Многие попросту ничего не поняли из такой формулировки, и потому вскорости поступило и разъяснение. Из него следовало, что высокий суд опасается неких возможных действий магического толка во время казни, в результате которых чародей такого ранга, какой имел советник Иван Фридрихович фон Раттель, мог бы воспрепятствовать проведению казни вплоть до летального исхода. Якобы, тело чародея даже будучи подвешенным в петлю за шею или обезглавленным, способно само себя исцелить. А будучи захороненным, может попросту покинуть могилу в любой удобный момент. Сожжение же до состояния головешки лишает чародея подобной возможности.
Звучало это как-то сомнительно, но многих такое объяснение удовлетворило. А что? Кто их этих чародеев знает? Наложит он заранее на себя всяких исцеляющих и оживляющих заклинаний и с издевательской улыбкой положит голову на плаху. А потом — раз! — и отрастит себе новую, лучше прежней. На то она и магия, чтобы творить то, чего обычным людям недоступно…
В общем, сожгли господина советника на огромном костре прямо посреди Сенной площади. Полыхало так, как полыхает во время доброго пожара! Говорят, советник все это время кричал жутким голосом. И не просто кричал, а сыпал проклятьями, пока еще был в состоянии это делать. Он проклял государя-императора Михаила Алексеевича и весь его род, проклял светлейшего князя Черкасского и весь его род, проклял всех судей, уготовивших ему такую незавидную участь. Возможно он проклял бы и еще кого-нибудь вместе со всем его родом вплоть до седьмого колена, но из-за жутких страданий сознание оставило его, а потом тело скрючилось и обвисло на веревках.
Сжечь до состояния пепла господина советника не смогли — не хватило жара в костре, хотя и добавляли в него всяких масел специальных, чтобы пожарче горело. Когда перегорели веревки, скрюченное обугленное тело рухнуло в угли, подняв тучу сверкающих искр. Из-за них, говорят, загорелись деревянные трибуны, которые были наспех сколочены специально для желающих лицезреть аутодафе в относительном комфорте. Сначала вспыхнуло платье на какой-то дамочке. Она принялась голосить и носиться вдоль трибун, поджигая остальных, а уж затем занялись и доски. Началась паника, давка… В общем, человек двадцать прихватил с собой советник фон Раттель на тот свет. И сам-то наверняка в рай угодил, поскольку жизнь всегда вел праведную, церковь посещал исправно, подаяний нищим не жалел и в посещении девок срамных замечен не был. А вот куда отправились после смерти те, кто на трибунах был — это еще неизвестно.
Всякие людишки там присутствовали…
После этой жуткой казни и само слово «магия» вслух произносить боялись! Даже к обычным гадалкам на какое-то время перестали ходить, поскольку никто точно не знал, следует ли их причислять к магам или же нет. А то как ошибешься? Неправильно истолкуешь императорский указ — и все! Сцапают тебя «охотники на ведьм» и закинут в какой-нибудь сырой подвал, где сидят люди светлейшего князя, специально обученные языки развязывать тем, кто не хочет говорить. И начнут они вытягивать из тебя раскаленными клещами признание в том, что ты маг и чародей, вор и душегуб, и еще, не дай господи, английский шпиён.
Им-то что — лишь бы отчитаться и галочку поставить. Мол, еще одного отловили, извольте заплатить пару монет…
Первое время в умах царило полное непонимание происходящего. Никто толком не знал, для чего все это затеяно и почему теперь следует уничтожать тех, кто еще совсем недавно купался в лучах почета и уважения.
Собственно, по прошествии времени ситуация ничуть не прояснилась — к ней просто привыкли, как привыкаешь ко всему, что растянуто на какой-то длительный срок. Запрет чародейства стал просто данностью, которая имела место в жизни и с которой следовало считаться.
По прошествии нескольких лет страсти слегка приутихли. Нет, отношение государя к магии не изменилось, и она по-прежнему находилась под запретом. Светлейшим князем был создан даже особый гвардейский отряд для борьбы с магами. Набор туда проводился из самых знатных родов, сплошь кавалергарды. Поговаривали даже, что некоторые из них и сами были из магов, но это было лишь на уровне слухов…
А потом в Санкт-Петербурге объявился некий господин. Прибыл он откуда-то с востока, привез с собой несколько фургонов весьма ценных вещей, а говорил с сильным акцентом. Еще у него было несколько наложниц, чьих лиц не видел никто. Поговаривали, что даже страже на границе господин сей заплатил очень круглую сумму, чтобы они не настаивали на том, чтобы девушки показали им своих лиц. На востоке это-де считается страшным позором, и если посторонний мужчина заглянет такой наложнице под накидку, скрывающую ее лицо, то такая девушка должна будет немедленно покончить с собой.
Ну не знаю, не знаю… Так никаких наложниц не напасешься. После каждой границы новых заводить придется.
Впрочем, сейчас не об этом.
По прибытии в Петербург этот господин поселился в большом доме на Васильевском острове, где некогда проживал один из высокопоставленных магов Академии чародейства, который позже был арестован и выслан в Тобольск, а все имущество его было пущено с молотка.
