ых созданий, это уже непозволительно много?
Но тут совсем рядом раздался мягкий, негромкий голос:
– Джеймс… Какая радость, что вы изволили принять мое приглашение.
Почувствовав, как волосы на затылке поднимаются дыбом, Эшер оглянулся на голос:
– Разве у меня был выбор?
– Джеймс, дорогой вы мой…
Взглянув на Эшера, вампир нисколько не изменился в лице, однако на трупное окоченение его неподвижность не походила ничуть. Постигшая его многие годы тому назад смерть была для него состоянием столь же естественным, как и жизнь.
– Выбор, мой дорогой, есть в любом случае.
Стоило им миновать полосу неяркого света, падавшего наружу из закопченного окна, узкое лицо Исидро снова вуалью укрыла тьма. Рука, сомкнувшаяся на локте Эшера, казалась легкой, будто девичья, однако эти тонкие пальцы могли легко раскрошить кость.
– Эй, красавцы, а вам сразу вдвоем кончать доводилось когда-нибудь? – проворковал женский голос из пасти темного переулка, откуда жутко несло нечистотами и тухлой рыбой.
– Нам с другом, сударыня, довелось испытать все возможное, – учтиво ответил Исидро, и оба, не сбавляя шага, двинулись дальше, во тьму.
Носок ботинка слегка обдало ледяной водой. Под ногами, пружиня, прогнулись доски импровизированного мостика. Внизу, в темноте, блеснула подернутая рябью лужа. Дважды они повернули направо, затем свернули налево. Считая шаги, Эшер чувствовал, как Исидро мысленно давит на его разум, исподволь навевает этакую сонную, благодушную беззаботность, и сопротивлялся ей что было сил.
«Три, четыре, пять, шесть…»
Еще поворот направо, скрип петель – и навстречу, в лицо, дохнуло холодом, мышиным пометом и плесенью.
Лестница привела их вниз, в старую полуподвальную кухню. Тусклый огонек лампы на дощатом столе едва позволял разглядеть груды пыльного хлама, лопнувших мешков и расползшихся корзин, кучей сваленных в угол. Из-за двери в фасадной стене явственно пахло речной водой.
– Не прежняя моя резиденция… – Придвинув к Эшеру кресло с дощатой спинкой, Исидро уселся на край стола рядом с лампой – прямой, словно туго затянут в придворный дублет. – Госпожа Лидия слишком уж хорошо разбирается в актах о передаче имущества. Полагаю, она в добром здравии?
– Да, с ней все в порядке.
Молчание Исидро длилось несколько дольше, чем следовало; более на его знакомство (не говоря уж о совместных вояжах, любовных узах либо намеренном обмане) с молодой женой Эшера не указывало ничто. Только сосредоточившись (да и то потому, что вампиры слишком уж полагались на кое-какие изъяны в человеческом восприятии), Эшер смог разглядеть жуткие шрамы на лице и горле Исидро – память о том, как вампиру пришлось защищать Лидию и защищаться самому. Раны Неупокоенных затягивались крайне медленно и совершенно иначе, чем у живых. Даже сейчас, спустя полтора года, отметины выделялись на бледной коже Исидро словно бугры засохшей замазки.
Лидия на месте Эшера спросила бы напрямик: «Много ли времени требуется вампиру для заживления ран?»
Но тут Эшеру вспомнились и ее молчаливость, и слова, порой выкрикиваемые ею во сне.
«А может, и не спросила бы».
– А сами вы?
– Я тоже вполне здоров и благополучен, – ответил Эшер. – А вы?
Исидро слегка склонил голову на сторону:
– Это простая учтивость или вам действительно интересно?
– Не знаю, – поразмыслив, признался Эшер, однако, еще ненадолго задумавшись, добавил: – Действительно интересно, дон Симон.
– Тогда об этом – как-нибудь в другой раз.
Вынув из кармана безупречно чистого, с иголочки новенького серого пальто (воистину, разгуливать в таком наряде по Ист-Энду[10], оставаясь никем не замеченным, под силу только вампиру) сложенный лист бумаги, Исидро протянул его Эшеру.
Письмо оказалось написанным по-английски:
«Санкт-Петербург,
3 февраля 1911 г.
Дражайший мой Симон!
Простите мне затянувшееся молчание. В это время года постоянно разъезжаешь по заграницам, а обстоятельная, подробнейшая эпистола о балете и опере, о скандалах светских и политических, мало-помалу движущаяся к завершению, ждет своего часа вон там, в углу секретера… а здесь речь пойдет о материях, не терпящих промедления.
Лет этак несколько тому назад вы писали мне об одном ученом по фамилии Б—, во имя короля и родины стремившегося разузнать то, что совершенно его не касалось, и…»
Сощурившись, Эшер взглянул в невозмутимое лицо вампира:
– Уж не имеет ли она в виду Хориса Блейдона?
Так звали ученого, четыре года назад пытавшегося выделить из крови вампира сыворотку, позволяющую наделить необычайными силами Неупокоенных человека живого; создать гибрид, способный действовать при свете солнца не хуже, чем в темноте, а серебра касаться с той же непринужденностью, что и стали. Сотворить человека, наделенного всеми способностями вампира, но при этом лишенного его недостатков. Человека, который применит эти способности в назревающем (о чем было известно каждому) противоборстве с Германией и ее союзниками. Бессмертного, готового самоотверженно биться за короля и родину – подобно Эшеру, не задумываясь, кто пострадает в результате.
