Кризисы науки и научная мифология
Общепринято считать, что российская наука находится в глубоком кризисе. В этом отношении она не очень отличается от советской науки, которая, вопреки мнениям академиков РАН РФ, последние десятилетия своего существования находилась далеко не в идеальном состоянии. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно просмотреть советские газеты 70–80-х годов, вспомнить разговоры в институтских курилках и — если это мало — поднять в архивах многочисленные постановления ЦК КПСС и Совмина СССР на соответствующие темы.
Мировая наука тоже не процветает, и российская наука совсем не одинока в своих негативных самооценках. Более того, несколько последних десятилетий огромный механизм мировой науки в основном воспроизводит, проверяет и детализирует знания, сформированные в своей основе уже ушедшими поколениями ученых. Столь длительное отсутствие принципиально новых результатов дало основания для рассуждений о кризисе науки в целом и даже для пророчеств о ее конце. Смысл пророчеств туманен, но учеными массами овладевает предчувствие достижения предела развития если не науки в целом, то ее социальных и организационных форм.
***
Сама наука как социальный институт весьма изменчива. Наука древних греков совсем не такова, как наука XVIII–XIX веков, которая в свою очередь имеет мало что общего с наукой середины XX века. Однако и сегодня уровень понимания того, что такое наука и научное знание вряд ли кардинально отличается от древнегреческого. Неслучайно ведь, что ссылками на Платона и Аристотеля переполнены труды самых модных философов и методологов науки.
Ни совокупность отсылок к греческой традиции, ни современные конструкции философов и методологов не вносят ясности в вопрос, что есть наука и чем она отличается от других форм знания. Очевидно, что она по меньшей мере не монолитна. Это, если не вдаваться в сложности, следует из богатства ее организационных форм. Многообразие университетов и лабораторий, институтов, библиотек и музеев не случайность и не прихоть истории. Это отражение многообразия как объектов науки, так и условий, необходимых для того, чтобы навыки выделения этих объектов, наблюдения и экспериментирования воспроизводились наиболее строго — в виде традиции научной школы или коллекции феноменов.
Наука лишь одна из форм знания. Отличие науки от обыденного опыта, религии, магии, искусства прежде всего в том, что научное знание всегда ограничено областью применения. Оно специализировано, разведено по факультетам. Это значит, что из законов физики, например, законы генетики или социологии не выводимы. Как из законов социологии не выводимы физические законы.
Научное знание верифицируемо, т. е. научные факты и обобщения, полученные одними учеными, проверяются другими учеными по стандартным процедурам и, в том случае если факты и обобщения не подтверждаются, то они теряют статус научных. Научное знание верно только при определенных начальных условиях, т. е. оно фальсифицируется при расширении этих условий. Оно отчуждается от исследователей (хранится в текстах, коллекциях), не требует личного участия и веры, воспроизводится без личного участия первооткрывателей.
Инструменты и приборы, с помощью которых оно было получено, могут быть усовершенствованы и преобразованы, если это выгодно, в товары: машины, механизмы и другие приспособления.
Это далеко не все характеристики научного знания, отличающие его от мистического или эстетического. Но и с этими номинальными определениями согласны отнюдь не все ученые и методологи науки. Много лет продолжаются методологическая и философская дискуссии, в которых научная общественность пытается «ухватить специфику научного знания», оттачивает логики верификации и фальсификации, выстраивает иерархии разного рода теорий, критически обновляет корпус фактов, законов и обобщений.
Однако сегодня, как и сотни лет назад, нет возможности посмотреть на совокупность научных знаний извне и упорядочить их сообразно более масштабным, чем имеющиеся, теориям. Это признак методологического кризиса. Но нет никаких признаков методического и инструментального кризисов. Объемлющей и объясняющей теории науки как нет, так и нет, но машина науки крутится по-прежнему плавно, подтверждая уже известные теории и факты. А что приращение знания минимально, так это проблема скорее мета-, чем внутринаучная.
Таким образом, вероятнее всего публичные дискуссии о кризисе науки относятся не к процессу получения знания, а к государственным, культурным и корпоративным институтам, связанным с использованием результатов научных исследований для не совсем — или совсем ненаучных целей.
Социальная организация науки и ее внутренние ритмы
Социальный институт науки весьма сложно организован. О структуре, компонентах и объектах научной деятельности уже много лет спорят методологи и философы науки. Дискутируются вопросы о том, что такое знание, как оно возникает, почему единая природа в науке представлена множеством факультетов— специализаций и направлений.
