Я вынул договор из руки Гэри и сложил его.
— Угу, как тот шериф, — сказал я.
И тут зазвонила стена. Глаза Гэри равнодушно поплыли в сторону источника звука. Я стоял и ждал объяснений.
— Она меня измордовала, требуя телефонный номер, — сообщил он, как будто напоминал самому себе о том, что с ним произошло. — Я ей сказал, что переведу его на вас.
Он прошаркал по комнате и вытащил встроенную гладильную доску из стены гостиной. В алькове за ней находился старый дисковый телефон.
Я снял трубку после четвертого гудка и сказал:
— Мама, ты продолжаешь меня удивлять.
Она громко вздохнула, довольная моим замечанием.
— Я всего лишь бывшая подружка одного парня из «Саутвестерн Белл», милый. Итак, когда ты собираешься меня навестить?
Я задумался. После трудного дня и переживаний перспектива встречи с ней меня совсем не привлекала. С другой стороны, мне требовалось средство передвижения.
— Может быть, сегодня вечером. Я хочу одолжить у тебя «Фольксваген», если он еще жив.
— Он простоял в моем гараже десять лет, — ответила она. — Думаешь, он с радостью выскочит к тебе навстречу? Полагаю, ты навестишь сегодня вечером Лилиан?
В качестве фона к нашему разговору в доме матери послышался стук кия, разбивающего шары. Кто-то засмеялся.
— Мама…
— Ладно, я ничего не спрашивала. Увидимся позже, дорогой.
После того как Гэри, волоча ноги, вернулся в свою часть дома, я взглянул на часы. В Сан-Франциско было три часа. Даже учитывая, что сегодня воскресенье, я вполне мог рассчитывать, что застану Майю Ли в «Терренс и Голдмен».
Однако мне не повезло. Когда ее голосовая почта закончила объяснять, что такое «приемные часы», я продиктовал свой новый номер телефона и ненадолго замолчал, размышляя, что сказать. Я все еще видел лицо Майи, каким оно было в пять утра, когда она высадила меня в аэропорту: она улыбнулась и наградила сестринским поцелуем — рядом с ней стоял вежливый человек, которого я не узнавал. Я повесил трубку.
Я нашел в кладовке уксус и пищевую соду и потратил час, уничтожая в ванной комнате следы пребывания и запах предыдущего постояльца, Роберт Джонсон в это время практиковался в лазанье по пластиковой занавеске.
Перед самым закатом кто-то постучал ко мне в дверь.
— Мама, — проворчал я едва слышно.
Но, выглянув в окно, увидел, что все не так плохо — ко мне заявилась всего лишь пара копов в форме, которые стояли и ждали, прислонившись к своей машине на подъездной дорожке. Я открыл дверь, и моим глазам предстало второе за сегодняшний день самое уродливое в мире лицо.
— Знаешь, — проскрипел его владелец, — мне только что передали заявление некоего Боба Лэнгстона, проживающего в доме номер девяносто по улице Куин-Энн. Парень ведет себя так, будто он важная шишка в Форт-Сэме,[2] не меньше. В заявлении говорится о нападении и нарушении границ частного владения. Лэнгстон утверждает, что какой-то маньяк по имени Наварр пытался убить его с помощью приемов карате. Представляешь?
Я удивился тому, как сильно он изменился: щеки запали и стали похожи на кратеры вулкана, кроме того, он облысел до такого состояния, что ему приходилось зачесывать жирную прядь волос сбоку наверх, чтобы хоть как-то это скрыть. Увеличились в размерах только живот да еще усы. Первый накрывал пряжку от ремня весом примерно в двадцать фунтов, под вторыми прятались почти весь рот и двойной подбородок. Помню, еще ребенком я пытался понять, как он умудряется прикурить и одновременно не поджечь лицо.
— Джей Ривас, — поздоровался я с ним.
Может, он и улыбнулся, усы помешали мне понять, как было на самом деле. Каким-то образом он сумел нащупать рот и засунуть туда сигарету, после чего глубоко затянулся.
— Хочешь знать, что я сказал парням? — спросил Ривас. — Я им сказал: даже мечтать нечего. У меня нет ни одного шанса заманить в наш городок сынишку Джексона Наварра из Сан-Франциско, чтобы он озарил солнечным светом мою бесцветную жизнь. Вот что я им сказал.
— Это было тай-чи-чуан, Джей, а не карате. Чистая защита.
— Какого хрена, малыш, — проворчал он, положив руку на дверной косяк. — Ты чудом не превратил руку мужика в «кимчи».[3] Назови мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует предоставить тебе бесплатное жилье у нас в участке.
Я рассказал ему про Гэри Хейлса и свой договор на аренду квартиры и сообщил, какой негостеприимный прием оказал мне мистер Лэнгстон. На Риваса мое повествование не произвело ни малейшего впечатления.
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что, когда речь заходила о моей семье, произвести на него впечатление было не просто. Он работал с моим отцом в конце семидесятых во время совместного расследования, которое не слишком удачно закончилось. Мой отец высказал свои претензии друзьям из полицейского управления Сан-Антонио, и вот двадцать лет спустя детектив Ривас занимается мелкими драками.
— Ты удивительно быстро явился сюда, Джей, — сказал я. — Мне следует гордиться или тебя всегда отправляют заниматься такими тривиальными делами?
