Подход Департамента был прост и понятен. Тебе нужно было остаться в живых до тех пор, пока собранная информация не попадет в руки твоего начальства. Что будет потом, уже не важно. Именно поэтому многие люди даже представить себе не могли иной жизни, даже если искренне ненавидели свою работу.
«Куда бы ты ни шел, окружающие всегда должны думать, что у тебя есть причина туда идти, - как-то сказал он ей; и поэтому она дополнила список немецких гематологов шутливыми замечаниями о вложениях в российские железные дороги, о которых якобы подумывает дядя Уильям. В России все письма вскрывались тайной полицией, и никого это особо не волновало. - Девять человек из десяти не станут задумываться над тем, с чего бы это голландский филолог получает письма из Лондона или куда девается герр профессор Лейден, когда вдруг исчезает на некоторое время. Но из-за десятого человека – или тех, кому он об этом расскажет, – тебя могут убить».
Могут убить.
Джейми.
Он сказал это в то время, когда она еще училась в школе и навещала своего оксфордского дядюшку. Тогда ее окружала небольшая армия молодых джентльменов, ее партнеров по игре в крокет, которые с плохо скрываемым нетерпением ждали, когда же наследницу состояния Уиллоби начнут вывозить в свет, чтобы кто-нибудь из них смог жениться на ней и ее деньгах…
А еще там был один из ученых коллег дядюшки, который оказался вовсе не тем скучным немолодым преподавателем, за которого его принимали окружающие.
После второй встречи с ним она начала отмечать те места, в которых он побывал, чтобы затем сравнить свои записи с газетными сообщениями. В конце концов она набралась храбрости и, пока они вдвоем искали затерявшийся в высокой приречной траве шар, спросила: «Профессор Эшер… вы – шпион?»
Он искоса взглянул на нее, и в его глазах – невозможно ярких карих глазах – не было и тени удивления.
Именно тогда – а может быть, и раньше, - она поняла, что любит его. Любит не как школьница, но как женщина, которой ей суждено стать.
Дон Симон…
- Мэм? – в дверях кабинета стояла Элен с подносом в руках. – Я принесла вам чай, мэм. Вы ничего не ели за ланчем.
- Благодарю, - Лидия улыбнулась, надела очки и рассеянно оглядела стол, пытаясь найти свободное место.
Элен поставила поднос на столик у камина и слегка усмехнулась про себя. В Уиллоби-корт она служила няней и с тех пор немалую часть своей жизни провела, пробираясь к хозяйке через залежи книг, бумаг, журналов, отброшенных приглашений и присланных модистками образцов шелка, чтобы напомнить той о необходимости поесть или же лечь спать.
- Не стоит так переживать, мэм, - Элен опустилась на колени, чтобы поворошить дрова, которые, как заметила Лидия, почти полностью прогорели за то время, пока она отбирала последние имена для своего письма. – Вы же знаете мистера Джеймса. Он найдет этого своего кузена, не беспокойтесь.
Им пришлось придумать эту историю, чтобы объяснить окружающим, и слугам в том числе, почему Эшер уехал незадолго до окончания семестра.
- Так что вам незачем голодать и изматывать себя, а то станете худая, как щепка.
- Незачем, - согласилась Лидия. – Конечно, незачем.
- Хотела бы я, чтобы этот кузен – как там его зовут?
Лидия покачала головой. В отличие от мужа, она не обладала талантом к долгой и последовательной лжи и не решилась бы на ходу придумывать имя. Память у Элен оставалась на удивление хорошей, к тому же служанка была куда наблюдательней, чем могло показаться.
- Хозяин мне говорил, да что-то имя у меня из головы вылетело. Гарольд, кажется, - продолжила Элен, поднимаясь на ноги. – Так вот, хотела бы я, чтобы этот Гарольд не отправился куда-нибудь на край света… Вы же помните, каким он был больным, когда вернулся из Константинополя… Да и холодно сейчас. Желаете, чтобы я отнесла письмо на почту, мэм?
Лидия послушно передала ей конверт и устроилась у заново разожженного камина, радуясь теплу. Без очков льющийся от огня свет казался слегка размытым и таким уютным на фоне подкрадывающегося пасмурного вечера.
Она помнила, каким больным был мистер Джеймс, когда они вернулись домой из Константинополя, после всех ужасов этого города, после гибели мастера Константинополя и четы вампиров, которые стали Джеймсу друзьями.
Могут убить…
Лидия снова закрыла глаза. Мысленно представила дона Симона таким, каким увидела его в первый раз, в темноте кирпичного подвала Хориса Блейдона: спокойный слегка растрепанный спаситель, склонившийся, чтобы поцеловать ей руку. Я к вашим услугам, сударыня…
И потом, когда Джеймс уехал, чтобы попасться в ловушку, о которой она догадалась слишком поздно, а сама она нашла спящего вампира в его усыпальнице под лондонским домом… Свет лампы проникал сквозь прутья решетки, выхватывая из теней длинную руку с золотым кольцом-печаткой.
Она любила Джеймса так же сильно и страстно, как и всегда. Джеймс был настоящим, был тем мужчиной, чьи руки обнимали ее по ночам. Отцом ребенка, которого она не родила. Мужчиной, который рядом с ней оплакивал ужасную потерю, когда у нее самой не было слез.
