— Да, взяла бы. Он был неплохим парнем, только совершенно не приспособленным к жизни.
— Гадюка-а! — тут меня осеняет догадка, — Ты собиралась его на себе женить?
— А что в этом плохого? Уж это лучше, чем если бы он женился на Анечке.
Припоминаю дневник Сережи Кротовского. В Анюту он и вправду был по уши влюблен.
— Но потом, — баронесса бросила на меня неприязненный взгляд, — Появился ты… и поломал все, что выстраивала годами.
— Ну… извините, что помешал вам деньги в трусы прятать. И что дальше? Снова попытаешься меня убить?
Гадюкина, наконец, взяла себя в руки, вывела авто на дорогу.
— Нет. Больше не попытаюсь.
— Это почему же?
— Слушай, как там тебя правильно называть…
— Называй графом Кротовским. Это факт, доказанный на суде.
— Как прикажешь… Кротовский… ты уж совсем меня за дрянь беспринципную не держи. Ты дважды проявил ко мне великодушие. Я этого не забуду.
Оп-па. Что-то новенькое. Гадюка способна на чувство блогадорности? Мое удивление Гадюка приняла за сомнение и взялась объясняться.
— Ты мог опубликовать ту статью. И моя репутация в тот же день укатилась бы в яму. Это был верняк. Хоромников просто разуверился бы в том, в чем я так старательно его убеждала. Но ты позволил мне сохранить лицо. Это был риск для тебя, но ты на него пошел.
Честно сказать, сам я не считал публикацию статьи оптимальным ходом. Униженная, оскорбленная баронесса опасней, чем баронесса чрезмерно самоуверенная и самодовольная, но этот довод я приводить, пожалуй, не стану.
— А сегодня ты отказался передавать мое дело в суд, — Гадюка даже потрясла головой, видимо, до сих пор не в силах в это поверить, — Моя вина даже доказательств не требует. Там ты на полную смог отыграться. И показания Посконникова бы в ход пустил. Ты мог меня уничтожить, Кротовский. Почему ты этого не сделал, черт бы тебя побрал? Объясни мне.
И вот что мне ей ответить? Напомнить, что я здесь чужак без году неделя, совершенно не знающий законов этого мира? И что интуитивно последовал намеку адвоката? Не, промолчу многозначительно.
— Кротовский, мы приехали, — сообщила Гадюкина, выводя меня из задумчивости, — Что дальше?
Глава 23
— Дальше?.. дальше, я надеюсь, ты позовешь меня к себе в гости.
— Тебе не обязательно получать мое приглашение, достаточно просто приказать.
— А я бы все же предпочел, чтобы ты меня пригласила.
— Как скажешь, приглашаю тебя в гости. Доволен?
— Почти… только обещай, что не будешь меня травить.
— Смеешься, Кротовский? Я и так тебя боюсь до дрожи в коленках… не веришь? Не верь… или ты… теперь поняла. Намекаешь на вассальную присягу…
Я даже близко не мог намекать на то, о чем не имею понятия. Но возражать благоразумно не стал. А Гадюкина достала перстень с изображением змеи, надела на палец и приложила руку к сердцу:
— Я, баронесса Ядвига Павловна Гадюкина, присягаю на верность графу Кротовскому и его клану. Клянусь ему в верности в делах и помыслах. Клянусь во всем быть опорой, а если понадобится, встать на его защиту, не щадя репутации своей, добра своего и жизни своей.
Может, мне показалось из-за солнечного блика, но как будто сверкнул ее перстень переливчатым светом и пошевелилась изображенная на нем змея. А следом и мой перстень блеснул в ответ, как бы принимая присягу. Хуягия, как сказал бы старый крот. Мне пока совершенно непонятны все эти тонкости. Раньше баронесса в клане числилась, но никакой присяги явно не давала. А теперь еще и присяга… надеюсь, это что-то значит.
— Вот теперь я совсем доволен, — сообщаю бодро, постаравшись не выдать сомнений.
Гадюка заперла машину, и мы пошли к ней домой.
— Надо будет сигналку тебе потом поставить. А то боязно во дворе оставлять такую навороченную тачку, — мой рачительный ум уже начал рассматривать ее авто, как часть кланового хозяйства.
Зайдя в квартиру, первым делом интересуюсь, есть ли у баронессы ванная комната. Она, разумеется, есть, с большой белой ванной, и в кранах течет как холодная, так и горячая вода.
— Отлично, тогда набирай мне ванну, будешь меня отстирывать и отмывать от тюремного амбре.
— Что касается стирки, позвоню вниз, — усмехается Гадюка, — Чтоб кого-нибудь прислали за твоей одеждой… ну а отмывать… деваться некуда, придется отмывать.
Она набрала мне в ванну воды и, когда я разделся, отнесла мою одежду за дверь и кому-то передала. Затем вернулась в ванную комнату и взяла в руки мочалку и мыло.
— Гадюка, ты же костюмчик свой ухайдакаешь.
— Ну извини, Кротовский, специальной одежды для твоей помывки у меня нет.
— Тогда просто раздевайся, — просто сообщаю ей и добавляю в шутку, — Но кружевной фартучек не помешает.
— Как прикажешь, — серьезно отвечает Гадюка и выходит из ванной.
Я хотел ей крикнуть, что могла бы раздеться и здесь, но не успел. Через минуту вернулась уже раздетая, держа в руках фартук, какой носят домработницы.
