ну ее к лешим,
К увядшим кустам орхидей.
Сгодится сонетик. Протру-ка я плешь им
Вручу и воскликну: «Владей!»
Вдохну в него пару интимных деталей.
К примеру, что звать адресата Виталий
И свитер он носит, как шарф,
Что он победитель словесных баталий
И любит изгибы Эоловых арф,
Но более – девичьих талий.
Любимой жене
1
Мы с тобой не трухлявые пни
И не шлак в заболоченной штольне.
Шугани ты меня, шугани,
Потому что я с севера, что ли.
Я спою тебе русскую польку
Про волнистую дрожь без луны.
Я немного фальшивлю, поскольку
По ушам потоптались слоны.
Я спою, и спляшу, и присвистну.
Ты прочувствуй, как связки гнусят.
Каждый день в подсознание втисну.
Все три тыщи шестьсот пятьдесят.
Не припомню событий – рассеян.
А об этом нельзя абы как.
Но пишу я почти как Есенин
И совсем не дерусь в кабаках.
Ты покормишь голодного зверя.
Щеголяя кольцом на руке…
Ах, какая смешная тетеря.
(Опечатка в последней строке.)
2
Утекают года, не измерить напор,
Потому, что года – не вода.
Нам уже восемнадцать, а мы до сих пор…
Я бы даже сказал – «навсегда».
Капиталов не счесть и не взвесить багаж:
Нищета – как клеймо на роду.
Назовет чужаком распоследний торгаш
В распоследнем калашном ряду.
Говорят, что ты стала моложе меня
Лет на пять или даже на шесть.
Я и раньше не смог бы вскочить на коня,
А теперь не сумею залезть.
У тебя налицо и ретивость, и прыть,
Я забился, как бройлер, под гнет,
Но когда научусь разучиться шутить,
К нам идиллия в дом прошмыгнет,
Словно бешеный слон, бегемот, носорог,
Не способный на трель соловья.
Я считаю ворон. Ты считаешь сорок.
Мы считаем, что это – семья.
3
Про эти «два червонца как с куста»
Не прохрипят усатые уста.
Не сковырнут с истории пласта
Киркой и ломом.
Не золотят нам пальмовых ветвей.
О нас не ставит мюзиклов Бродвей:
Видали ярче, слаще, розовей,
И поделом им.
А нам с тобой зачет не по делам.
Тебя не водят феи по балам:
Не те века почти напополам
Переломили.
Не тех моделей платья и порты,
Но не сулят любимые черты
Пересеченья финишной черты
В поту и мыле.
Вновь ресторан на Пятой авеню
На общепит гламурный заменю.
На что позарюсь в праздничном меню?
Не на уху же.
И что скажу я двадцать лет спустя?
Что есть у нас чудесное дитя,
Но все не очень ладится, хотя
Бывает хуже.
4
Я разглядел три карты сквозь лорнет:
Семерка, тройка, рядом дама вини.
А Герман где? И полночи все нет,
И водка еле теплится в графине.
Крапленую достали из рейтуз,
Из рукава, а может, из перчатки?
Я не слетел с катушек. Там был туз
И в рукописи, и в перепечатке.
Но фабула, как свечка, оплыла.
Не разглядеть в оплывшем парафине
Трех мятых карт на краешке стола
И сморщенного профиля графини.
Я двадцать лет не мог «очко» набрать.
Мне мистики не надо. Это – враки.
Порукой мне измятая тетрадь
И желтое свидетельство о браке.
Женатику и даже бобылю,
Каким ни занесло бы зюйдом, вестом,
Не Пушкина А. С. я предъявлю
И не Петра Чайковского с Модестом.
Хоть в десять раз страшней, чем Ричард Гир,
И в миллион бедней, чем сын минфина,
Я вновь банкую, значит, я – банкир,
А в банке водка та, что из графина.