«Нужно познакомиться с живым человеком», - холодея на сорокаградусной жаре, подумал директор. Блондинка была живым человеком.
- Я, конечно, понимаю, - директор подошел к ней, - что знакомиться на такой жаре неприлично, но вечером мы могли бы сходить в кино
Блондинка встрепенулась и плюнула косточку на впереди лежащего.
- Заходите. Вот мой адрес.
Она открыла сумку и достала визитную карточку, которые у нее специально для юга были изготовлены типографским способом.
Директор взял карточку - там красовалась не то виноразбавилка, не то куродерка…
Он понял, что это у него мальчики кровавые в глазах. Директор завода «Мольер» гикнул на весь пляж и в одних плавках бросился на почту. И подал на завод короткую телеграмму: «Ничего не отправлять. Все переделать.
АНТОНИНА
На новом месте не знаешь, куда деваться, поэтому ищешь коммуникабельного человека. Мне повезло, он оказался за соседним столом. Вернее это была она.
- Вы и есть новый сотрудник? - строго спросила она и тут же представилась: - Антонина.
Я вежливо назвался. Антонина вышла из-за стола, подсела ко мне, и я приготовился отвечать, потому что новичков всегда расспрашивают про прежнюю работу, семейное положение и район местожительства. Тем же экзаменаторским тоном Антонина спросила:
- На шпалерах были?
Я слегка покраснел. Аппаратура ли это новая, термин ли какой местный или что другое? Пришлось прибегнуть к дипломатическому ответу:
- Собираюсь.
- На поп-опере?
- На опере был, а на поп еще не успел, - облегченно признался я, сообразив, в какой области меня проверяют.
- Моне или Мане? - лукаво спросила она.
- Обей, то есть обои. В общем, оба, - все-таки волновался я.
- Артур Хейли?
- Артур Конан Дойль.
Я заметил, что ей не так важны мои ответы, как важны свои вопросы, поэтому решил особенно не напрягаться.
- Рафаэль или Мичел?
- Арти Шок.
- «Роллинг стоун» или «Поющие чайки»?
- «Поющие чайники».
- Стриптиз, а?
- Лучше велосипед.
- Сколько хобби? - Полтора.
- Экология, бионика, спичечные коробки?
- Меню из ресторанов.
- Коктейли, да?
- Пополам с глинтвейнами.
Она довольно поднялась: я оказался своим.
Но на второй день Антонина нервно ходила по комнате, иронично и молча, посматривая на меня. Я не мог взять в толк, чего она ходит и почему молчит. Тогда Антонина встала на стул, якобы поправить штору на окне. И я сразу понял, что меня опять подвела дурная привычка рассматривать женское лицо, словно там все написано. Нет, там не все написано: передо мной были великолепные ноги, высокие, стройные, как тянутые конусы, поставленные на стул вершинками.
- У вас чудесные ножки, - осенило меня на комплимент.
- Наконец-то заметили, - деловито подтвердила она. - А я думала, что вы сексуально-равнодушный.
- Почему это равнодушный, - обиделся я, ибо знал, что сексуально-равнодушным быть позорнее, чем вообще равнодушным.
- Зря не носите подтяжек, - заметила она. - Сейчас модно. Я поспешно застегнул пиджак.
- У мужчины должна быть крупная нога. Я смущенно пошевелил пальцами в ботинке.
- А в портфеле что? - прямо спросила Антонина.
- Ну, газетка… Кефир на ужин.
- Мужчина должен носить с собой коньяк и сигареты. Она вытащила из ящика стола прекрасно изданную, но сильно потрепанную книгу «Женщины в мировой живописи» и положила передо мной. Все-таки сомневалась во мне, считала равнодушным. И пока я рассматривал прекрасных Данай и разных там купальщиц, Антонина возлежала на стуле не хуже самой Данаи.
Мое познание искусства прервал заведующий лабораторией - седой и усталый человек.
- Антонина Вадимовна, - осторожно сказал он. - Сегодня вы опять опоздали на работу.
- Никак не могу купить будильник, - беспечно ответила она, не изменив позы Данаи.
Мне кажется, что завлаб ее побаивается. Помолчав, он вроде бы шутит:
- Тогда дайте мне свой домашний телефон, буду вам звонить вместо будильника…
Антонина окидывает внимательным взглядом его сутулую фигуру и с достоинством отвечает:
- Домашний телефон даю не всякому мужчине,
- Я живу дальше вас, но ведь не опаздываю, высыпаюсь, - все-таки не сдается он.
Антонина изумленно вытаращивается;
- В вашем возрасте ночью делать больше нечего. По-моему, завлабу хочется провалиться сквозь землю, то есть сквозь паркетный пол. Ему лет сорок, поэтому он распрямляется и пробует принять осанистый вид:
- Я тоже… этот… болельщик и рыбак.
Бросив на меня пугливый взгляд - ему неудобно перед новеньким, - он пятится к двери и бормочет:
- Не опоздайте завтра на конференцию…
Мы с Антониной продолжаем беседу, только не пойму, о чем. О муже, но она с ними со всеми развелась. О детях, но их у нее не было. О путешествиях, но она ездит только на пляжи. О работе, но я не пойму, чем тут она занимается. А об искусстве мы уже поговорили…
На конференцию она все-таки опоздала. И я сразу понял, что не проспала: на ней было ярко-красное, безбожно укороченное платье и бордовые чулки; волосы отливали марганцовкой, а оранжевые веки, стоило им захлопнуться, создавали впечатление, что вместо глаз вдруг выкатываются два мандаринчика. Она вальяжно прошла по залу и возлегла в первом ряду. Мужчины, да и женщины, как подсолнухи по ходу солнца, поворачивали головы по ходу Антонины.
