Что производит фабрика, спрашивать у Анюты с дедой не стал. И так палюсь на каждом шагу. Уж в этом и на месте разберусь. Извозчик высаживает нас перед главными воротами. Сонный сторож запускает внутрь. Меня главным образом интересует производство. Поэтому сразу направляюсь в цех.
Тэ-кс. Что тут у нас? Крупных станков нет. Вижу только настольные маленькие станочки. Фактически цех заставлен рабочими столами и верстаками. Зато столов и верстаков этих много. Пожалуй, под тысячу. Работников, правда, я вижу не так много, как столов. Совсем немного. Всего несколько десятков. Видимо, рабочий день для большинства из них закончился. Время все-таки вечернее.
Подхожу к одному возрастному седовласому работнику, разглядывающему через монокуляр какой-то мелкий кристалл.
— Освещения не маловато будет? — указываю на лампу, похожую на керосинку.
— К вечеру глаза устают, — отвечает работник, не прекращая своего занятия.
— А окна давно мыли?
— Окна? — работник, наконец, отнимает от глаза монокуляр, и поднимает на меня взгляд.
— Граф, Кротовский, — сообщаю работнику веско, — С сегодняшнего дня вступаю в полные права владения фабрикой.
— Ваше сияние… — работник подскочил с места, чуть не опрокинув стул, на котором сидел, — Простите ради предка. Не признал сразу…
— Тебе совершенно не в чем извиняться, — начинаю отыгрывать строгого, но заботливого барина, — Окна в цеху загажены так, что скоро совсем белого света пропускать не будут. Где мастер цеха?
Естественное освещение — это то, к чему может с легкостью придраться инспектор по технике безопасности. А мне приходилось инспектировать немало производств. Окна в цехах расположены всегда высоко. Уборщица с тряпкой до них не достанет. И потому, особенно в горячих цехах, окна покрываются слоем копоти и пыли.
— Простите, ваше сияние, — на лице работника отражается неподдельное страдание, — Я и есть цеховой старшина. Гребенкин, моя фамилия.
— Что же вы, Гребенкин? Себе глаза портите и всему трудовому коллекти… составу?
— Не извольте гневаться, ваше сияние… сколько раз прошение подавал… — сокрушается старшина, — …недостаточно оборотных средств.
Неожиданно из цеховых глубин доносится строгий властный женский голос:
— Кротовский, может уже хватит валять дурака?
По проходу между рабочими верстаками ко мне приближается женщина. Очень сексуальная женщина. В моем мире ее бы назвали секс-бомбой. Перед ней даже Анюта отходит на второй план. Потому что у Анюты красота естественная и наполненная простым очарованием молодости. А у этой… у этой отточенная, выверенная красота зрелой женщины.
Ее платье подчеркивает шикарные формы. До мельчайших тонкостей продуманный макияж усиливает шарм опытной хищницы, охотницы за мужскими скальпами. А походка… это походка женщины, которая привыкла властвовать… в основном властвовать над мужчинами. Потому что таким женщинам мужчины подчиняются охотно.
Женщина останавливается, не дойдя до меня метров пяти, и одаривает таким взглядом, будто я какой-то ошметок никчемности у ее ног.
— За мной, — бросает мне эта женщина, разворачивается и начинает уходить туда, откуда вышла. Я так понимаю, в ее логово, в контору управляющего.
Она не допускает даже тени сомнения, что я не побегу за нею следом. Идет, не оборачиваясь. Что тут сказать. Очень трудно удержаться, когда такая женщина приказывает. За такой безупречной кормой многие побегут хоть на край света. Это ж просто два трехочковых мяча, брошенных в баскетбольную корзину мужского сердца.
Вот значит, ты какая, баронесса Ядвига Пална Гадюкина.
Глава 6
Оглядываюсь на замерших домочадцев и даю отмашку, чтобы шли за мной. Что производит моя фабрика, я так и не выяснил. Но сейчас разговор с управляющей важнее. Иду через весь цех за нею следом. Проходя мимо работников замечаю, что все они сидят, вжав головы в плечи и не поднимая взглядов. По-моему, они просто боятся.
Захожу в кабинет управляющей. За моей спиной маячат Анюта с дедой. Они тоже робеют перед этой женщиной, но бросать меня одного на растерзание «гадюке» даже не помышляют. Анюта с дедой у меня молодцы, за меня готовы в огонь, воду и гадючье логово.
Баронесса проходит через кабинет и усаживается за стол в массивное кожаное кресло. На пристенном диванчике по левую руку сидит Посконников. Вот даже не сомневался, что эта паскуда крутится где-то рядом. По гаденькой ухмылке на подвижном лице догадываюсь, что Посконников пребывает в радостном предвкушении.
— Вы двое, — ледяным голосом приказывает Гадюкина Анюте и Матвею Филиппычу, — Подождите за дверью. Разговор будет с юным графом, а не с вами.
От этих слов деда набычился, Анюта сощурилась. Оба дают понять всем своим видом, что за меня готовы стоять горой до последнего. Но вот это уже ни к чему. Вступать в противостояние с баронессой им точно не стоит. Они с баронессой в разных весовых категориях. Баронесса их переиграет как детей. Помочь они мне не помогут, а напортачат запросто.
— Матвей Филиппыч, Анюта, — оборачиваюсь к своим, — Обождите в приемной. Я вас позову… когда понадобитесь.