Симон…
То, что я чувствую по отношению к нему, нельзя назвать любовью…
Тогда почему мне так больно?
И Джеймс, и дон Симон говорили ей, что вампиры могут воздействовать на разум своих жертв, на их ощущения и сны. Она видела, как Исидро – старейший и сильнейший вампир Лондона – погружался в сны огромного города, когда ему понадобилось найти для Лидии компаньонку, которая согласилась бы бросить привычную жизнь, распрощаться с надеждами получить другое место и в течение двадцати четырех часов покинуть страну, чтобы встретиться в Париже с незнакомой женщиной.
Лидия видела, как он без разрешения входил в сны Маргарет Поттон, заставляя ту поверить, будто она добровольно соглашается на эту жертву.
Потому что Маргарет Поттон любила его.
Потому что он заставил ее полюбить себя. В ее снах он увидел романтический образ и надел на себя безвкусную маску героя мелодрамы.
Три ночи подряд – с тех пор, как Джеймс уехал, - Лидия просматривала медицинские журналы, проверяя имена и факты, просматривая алфавитные списки в поисках адресов… чтобы не видеть во сне мертвую и обескровленную Маргарет Поттон, лежащую на ее кровати.
Или хотя бы уменьшить время, на протяжении которого ей будет сниться этот кошмар.
Стоя над телом Маргарет, в сердце своем она кричала: «Как ты мог?» Но разум задавал другой вопрос: «Разве мог он не сделать этого?»
Он был вампиром. Поскольку она, Лидия, согласилась принять его защиту только в том случае, если он воздержится от убийств – воздержится от насыщения физической смертью жертв, из которой он извлекал свою силу иллюзий, - он голодал. А глупая влюбленная Маргарет не раз говорила ему, что ради него согласна на все, даже на смерть.
Это была любовь.
Почему я думаю об этом?
Почему мне больно?
Почему мне ТАК больно?
Воспоминания о заполненных разговорами ночах – разговорами над картами и бухгалтерскими книгами, разговорами о том расследовании, которое они вели вдвоем; в купе, в зарешеченном эркере константинопольского дома, в тумане перед черно-белым каменным скелетом венского собора – все они ничего не значили.
Ощущение, что она общалась не с вампиром, но с человеком – противоречивым и умным, незаурядным и раздражающим, ученым, иногда поэтом, перед глазами которого прошли три с половиной века человеческого безрассудства, - это ощущение не желало покидать ее; оно было таким сильным, что Лидия устыдилась собственных переживаний.
Обман. Еще одна иллюзия. Сейчас он – лишь кокон, оставшийся от былой личности. И кокон этот наполнен тьмой и жаждой чужой смерти.
«Мы всегда очаровываем. Так мы охотимся, - сказал он Джеймсу. - И это ничего не значит…»
Увы, но знание не могло унять терзавшую ее боль.
В коридоре послышались тяжелые шаги Элен. Лидия быстро выпрямилась, вдруг осознав, что уже стемнело, оставшийся нетронутым чай остыл, а она вот уже три дня не прикасалась к статье, которую к четвергу надо было отослать в «Ланцет».
- А вот и мы, мэм, - с гордостью сказала служанка, протягивая грязный замусоленный конверт, усеянный голландскими марками. – Я же говорила, что с ним все будет в порядке.
Роттердам
4 апреля 1911 года
Любовь моя,
Пока что все идет хорошо.
Дж.
Лидия надела очки, проверила дату, затем подошла к стоявшему в углу глобусу – у нее никак не получалось запомнить, где именно между Францией и Германией расположены все эти маленькие страны. Должно быть, он написал письмо на вокзале (такую бумагу всегда можно найти в общем зале ожидания!), прежде чем сесть на поезд, отправляющийся в Германию.
Лидия заставила себя улыбнуться Элен, но стоило служанке выйти, как она снова перечитала письмо, затем сняла очки и некоторое время неподвижно просидела в янтарном сумраке.
Она не верила в бога чудес.
Молиться ему было бы так же неразумно, как, например, влюбиться в того, кто лично убил – по самым скромным подсчетам – более тридцати тысяч мужчин, женщин и детей, по одному за раз, не более двух в неделю, и так на протяжении трехсот пятидесяти шести лет…
Боже, прошу Тебя, пусть он вернется домой невредимым…
6
Поскольку человек живет не в вакууме – а также потому, что дворник (он же консьерж) «Императрицы Екатерины» вполне мог получать деньги от немецкого посольства, да и от российских служб, сообщая тем обо всех иностранцах, остановившихся в гостинице в это непопулярное время года, - на следующее утро Эшер аккуратно выбрил макушку, подновил краску на волосах и усах, перечитал редакционную полосу привезенного с собой выпуска «Чикаго Трибьюн» и нанес визит министру полиции. Хотя несколько лет назад это ведомство вошло в состав министерства внутренних дел, начальник полиции по-прежнему правил Санкт-Петербургом из пользующегося дурной славой здания на набережной Фонтанки, и Эшер без особого труда выдал себя за Жюля Пламмера из Чикаго, разыскивающего сбежавшую жену.