В знак согласия Исидро всего лишь слегка прикрыл веками желтые, словно сера, зрачки.
«Без вашего сообщения о сих материях я вряд ли удостоила бы услышанное внимания: ну кто, КТО, скажите на милость, станет вслушиваться в нудную болтовню ученых мужей, затевающих разговоры о своих изысканиях в самый разгар суаре?! Однако есть тут у нас некий германский доктор, чьи изыскания показались мне поразительно схожими, и прошлой ночью, на Венецианском завтраке у Оболенских, спасаясь от великого князя Георгия (самого НЕСНОСНОГО зануды во всей Империи, смею заверить), я скрылась в зимнем саду и застала там сего тевтонского исследователя крови и народных преданий за продолжительным разговором с особой из нашего круга.
Что же мне делать, дражайший мой друг? Как вам известно, король и родина ничуть не заботят меня вот уже много лет, однако ж…
Однако ж германский кайзер – столь МЕРЗКИЙ, ничтожный лягушонок, что от одной мысли о том, как он, выкрикивая приказания, грохоча сапожищами, вломится в Уайтхолл, мне становится весьма и весьма не по себе.
Скажите, этот ваш профессор Э— до сих пор жив? Нельзя ли вновь заручиться его помощью? Или, может, Гриппен успел с ним покончить?
Если так, что вы в сем случае посоветуете предпринять?
Навеки ваша,
Хорис Блейдон…
Сын Блейдона, Деннис, после инъекций той самой сыворотки до сих пор снился Эшеру в ночных кошмарах.
Что ж, как он и сказал Лидии, причина всякий раз в том, что задание – важнейшее в жизни… Говоря это, Эшер отнюдь не шутил. И сейчас нутром, мозгом костей почувствовал: он должен, обязан ехать в Санкт-Петербург, на поиски того самого «тевтонского исследователя крови и народных преданий»…
Почувствовал, однако как ни в чем не бывало спросил:
– И что же вы посоветовали?
«С особой из нашего круга, – говорилось в письме. – Скажите, этот ваш профессор Э— до сих пор жив или Гриппен успел с ним покончить?»
Действительно, от гибели он был на волосок…
– Я немедля телеграфировал ей с просьбой рассказать обо всем подробнее.
Вынув письмо из рук Эшера, Исидро аккуратно сложил листок вдвое. Его перчатки, подобно всем прочим деталям костюма, также оказались безукоризненно чистыми и отнюдь не дешевыми – серая французская лайка, полкроны за пару.
– Что она ответила?
– Ответа я не получил. Произошло все это более пяти недель тому назад – их третье февраля у нас считается семнадцатым. Да, леди Ирен Итон не заботится ни о чем, не касающемся ее личных удобств, туалетов и благополучия… однако собственными суждениями дорожит не меньше, чем комфортом. И хотя нога ее не ступала на английскую почву вот уже девять десятков лет, пруссаков она всей душой презирает, полагая их варварами, выскочками, с которых давно пора сбить спесь. Полагаю, об ответе, способствующем их конфузу, она не запамятовала бы ни за что.
Последовавшее за этим молчание нарушало только шипение горящего в лампе фитиля. Раз где-то наверху заскреблась в углу крыса.
«Особа из нашего круга…»
«Скрылась в зимнем саду и застала там сего тевтонского исследователя крови и народных преданий за продолжительным разговором с особой из нашего круга».
На фоне жаркого гнева, вспыхнувшего в груди при первом же воспоминании обо всех друзьях, преданных, а то и убитых Эшером ради блага родины, ему явственно вспомнился и Хорис Блейдон, непоколебимо уверенный, будто разбирается в вампирах вполне достаточно, чтоб совладать с собственным творением. Той же непоколебимой уверенностью отличались и все чиновники Форин-офиса, каких Эшер только встречал. Ни один ни секунды не сомневался: уж он-то точно знает, что делает, а посему результат в полной его власти, – и те, кто работал в берлинском Аусвертигес Амт[11], их настроения, очевидно, разделяли вполне.
«Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь»…[12]
В эту минуту Эшеру сделалось ясно: ручьи и озера крови, преследовавшие его во снах, пролиты вовсе не Исидро, а им – им самим. Им самим, по распоряжению людей, клявшихся, будто знают, что делают, а он, дурачина несчастный, верил их клятвам…
Подняв голову, он взглянул прямо в холодные, нечеловеческие глаза вампира:
– Насколько я понимаю, вам нужно, чтоб я отправился в Санкт-Петербург?
– Джеймс, дорогой мой, вас одного петербургский хозяин сожрет по пути от вокзала к отелю, – ответил вампир. – Я хочу, чтоб вы составили мне компанию.
– Когда?
– В понедельник, если успеете приготовиться.
Разумеется, Уиллоуби, узнав, что ему под конец семестра придется искать преподавателя, способного прочитать заключительные лекции по фольклористике и филологии, придет в ярость. С другой стороны, декан Нового Колледжа что ни день раздражал Эшера этими вечными подмигиваниями, толчками в бок и прочими намеками: он-де прекрасно знает, что его преподаватель филологии даже не думал разрывать таинственной связи с Форин-офисом… В один прекрасный день простодушие этого типа погубит его.