Первое время вокруг этого загадочного восточного господина ходили всякие невероятные, а порой и очень противоречивые слухи. Одни утверждали, что прибыл он в российскую столицу из самой Индии, в совершенстве умеет глотать огонь, шпаги, а также прочие предметы, которые обычно глотать не принято. Не на Руси, во всяком случае.
Другие уверяли, что пожаловал он откуда-то из восточной Тартарии, где пока еще не ступала нога русского человека, и водятся всякие твари неведомые. Мохнатые слоны, тигры с клыками как сабли, и даже огнедышащие драконы. Третьи же, будучи прирожденными скептиками, морщились, махали рукой и говорили: «Какая Индия, мил человек⁈ Какая Тартария⁈ Немец он! Посмотри на его рожу! Чистый немец! А шпагу глотать любого научить можно. Эй, Прохор! Ходь сюды, шпагу глотать будешь!»
А в саду у этого господина по вечерам запускали фейерверки, а кобры с раздутыми капюшонами плавно танцевали под тоскливые мелодии, извлекаемые из длинных дудок грудастыми евнухами.
Звали этого человека Матхай Мукержи, слуги называли его раджой.
Однажды в дом к нему пожаловал сам светлейший князь Черкасский. Не из любопытства мещанского пожаловал, а по долгу службы, разумеется, хотя и утверждал обратное. Имелось у его светлости подозрение, что под личиной индийского раджи скрывается сам князь Обресков, бывший ректор Академии, успевший покинуть Петербург еще до начала расправы над магами. Вот и пришел светлейший с визитом, чтобы воочию убедиться в своей догадке.
Впрочем, к его разочарованию, раджа Мукержи оказался совсем не похож на ректора Обрескова. И если бронзовый загар можно было получить под жарким восточным солнцем, светлые волосы можно было перекрасить в угольно-черный, а голубые глаза превратить в карие, вставив в них тонкие цветные стекляшки, то с громадным ростом раджи поделать ничего было нельзя.
Он оказался на целую голову выше самого светлейшего, который и сам не мог пожаловаться на недостаток роста. А что уж тут говорить про Обрескова — невысокого пухлого господина, страдающего одышкой и прихрамывающего на одну ногу.
Воочию убедившись, что раджа Матхай Мукержи не имеет ничего общего с бывшим ректором Академии чародейства, светлейший князь из вежливости испил великолепного чая с хозяином, перекинулся с ним парой ничего не значащих фраз, а затем откланялся, сославшись на то, что дела государственные не терпят отлагательств.
Но как только карета его светлости выехала за кованые ворота усадьбы, раджа Мукержи лег на расстеленный прямо на мраморном полу восточный ковер, закусил в зубах деревянную палочку и закрыл глаза. Четверо слуг в алых чалмах крепко-накрепко прижали его руки и ноги к полу, и тогда раджа начал биться в конвульсиях. Глазные яблоки выпучились, так и лезли из орбит, из-под зажатой в зубах деревянной палочки стекала слюна, смешанная с кровью.
Раджа хрипел и рвался, но слуги прижимали его к полу, не давая подняться. А когда он задрал голову, до хруста в шее, одна из служанок поставила ему босую ножку на лоб и с силой придавила к ковру.
Все это длилось несколько минут. Потом напор раджи спал, он перестал вырываться из сдерживающих его рук и ног. Искусанная окровавленная палочка выпала из его рта, и в то же мгновение раджа преобразился.
Теперь на ковре лежал не огромный красавец Матхай Мукержи, темнокожий, темноволосый и кареглазый, а невысокий толстячок лет пятидесяти, со светлыми волосами и голубыми глазами, страшно вытаращенными в высокий потолок.
Это был князь Обресков Илья Сергеевич, собственной персоной. Еще несколько минут он бессильно лежал на полу, пуская слюни, словно младенец во сне. Но потом понемногу пришел в себя, взгляд его прояснился, бледные щеки порозовели, и он сел на ковре, утирая с подбородка слюни и брезгливо глядя на свои обмоченные штаны.
Слуги помогли ему подняться на ноги и поднесли чарку вина. Осушив ее до дна, князь широко ухмыльнулся.
— Ну вот я и вернулся, ваша светлость, — сказал он. — Академия продолжит обучение, хотите вы того или нет. Но теперь это будет не в ваших интересах, дорогой князь!
Глава 4«Тайная тропа» и как ею пользоваться
Обо всем этом я вспоминал, пока мы с Фальцем спускались с холма к маленькой речушке, тихо журчащей под высоким берегом. Эта была та сама речка, через которую я перебирался, когда бежал в деревню к Фальцу, только в этом месте она была еще уже. И не речка даже, а так, ручей.
Фальц задерживаться на берегу не стал — так прямо и прыгнул прямо в воду, подняв тучу брызг. Глубина здесь была небольшой, едва ли до колена. Нисколько не задумываясь, я поступил точно так же, как и старый чародей. Вода оказалась очень холодной, почти ледяной. Так и обожгла мгновенно онемевшие ноги. Но пару мгновений спустя я уже был на противоположном берегу и побежал следом за Фальцем, который оказался весьма резвым для полуторавекового старика.