Уже давно забыты мудрецы, задававшие вопросы о том, в каком смысле существуют объекты науки и как они соотносятся с объектами обыденной жизни. Но от забвения вопроса проблемы существования в науке не стали яснее. Молекулы, гены, эмоции и организмы существуют ведь в совсем не том смысле, в котором существуют конкретные люди. И уравнивание в общественном и научном мировоззрении модусов существования лягушек и водорослей, с одной стороны, и атомов и генов — с другой, вносит еще одну — фундаментальную — неясность в соотношение между наукой и жизнью.
Нет ясности не только в отношениях между объектами обыденной жизни и науки, но и в отношениях научного и обыденного знания. Ведь многие вполне привычные научные теории по разному противоречат обыденному опыту. Люди пользуются машинами, двигающимися по законам механики Ньютона. Но в своей обыденной практике они руководствуются догалилеевскими представлениями о движения. Ни один человек, находящийся в своем уме, не поверит слуху о том, что конкретная обезьяна родила конкретного человека. Хотя и может разделять представления о происхождении абстрактного человека от абстрактной обезьяны— в том далеком прошлом, где чудеса были повседневностью. При этом ни один из эволюционистов не взял себе за труд объяснить, чем происхождение отличается от рождения.
Тем не менее, люди предпочитают верить «науке», вопреки здравому смыслу и достаточно часто собственному, даже научному — опыту. Совсем не редкость физик, искренне мистифицирующий публику рассуждениями о «большом взрыве», как и биолог, убеждающий легковерную публику в «чудотворных» свойствах стволовых клеток.
Социальное бытие науки не вполне понятным образом соотносится с ее собственными ритмами, не очень ясными и самим ученым. В частных областях знания периодически возникают так называемые парадигмальные кризисы, в рамках которых наука — если смотреть извне — впадает в своеобразную спячку. Ученые, и так было всегда, в эти времена в основном повторяют ранее проведенные эксперименты, проверяют наработанные теоретические представления, пытаются — часто безуспешно — согласовать их между собой. Кроме того, в такие периоды усиливается «перекрестное опыление» — попытки переноса схем удачных экспериментов из одной области знания в другую (из одной области физики в другую, из химии в биологию, из психологии в социологию, и пр.).
В такие застойные времена происходит своеобразное эмпирическое (в смысле— теоретически не обоснованное) сшивание разных видов знания в некую лоскутную целостность, которую презентируют общественному мнению как НАУКУ. С другой стороны, формируются предметные области, все феномены в которых уже полностью описываются и предсказываются действующими теориями. Именно такие прозрачные области знания становятся своеобразными кладовыми для инженеров и технологов, берущих из них эффекты и свойства, необходимые для производства машин и механизмов.
В таких сонных состояниях пребывают время от времени практически все специализированные области научного знания. Потом в них происходит нечто взрывное — научные революции — и меняются не только предмет исследования и их методики, но и состав исследовательских коллективов. Как правило, в результате такой революции из фрагментов отдельных научных дисциплин формируется новая наука. Так, из генетики и химии сформировалась химическая генетика, а гибридизации физики и химии породила целый букет новых наук и научных специализаций. От прежних исследователей в новых науках остается только память об их отдельных результатах.
Вполне вероятно, что в спящее состояние сейчас погружен весь процесс производства нового знания. И если это так, то надо ждать глобальных изменений, всеобъемлющей научной революции. Может быть, ждать очень долго.
Организационные формы науки
Наука как социальный институт складывалась постепенно в последние 300 лет. В это же время формировались институты гражданского общества, национальных государств и рынка. Наука в эти столетия развивалась отнюдь не сама по себе, а во взаимодействии с этими социальными реальностями.
Зависимость науки от экономики и политики со временем возрастала. Галилей, Линней, Ньютон, Фарадей сами определяли направление своих исследований. Время и средства для занятий наукой они обеспечивали ремеслом, своим состоянием и за счет других источников. А Пуанкаре, Эйнштейн, Планк и Борн были уже менее свободными как в выборе областей интересов, так и форм научной и публичной активности. Политическая и экономическая ангажированность непосредственных создателей нейлона, силикона, атомного оружия, персональных компьютеров и молекулярно-генетических манипуляций общеизвестна.
Карьеры организаторов науки и корпоративных ученых уже неотделимы от государственной и корпоративной структур и жизни. Организационные формы науки интегрированы в политику и экономику, а «выдающиеся ученые» имеют политический вес, публичную известность и капитал.