Теперь, когда Бейлис был заключен под стражу (а не арестован – следует различать эти понятия), начался второй этап следствия: полицейское расследование уступило место судебному. Полиция собирала улики и допрашивала свидетелей, а также имела право задерживать лиц, подозреваемых в причастности к преступлению. Однако постановление об аресте подозреваемого мог отдать только местный или окружной прокурор. После ареста окружная прокуратура начинала судебное расследование и могла отдавать приказы полицейским, занимающимся делом. Затем обвинение собирало доказательства для вынесения заключения, которое утверждалось коллегией присяжных: последние решали, достаточны ли основания для судебного разбирательства.
Окружной прокурор выдал ордер на арест Бейлиса в августе, а значит, по мнению властей, против последнего имелись веские улики. Российское законодательство не позволяло арестованным контактировать с кем-либо или консультироваться с адвокатом до предъявления обвинения. В декабре Арон Бейлис попросил разрешения встретиться с братом. Он хотел также убедиться, что Мендель получил два письма, посланные ему в ноябре, где говорилось о возможных стратегиях защиты (см. Документ 22). Окружной суд отклонил его прошение и, таким образом, с момента задержания в июле 1911 года до предъявления обвинения в январе 1912-го Мендель Бейлис находился в своей камере, лишенный общения с родными и друзьями, неспособный предпринять что-либо с целью доказать свою невиновность. В своих воспоминаниях он рассказывает о суровых условиях заключения (см. Документ 23).
В ноябре положение Бейлиса еще больше осложнилось: осужденный за воровство Иван Козаченко, которого подсадили к Бейлису в качестве информатора, донес, что сокамерник попросил его отравить Шаховского после выхода Козаченко из тюрьмы. По словам Козаченко, Бейлис заверил его, что управляющий кирпичным заводом готов заплатить, если главный свидетель, найденный властями, скончается. Чаплинский доложил Щегловитову, что у следствия появилась новая, крайне веская улика. Очень кстати для себя Чаплинский не сообщил министру о том, что Козаченко уже взял обратно свои показания, полностью вымышленные. Более того, он предъявил это подпорченное свидетельство двумя годами позднее, на процессе, позаботившись о том, чтобы очная ставка Козаченко с представителями защиты не состоялась. А вот, пожалуй, самое поразительное во всей этой истории обстоятельство: ни один из имевших отношение к делу не упомянул о том, что Бейлис не мог знать о показаниях Шаховского, которые стали известными в ноябре 1911 года, хотя именно из-за них он будто бы собирался устранить фонарщика. Зато об этих показаниях знал Чаплинский, участвовавший в их фабрикации.
Более серьезные улики против Бейлиса появились в декабре 1911 года, когда В. П. Чеберяк, отец Жени, сообщил следующее: перед смертью сын рассказал ему, как Бейлис прогнал его и Андрея с кирпичного завода – за два дня до исчезновения Ющинского. На суде представители защиты отметили недостоверность показаний Чеберяка, заявив, что он дал их по настоянию жены.
В январе 1912 года Бейлису предъявили официальное обвинение в убийстве Андрея. Предполагалось, что процесс начнется в мае, но некоторые полицейские и судейские чиновники, ранее возражавшие против разработки версии о ритуальном убийстве, теперь запротестовали из-за отсутствия убедительных доказательств против Бейлиса, засыпая начальство телеграммами и письмами. Они утверждали, что обвинения выглядит слабыми и все неизбежно закончится оправданием подсудимого. В феврале 1912 года полковник А. Ф. Шредель, начальник Киевского жандармского управления, писал вице-директору Департамента полиции, что улики против Бейлиса малоубедительны. Он критиковал правительство за выдвижение необъективных и односторонних доводов, предлагая сосредоточиться на Чеберяк и членах ее шайки, истинных виновниках убийства. Шредель также предположил, что участники шайки убили Андрея, поскольку он знал об их незаконной деятельности. В марте он повторил свои февральские заявления, а также оспорил достоверность показаний Шаховских (см. Документы 24 и 25).
Неудивительно, что обвинительный акт и сопровождавшие его доказательства привлекли к себе внимание общественности. Особое возмущение вызвала экспертиза Сикорского с ее обвинениями евреев в ритуальных убийствах, после обнародования которой критика в адрес Николая II и правительства стала еще острее. Медицинские специалисты всей Российской империи тут же обрушились на Сикорского. Харьковское медицинское общество, к примеру, выразило «глубокое негодование по поводу медицинской экспертизы со стороны обвинения в деле Бейлиса», усмотрев в ней «проявление расовой и религиозной нетерпимости и попытку псевдонаучными приемами обосновать возможность существования ритуальных убийств у евреев». Такое поведение общество считало «постыдным, роняющим высокое звание врача» [Тагер 1934: 179]. В. П. Сербский, выдающийся специалист по судебной психиатрии, высмеял Сикорского за нарушение правил научного исследования и, опираясь на свой опыт в новых областях антропологии, психологии, психиатрии, криминологии и судебной медицины, продемонстрировал необходимость учета достижений современной науки для раскрытия убийства Ющинского (см. Документ 26).
