Тут, как рассудил Володин, ему повезло. Перспективы человека, пойманного без документов в прифронтовой полосе сложно назвать радужными. Здесь, на плацдарме, его по, крайней мере, считали своим. Если, конечно, он не находился в изоляторе полковых контрразведчиков, у входа в который стоял часовой.
Это тоже требовалось как можно быстрее проверить.
Мозговой штурм, не сболтнул ли он в сумеречном состоянии чего лишнего, ничего для него опасного Володину не принес. Он вроде бы назвал свою фамилию чернявому лейтенанту артиллеристу, когда его поили водкой. И все.
«Два красных эмалевых кубика и желтого металла петличные знаки на черных петлицах — это ведь лейтенант артиллерии?»
Нет, вспомнил он. Не только там. Володиным он назвался и в перевязочной!
Начмед, к слову, судя по одиноким шпалам в зеленых петлицах с красными кантами, был капитаном, но называли его «товарищ военврач». Так сейчас принято — не по званию, а по должности? Или военврач — это звание, типа политрука[3]? Загадка. У девушки тещи жрали мороженое на лысых красных петлицах с черными кантами — кто она: медсестра, санитарка или рядовой медслужбы[4]? Различный цвет петлиц у нее с Аграчевым — это должно что-то значить? Зеленое поле — это ведь пограничники? Или нет? Колер приборного цвета на ее петлицах — краситель всему виной, или тут есть разновидности пехотного красного?
Володин поворочался, устраиваясь поудобнее, — пустое брюхо бурчало, требуя заполнения чем-нибудь высококалорийным. Ветчиной или чебуреками, например. Перспективы не радовали. Что ему в самом скором будущем надо будет говорить командирам и особистам, предсказать было сложно. О чем они его будут спрашивать — тем более. Из чего следовал вывод — такого рода общения требовалось избегать, ну или оттянуть его как можно дальше, чтобы успеть собрать достаточное количество информации для создания правдоподобной легенды. Если, конечно, это получится.
В общем, ему срочно нужно было разговорить похрапывающего в блиндаже воина.
Не повезло. У начмеда на Володина были свои планы.
Накинувший поверх гимнастерки меховую телогрейку, а также взявший в руки чемодан с медициной и керосиновую лампу военврач навестил его сам. Снова играющая в Санчо Пансу девица тащила вслед за ним стопу барахла с ремнем и сапогами внизу и аккуратно сложенной тельняшкой поверх. Этим приятные новости не исчерпывались. На нарах у головы обнаружился котелок с ломтем хлеба и зеленая эмалированная кружка с чаем.
«Да ну на …й!» — обрадовался Володин.
—Просыпайтесь, везунчик! — Аграчев, отодвинув в сторону вскочившего храпуна, оказавшегося тем самым пожилым санитаром, решительно скинул с Володина тряпье. — Больной, мне надо вас осмотреть!
Пациент сделал вид, что его только что разбудили.
—Это для вас! — улыбнулась девушка, уложив барахло у него в ногах.
—Спасибо!
—Позже обмундируетесь! — погрозил пальцем врач. — Как себя чувствуете?
В ходе осмотра Аграчев снова показал себя веселым, остроумным и доброжелательным мужиком, окончательно закрепив сложившееся ранее приятное впечатление. Характерные для военных врачей профессиональные деформации не затронули не только здешних санитаров, но и эту личинку Пирогова. Пообщаться с ним было очень приятно не только потому, что он, не зная того, выдавал Володину информацию уровня жизни и смерти. Попутно «герою ночи» измерили температуру и давление, послушали сердце и легкие, напоили микстурой от кашля и, поинтересовавшись, не потерпит ли он с завтраком, поставили банки. Прямо как в далеком детстве
Володин от обуревавшей его радости был готов не только потерпеть с приемом пищи, но и вообще без него остаться. Его ни в чем не подозревали. То есть, вообще ни в чем. Для медиков он был чертовски везучим здоровяком из прибывшего в полк маршевого пополнения, в чью лодку ночью на Неве попал снаряд. И все, кто там был, сгинули в ледяной апрельской воде. Кроме Володина.
«Хотя бы где-то мне повезло!» Нева, плацдарм, апрель и беспогонное обмундирование — он начал догадываться, где и в каком году находился. Но эти догадки требовалось проверить — вдруг вокруг было не прошлое, а параллельная вселенная.
Если он сделал из слов Аграчева и Оленьки правильные выводы, а превратно их истолковать было сложно, то погибшие ночью на переправе бойцы изрядно облегчили для него легендирование. Ему даже искать документы и называться чужой фамилией не нужно было. Прибывшее в дивизию маршевое пополнение раздали по полкам, на переправе часть бойцов погибла, но погибла она до того, как людей успели внести в списки части. Именной список маршевой роты, конечно же, остался, но остался он в штабе дивизии. То есть на другом берегу.