Докладчик уже отвечал на письменные вопросы.
- Последняя записка, - сообщил он, развернул бумажку и прочел: - «Антонина, я сегодня в подтяжках».
Под смех зала докладчик пожал плечами и перевернул записку:
- Извините, это адресовано не мне, а Антонине Скворцовой. Значит, мысль о модности подтяжек она внушала не мне одному.
Я думал, что в объявленном перерыве - а все хохотали до самого перерыва - Антонина сгорит со стыда. Но она шла между рядов своей томно волочившейся походкой и потаенно улыбалась.
И вдруг мне пришло в голову, что я злой тип. Ведь по-человечески ее бы надо пожалеть. А мне захотелось, чтобы она споткнулась, упала и поставила синяки на свои прекрасные ноги… Чтобы ей стало больно. Пусть она страдает хотя бы из-за синяков. Ибо страдающий умнеет.
ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ БАСНЯ
Куприян Касторович Кормухин, директор небольшого химического заводика, за месяц трижды вступил в конфликт с окружающей средой.
Первый раз получилось так: пришел заместитель и спросил, куда девать отходы, как будто директор знал, куда их девать. И как будто зам не знал, куда они их обычно девают. Не домой же везти. Эти отходы представляли собой бурую жидкость, в которую входили все элементы таблицы Менделеева, кроме серебра и золота. Вместо них были свинец и мышьяк.
Куприян Касторович глянул в окно, где за оградой завода струилась тихая речка. Заместитель понял - он всегда понимал. Через час вся рыба в речке и один аквалангист всплыли брюхом вверх. Вода стала красной, но директор сидел бледный: он думал о плане.
Второй раз получилось так: Куприян Касторович ездил на «Москвиче» за грибами и решил попутно наломать пару березовых веников для бани. Ему не захотелось ходить по кустам и щипать веточки. Он выбрал путь рациональный - вытащил топор и срубил огромную березу. И наломал пару веников. Береза осталась лежать, сочась своим перерубленным телом.
Третий раз - а он-то самый главный - получилось так: Кормухин взял ружье, но лицензию на лося не взял, потому что ее не дали. Увидев в чаще лесного красавца, Куприян Касторович вскинул ружье. Лось не успел спросить про лицензию и поплатился за это жизнью. Кормухин достал нож сразу задрожавшими руками, потому что мясо было дармовое. Он решил перетаскать его в машину рюкзаком, а из шкуры сделать впоследствии дубленку. Но когда Кормухин присел перед трупом, затрещали сучья и показалась свирепая медвежья морда.
- За что убил? - хрипло спросил Медведь и ударил директора по физиономии…
Очнулся Кормухин на мрачной поляне. Крупная луна висела над черными зубцами елей. Холодный туман полз за шиворот. Директор присмотрелся, потер глаза и опять присмотрелся - вокруг него сидели самые разные звери, кроме субтропических, и зыркали светящимися глазами. Куприян Касторович поболтал головой, полагая, что это сон в летнюю ночь…,
- Очухался, - сказал Заяц.
- Они нахальные, - подтвердил Волк.
- Странно, - заметил Медведь. - Мы их не едим и не убиваем - и мы же звери. Они нас стреляют - и называются людьми.
- Действительно, - поддержал Лось, как две капли воды похожий на убитого. - Какой-то парадокс. Я, беззащитный лось, убегающий от охотника, считаюсь зверем. А охотник, вооруженный ружьем с пулей и убивающий меня ради забавы, считается человеком. А не наоборот ли?
- И какие демагоги! - зацокала на пеньке Белка. - Знаете, как ласково называется пушная фабрика? «Горностаюшка». На ней с нашего брата шкуры сдирают.
- У меня была подружка, - печально вставила Лиса. - Хорошая черно-бурая. Теперь на плечах у одной дуры лежит, которая одиннадцатый год пишет диссертацию.
- А этот разве умный? - Лось показал рогами на директора. - Взял и отравил рыбу в реке. Ну, жил бы сам на Марсе, тогда еще понятно. А то ведь на Земле живет, да тут и пакостит.
- Ну, так что, поступим по-ихнему и сдерем с него шкуру? - предложил Медведь.
- Товарищи звери, то есть товарищи животные, - залепетал Кормухин, - не поступайте по-ихнему, то есть по-нашему, а лучше поступите по-гуманному…
Он еще что-то бормотал насчет того, что из его кожи дубленки не сошьешь, и все озирался, по привычке высматривая такси.
- Зачем зоопарки придумали? - рявкнул на него Медведь.
- Помещений там не хватает, - запричитал Заяц, - условий нет, отопление плохое, корма воруют, в морду каждый тычет…
- Мой приятель сбежал оттуда, так порассказал, - начал Волк. - Подошел к нему однажды тип человеческой породы. Одет хорошо, зубы покрепче наших будут - металлические. Подмигнул и говорит: «За что, приятель, сидишь? Красную Шапочку съел? А я вот на работе уже пятерых съел - и на свободе!»