И аккуратно подмигиваю деде, мол спокуха, деда, мол все идет по плану. Старый слуга хмурится, но перечить мне не решается. Выходит из кабинета. Анюта за ним следом. Я прикрываю за ними дверь. И снова поворачиваюсь к баронессе.
Баронесса даже не скрывает брезгливого превосходства во взгляде. Спровадив деда с внучкой, я, по ее мнению, остался совсем беззащитен. Деда с внучкой еще могли бы хоть что-то ей возразить. Инфантильный Сереженька Кротовский не может ничего. Сереженька — полный ноль. Сереженька просто червяк под подошвой ее дорогой туфли.
Она не стала даже предлагать мне сесть. И я так понимаю, это двойное оскорбление. Ибо я выше ее и по статусу, и по титулу. По всей видимости баронесса собирается размазать меня в грязь. Посконников даже задышал как-то часто плотоядно. Как будто его это возбуждает, хотя… почему как будто? Попадались мне и такие, кто на самом деле испытывает извращенное наслаждение от унижения других людей.
— Как это понимать, Кротовский? — обрушивается на меня Гадюкина, как завуч на нашкодившего школьника, — Тебе что, совершеннолетие в голову ударило? Возомнил себя взрослым? Самостоятельным?
Я молчу. Пока мне возразить нечего. Мое молчание Ядвига воспринимает, как знак слабости. Продолжает давить.
— Ты думаешь, продал дом, и теперь владеешь крупной суммой? Думаешь, можно жить припеваючи? Я тебя расстрою, Кротовский. Твоя фабрика в долгах как в шелках… ну, что молчишь?
Та-ак. А вот теперь пошла конкретика. Ну что ж. Дадим баронессе высказаться до конца.
— Правильно, что молчишь. Сказать тебе нечего. Если не закроешь долги, отправишься на каторгу. Надолго, Кротовский. Скорее всего до конца твоей никчемной жизни. Уяснил теперь положение дел?
Долги… нары… конец никчемной жизни… серьезные заявления. Впервые меня так плющили в восемьдесят седьмом… еще при советской власти… и позже тоже бывало. В девяносто третьем в Магнитогорске… и потом еще…
— Ну что молчим? Вякни хоть что-то вразумительное. Дай понять, что отражаешь сказанное…
— Да он совсем потек, обделался уже, — Посконников хихикает гадливо по шакальи. Его прямо штырит от происходящего. Даже ножками засучил от возбуждения.
— А откуда такие долги? — задаю вопрос.
— Ого! Граф Кротовский удосужился, наконец, поинтересоваться делами на фабрике, — Гадюкина продолжает надо мной глумиться, — Долги, Кротовский, от твоего рода недалекого. Предупреждали папеньку твоего, чтоб не лез, куда не следует. А он лез… все лез и лез. Вот и впал в немилость.
— Папенька его редкий был упрямец. До смешного даже, — Посконников подтявкивает Ядвиге, — Всех привилегий лишился. А все уняться не мог.
Посконников давится каким-то кашляющим смехом. Но мне плевать. Пусть хоть приступ его хватит. Я хочу уяснить для себя обстановку.
— И как потеря привилегий связана с долгами? — задаю новый вопрос.
— Аренда земли, Кротовский… вместе с привилегиями папашка твой утратил освобождение от земельного налога, — Посконников совсем перестал себя сдерживать. Он рад похвастать стараниями своими. Он не пытается скрывать отношения ко мне, к семье, к роду, вываливает, как на духу, — Раз за разом я подавал прошения в апелляционной суд. Я тянул дело так долго, как только возможно. А теперь все. Наконец-то. Последний аккорд. Теперь уже и императорский исковой суд отказал. Отсрочек по суду больше не будет. Ты разорен, Кротовский. Понимаешь?
Посконников хохочет заливисто, как дитя шаловливое. Радуется, что смог довести дело до полной неспособности оплатить счета. Фактически довел меня до банкротства. Ну, с этим я тоже сталкивался. В девяностые банкротили такие крепкие предприятия, что я поверить не мог. А теперь не просто верю, теперь знаю. Схема проста, как коромысло.
— Значит так, — Ядвига повышает голос и бросает на Посконникова неприязненный взгляд. Под этим взглядом поверенный тут же прекращает смеяться, — Сейчас немедленно побежишь в банк и переведешь все деньги на фабричный счет… тебе все ясно? Ты что… куда ты уставился? Совсем умом тронулся?
Ой, да. Засмотрелся что-то на упругие сиськи баронессы Гадюкиной. Замечтался немного…
— А почему всю сумму? — продолжаю спрашивать, как ни в чем не бывало, ибо задавать вопросы — это часть моей работы, — Вроде изначально в договоре было прописано восемьдесят процентов?
— Будет тебе уроком. Чтобы впредь думал, прежде чем сделать глупость, — баронесса откидывается на спинку кресла и кладет ноги на стол одна на другую. Боковой разрез на юбке слегка оголяет мускулистое бедро. Посконников сглатывает слюну, — Не переживай, Кротовский. Совсем без средств к существованию не останешься… если будешь себя хорошо вести…
Ядвига усмехается, в ее взгляде вдруг отчетливо проявляется похоть. Она как бы невзначай кладет руку себе на бедро. Проводит ладонью по ноге, будто бы неосознанным поглаживающим движением. Посконников начинает громко дышать.