Ривас выдул дым сквозь усы, и его двойные подбородки обрели великолепный оттенок малинового цвета, совсем как у жабы.
— Может, зайдем в дом и обсудим все там? — спокойно предложил он.
Он махнул рукой, чтобы я открыл дверь с сеткой, но я его не послушался.
— На улице жарко, кондиционер работает неважно, я не хочу, чтобы внутрь попал горячий воздух, — ответил я.
Мы целых две минуты буравили друг друга взглядами, и Ривас меня удивил. Он начал спускаться назад по ступенькам, засунул в рот сигарету и пожал плечами.
— Ладно, малыш, — заявил он. — Надеюсь, ты понял намек.
— Какой намек?
Вот тут я уже не сомневался, что он улыбнулся, потому что сигарета слегка приподнялась в густых зарослях усов.
— Если еще куда-нибудь ввяжешься, можешь не сомневаться, что я постараюсь подобрать тебе очень симпатичных сокамерников.
— Какой ты славный человек, Джей.
— К чертовой матери.
Он швырнул сигарету на коврик с надписью «Благословение этому дому», принадлежавший Бобу Лэнгстону, и с самодовольным видом направился к парням, которые его ждали. Я проследил за тем, как их машина умчалась по Куин-Энн, и вернулся к себе.
Окинув взглядом свое новое жилище, я отметил вспучившуюся лепнину на потолке и серую краску, которая начала облезать со стен, и посмотрел на Роберта Джонсона. Он сидел в открытом чемодане и пялился на меня с обиженным видом. Тонкий намек. Я набрал номера телефона Лилиан с нетерпением человека, мечтающего о глотке воды после стакана мескаля.[4]
Но оно того стоило.
— Трес? — спросила она и разорвала на клочки последние десять лет моей жизни, точно они превратились в папиросную бумагу.
— Угу, — ответил я. — Я переехал на новую квартиру. Более или менее.
— Что-то голос у тебя не слишком счастливый, — немного поколебавшись, заметила она.
— Ерунда. Я расскажу тебе историю про мой переезд чуть позже.
— Буду с нетерпением ждать.
Мы минуту молчали, как бывает, когда ты сжимаешь в руке телефонную трубку и пытаешься чистым усилием воли идти дальше.
— Я люблю тебя, — сказала Лилиан. — Или ты считаешь, что я слишком тороплюсь?
Я проглотил комок, застрявший в горле.
— Как насчет девяти? Мне нужно вызволить из гаража матери мой «Фольксваген».
Лилиан рассмеялась:
— «Оранжевое Чудище» все еще бегает?
— Для него будет лучше, если оно не станет кочевряжиться. У меня сегодня вечером намечено фантастическое свидание.
— Можешь не сомневаться.
Мы повесили трубки, и я посмотрел на Роберта Джонсона, который продолжал сидеть в моем чемодане.
У меня возникло ощущение, будто я вернулся в 1985 год. Мне снова девятнадцать, мой отец жив, а я все еще люблю девушку, на которой решил жениться, когда учился в старших классах средней школы. Мы едем на скорости семьдесят миль в час по I-35 на старом «Фольксвагене», хотя его предел шестьдесят пять, запивая паршивую текилу еще более паршивой содовой «Биг Ред»[5] — шампанское подростков под названием «Большая красная текила».
Я снова переоделся и вызвал такси, пытаясь вспомнить вкус той содовой. Теперь я уже сомневался, что смог бы пить такое и улыбаться, но был готов попробовать.
Глава 03
По всему Бродвею от улицы Куин-Энн до дома моей матери выстроились розовые рестораны, в которых подавали тако.[6] Уже не прежние потрепанные заведения семейного бизнеса, которые я помнил еще с тех времен, когда учился в школе, — эти имели все необходимые лицензии и гордо выставляли напоказ яркие неоновые вывески и розовых фламинго, нарисованных на стенах. У меня сложилось впечатление, что они там торчат через каждые полмили.
Достопримечательности, украшавшие центр Аламо-Хайтс, исчезли, семейство Монтанио продало «Пятьдесят на пятьдесят», любимый бар моего отца, куда он частенько захаживал пропустить стаканчик. Закусочная, принадлежавшая Стиллам, уступила свое место «Тексако». В общем, большинство заведений, носивших имена людей, которых я знал, поглотили безликие государственные сети. Витрины других были заколочены досками, равнодушные объявления «Сдается внаем» истрепались и выгорели до такого состояния, что прочитать их не представлялось возможным.
Впрочем, город все еще мог похвастаться тысячей оттенков зеленого цвета. Повсюду около старых домов толпились древние и еще живые дубы, акации и техасский лавр. Такой роскошный, густой цвет можно увидеть в некоторых городах после сильного дождя.
Солнце уже село, но температура воздуха так и не опустилась ниже тридцати пяти градусов, когда такси свернуло на Вандивер. Здешние места не знают мягких вечерних красок, характерных для Сан-Франциско, тут нет окутанных тенями холмов и тумана, который, точно ретушью, обрисовывает пейзажи для туристов, собравшихся на мосту «Золотые ворота». Свет в Сан-Антонио выполняет свое прямое назначение, и все, чего он касается, приобретает четкие очертания, особенно яркие в горячем во