— У меня тут девка ходит убираться, — говорит Гадюка, — Кружевов на нем, правда, нет…
— Сойдет, надевай.
— А туфли? Туфли снимать?
— Как хочешь. Можешь, не снимать. Но если они потом станут влажными, претензии не ко мне.
Гадюкина начала меня намыливать. Фартучек быстро пропитался водой и прилип к ее телу.
— Кротовский, расставь немного коленки, — от горячего пара, идущего от воды, на лбу у нее выступила испаринка, — Я тебя там тоже намылю.
— Ради такого дела я готов подняться в полный рост.
Поднимаюсь на ноги, Гадюка мылит и «там тоже»
— Понежней, Гадюка… вот так… уже лучше… а вот так еще лучше… воду смой с него, а то мыла наглотаешься…
Через час я был отмыт и почти отомщен. Припомнил Гадюке все, что она вытворяла со мной в тюремной камере. Мою одежду еще не вернули, поэтому накинул Гадюкинский халатик, переместился в ее спальню и развалился на мягких перинах. Красота.
Гадюка притащила поднос с кофе и булками. Я бы съел чего посущественней, но и то неплохо. Ей я разрешил снять мокрый фартук, теперь она полностью голая, стоит передо мной чуть не постойке смирно.
— Присаживайся, чего ты из себя служанку безродную изображаешь.
— Может, мне так хочется. Чего ты, Кротовский, не понимаешь? Ладно, присяду… даже кофе с тобой выпью.
М-да. Гадюка у нас та еще любительница ролевых игр. Причем, она любит так, чтобы поострее… чтобы с перчиком…
— Что-то мне надоело тебя все время Гадюкой называть. Может, лучше уж по имени?
— Я ненавижу свое имя.
— О как. Ну давай придумаем тебе другое.
— Не нужно ничего придумывать, в детстве мне дали тайное имя… Ева.
— Красивое имя.
— Согласна.
Она подсела ко мне поближе и начала водить пальцем мне по груди и по плечам.
— Ты так окреп, — сказала она, — Раньше хилый был. А теперь такие мускулы.
Походы в межмирье даром не проходят.
— Расту потихоньку… Скажи мне, Ева.
— Спрашивай.
— Как так вышло, что никто, даже Филиппыч, не знал, что ты состоишь в клане Кротовских?
— Это случилось с моим прадедом давно еще до Войны Великих Домов.
— Так, минуту, — цепляюсь за сказанное, ибо я перечитал Белкинские конспекты, но ни про какую войну домов там даже не поминалось, — Что еще за война?
— Ты совсем не знаешь историю… своей семьи?
— Совсем. И в учебнике истории об этом не было.
— В учебниках о таком не пишут. Потому что учебники истории пишут победители.
— Спорить не стану.
— Было два великих дома. Дом Лица и Дом Изнанки. По названию можешь догадаться, как они делили сферы влияния.
— Догадаться нетрудно. И судя по тому, что Мышкин крышует добычу макров, лицевой дом победил?
— Все верно. Твой клан входил в Дом Изнанки и все потерял… почти все. Твоему деду оставили фабрику, чтоб совсем уж в нищету не загонять…
— Понятно, но жадный Мышкин хочет и это забрать.
— Хочет. И, я так думаю, заберет.
— А император? Он тоже входит в лицевой Дом?
— Нет. Императорский клан всегда стоял над домами. Вроде разводящего.
— Понятно.
— Кстати, Белкины тоже входили в Дом Изнанки. Я думала, ты в курсе, и поэтому опекаешь девчонку.
— Не в курсе. С Белкиной как-то само вышло.
— Видать, не совсем «само». Судьба свела.
— Ого, Ева, ты веришь в судьбу?
— А почему бы и нет… — отвечает неопределенно и нехотя.
— А Гадюкины? В какой Дом входили?
— Ни в какой. Гадюкины ходили своими тропами, — она усмехнулась, — Пока мой прадед не перешел дорогу твоему прадеду.
— И что потом?
— Ты же умный, Кротовский. Сам уже догадался… ну ладно. Твой прадед одержал верх, моему предку пришлось вступить в клан Кротовских.
— А что было потом? Это явно не вся история.
— Не вся, — Ева вздохнула, — Мой прадед был очень гордым и решил нарушить клановую присягу. Но добился только одного. Старый Кротовский согласился никому не рассказывать, что Гадюкины вошли в его клан.
— Так твой прадед легко отделался?
— Он-то, может, и легко. А вот на мне аукнулось. Теперь по женской линии у нас передается Гадюкинское проклятье «три семь».
Три семь… три семь… где-то мне попадалось сочетание этих цифр, ах да, конечно. Сама Ева у нас описана справкой: «магия ядов 3:7»
— Семерка — это магический потенциал, — продолжает она, — И я родилась с семеркой. Неслабый потенциал, как считаешь?
— Насколько мне известно, это очень большой потенциал. Сам император у нас имеет девятку.
— Все так. Потенциал отличный. А суть проклятия в том, что выше третьего уровня женщины в нашем роду не поднимаются.
Он оно что. А еще, помнится, подумал тогда, что Гадюкина не слишком старается развивать свою магию, а это довольно странно. Она дама весьма амбициозная. А тут оказывается, проклятие. Во мне зашевелился параноидальный червячок, и я поставил чашку с кофе обратно на поднос. А ну как там опять какая хитрая отрава?
Мой жест от нее не ускользнул.