Известие об аресте еврея и его обвинении в ритуальном убийстве вызвало самую резкую реакцию в Западной Европе и США. В целом она касалась не столько предполагаемой виновности Бейлиса, сколько самого характера обвинения, рассматривавшегося как следствие невежества, суеверий и предрассудков. В ходе протестов отмечалось также, что кровавый навет в прошлом всегда приводил к антиеврейским выступлениям, сопряженным с насилием. В марте 1912 года выдающиеся немецкие педагоги, политики, теологи и церковные иерархи подписали воззвание против чудовищного кровавого навета, не подкрепленного убедительными доказательствами. Для церковных деятелей и богословов было особенно важно отмежеваться от воззрений и политики царского правительства и показать, что не все христиане принимают на веру обвинение в ритуальном убийстве. Аналогичное воззвание в Великобритании подписали около двухсот священников, богословов, судей, журналистов, преподавателей и парламентариев, ни один из которых не был евреем; это обращение появилось в «Times» 6 мая 1912 года и, как и немецкое, было вновь опубликовано в 1913 году, накануне процесса (см. Документ 27).
Из всех обращений, подписанных видными русскими общественными деятелями, самым известным стало «К русскому обществу» В. Г. Короленко, вышедшее в октябре 1911 года и впоследствии перепечатанное многими газетами и журналами: оно позволило улучшить осведомленность широкой публики о преследовании Бейлиса властями. «К русскому обществу» стало эквивалентом знаменитого письма Золя «Я обвиняю», разоблачавшего пренебрежение законностью во время дела Дрейфуса. Короленко сравнивал преследования евреев в ХХ веке с гонениями на христиан в Римской империи и тем самым вызвал волну сочувствия к Бейлису со стороны русской общественности. Он призывал отвергнуть обвинение в ритуальном убийстве, опираясь на разум и веру. Около двухсот тогдашних знаменитостей – писателей, ученых, интеллектуалов – подписали это обращение, чтобы оказать давление на правительство (см. Документ 28).
Вскоре после ареста Бейлиса несколько известных евреев во главе с адвокатом А. Д. Марголиным объединили усилия, чтобы оказать помощь его семье. Эта группа начала свое, неофициальное, расследование убийства. Марголин попросил Фененко о содействии, что шло вразрез с законом и создавало конфликт интересов для следователя, привлеченного к делу. Однако Фененко, недовольный направлением, которое приняло расследование при Чаплинском, согласился помочь Бейлису. Марголин связался также с С. И. Бразуль-Брушковским, журналистом, с лета проявлявшим пристальный интерес к убийству. Осенью 1911 года Бразуль-Брушковский решил, что ключ к разгадке находится в руках Чеберяк, и начал всячески обхаживать ее, в надежде выпытать то, что ей известно. Сперва он принимал все сказанное Чеберяк за чистую монету, пренебрегая предупреждениями коллег и следователей о том, что она – хроническая лгунья и использует его, надеясь отвести подозрения от себя и направить на Бейлиса.
В конце ноября или начале декабря 1911 года Чеберяк сказала журналисту, что в Харькове проживает лицо, располагающее сведениями об убийстве, и подала мысль о совместной поездке туда с целью выведать что-нибудь. Бразуль-Брушковский предложил Марголину, отправлявшемуся в Харьков по своим делам, увидеться с Чеберяк, пообещав, что с ними троими встретится человек, который сообщит важную информацию о преступлении. Однако Чеберяк изложила Марголину лишь то, что он уже знал, а встреча с загадочным человеком так и не состоялась. Поняв, что Чеберяк одурачила его, Бразуль-Брушковский вернулся в Киев и начал действовать вместе с Красовским, отстраненным от дела сыщиком. Полный решимости продемонстрировать причастность Чеберяк к убийству, он поместил в либеральной «Киевской мысли» несколько статей, где обвинял в преступлении Чеберяк и ее шайку[28]. Неожиданно с «Киевской мыслью» солидаризировался «Киевлянин», поддержавший нападки Бразуль-Брушковского на прокуратуру – за игнорирование очевидных фактов, указывающих на вину Чеберяк и ее сообщников.
Рис. 10. Обложка номера «Двуглавого орла» от 11 марта 1912 года, посвященного первой годовщине мученической кончины Андрея. Российская национальная библиотека, газетный отдел
Чаплинский, занявший теперь оборонительную позицию, решил отстаивать свое решение о судебном преследовании Бейлиса, а не тратить силы и время на расследование в отношении Чеберяк, – как полагали многие, более перспективное. Лишь немногие знали, что Чаплинский и некоторые его помощники фабриковали улики против Бейлиса вместе с Чеберяк. Упорство Чаплинского в отношении Бейлиса озадачивало многих чиновников, и в конце мая 1912 года он объяснил в письме Лядову, вице-директору 1-го уголовного департамента министерства юстиции, свой отказ поддаваться давлению. Чаплинский утверждал, что Бразуль-Брушковский пытался дискредитировать расследование, сообщая «явно нелепые» сведения, и заявлял, что отказывается прекращать дело против Бейлиса лишь потому, что остальные приняли на веру ложные улики (см. Документ 29).