В худшем для Володина варианте в полк должны были отправить другой — предназначенной на его пополнения команды. В лучшем — без какой-либо бюрократии звякнуть по телефону в штаб полка о числе людей и заполнить строевую записку. И в том, и другом случае он уже мог как-нибудь выкружить. Сослаться на ошибку писаря или там неизвестного ему лейтенанта, поставившего Володина не в тот строй, например. Кто будет ради простого бойца разводить бюрократию и сверять разные списки? Кому он в штабе дивизии или даже полка на х…й нужен? Если, конечно, перед «прибывшими с ним» маршевиками не спалится. Что, в принципе, обходилось на раз. Могли ведь какого-нибудь тыловичка или Кронштадского морячка списать в пехоту напрямую, а не через запасный полк и в самый последний момент включить в команду?
Как заключил Володин, свою чуждость спрятать все равно не получится, так почему бы ему не стать матросом с какого-нибудь химсклада Балтфлота № 0451, выпнутым в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию чтоб не смущал начальство? Типа как слишком умный. И с чуждым происхождением — на случай, если кто-то решит копнуть чуть глубже. Хотя полноценной проверки это, конечно, не выдержит.
Лампу в блиндаже не оставили, вместо нее нашлась изготовленная из латунной гильзы малокалиберного снаряда коптилка — примитивный светильник с вставленным в обрезанную и сплющенную гильзу фитилем.
В стопе барахла обнаружились: ношеные, немного рваные и довольно грязные стеганые ватные штаны и такой же ватник; кожаный поясной ремень на одном шпеньке; чистая гимнастерка на размер больше, чем ему требовалось, с лысыми малиновыми петлицами без эмблем и дырой под правым нагрудным карманом, вокруг которой виднелось пятно плохо замытой крови. Их дополняли изрядно растянутая, но тоже чистая серая балаклава[5], две стиранные байковые портянки и пара кирзовых сапог, тоже на размер больше чем надо.
—Борис Михалыч, я вас обожаю! — обрадовался Володин. На месте Аграчева о простом бойце, причем даже не его подчиненном, так побеспокоились бы немногие. Врач, ну или же Оля, даже с размерами угадали. Больше, не меньше.
—Хороший человек наш товарищ военврач, — подтвердил сидевший на нарах у печи пожилой санитар, вернувшийся в блиндаж после ухода начальства. Дядька, похоже, после ночного дежурства надеялся в нем потеряться и спокойно поспать пару лишних часов.
—Старый, тебя как звать-то? — переключился на него Володин.
—Александр я! — представился санитар.
—А по отчеству?
—Минеевичем буду! — говор мужика был очень похож на лукашенковский. — Значит…
—А меня Денисом звать, — представился натянувший на себя тельник Володин, осматривая ватные штаны. Штаны как штаны, дешевка — без наколенников, хлопчатобумажный верх, внутри бязь, стеганые, с боковыми карманами. Мочой и говном вроде бы не воняли. Но это неточно. — Мыло и подменку, не знаешь, где можно добыть? Постирать теплуху хочу, пока время есть. Врач сказал, что он меня завтра утром в роту отправит. Если не слягу.
—С обеда найдем. Рванину какую-нибудь тожа подберешь. Крови ведь не побрезгуешь? У нас ее много. Щетку я тебе дам.
—Отлично.
—Откуда родом будешь, Денис? — заинтересовался санитар, устраиваясь на нарах.
—С Сибири. Красноярский край, слышал о таком?
—Слыхал, как не слыхать. А я смоленский. Тебя самого как по батюшке? Не мальчик чай.
—Александрович.
—Вот и познакомились.
—Давно в полку? — закинул удочку Володин, отложив штаны в сторону и взяв в руки ватник. Судя по отсутствию петлиц на стоячем воротнике, он был «вшивником». Предназначался к носке под имеющим знаки различия военнослужащих обмундированием или же в качестве зимней спецодежды.
—Вторая неделя пошла.
«Жаль!»
—Раненых много поступает?
—Не. В обычные дни тишина, потерь почти нет. С дюжину — самое большее.
—А в необычные?
—Иной раз бывает скверно. Разведчиков у Арбузово…
«Ага!»
—…третьего дня побили. Одних убитых грят, фашист под два десятка накрошил. Раненых еще больше. В полковой разведке с десяток душ осталось.
—Разведвзвод — это хорошо… — подумал вслух Володин.
В отличие от многих и многих, особого пиетета перед опасной службой разведывательных подразделений Красной Армии он не испытывал. Не верить всему тому, что в книжках пишут, помог дед, провоевавший с августа 1941 по февраль 1945, и разведчиком в том числе. Да, в неудачном выходе риск разведчика погибнуть был всегда выше, чем у пехотинца в неудачной атаке. Это и его личный опыт подтверждал. Но в целом, что было видно даже по мемуарам, костяк личного состава разведывательных подразделений держался в них годами. В то время как в стрелковых ротах протянуть три месяца было серьезным для бойца достижением. Мнение, что пехотинец живет три атаки, в советской литературе цензура не резала — умному этого было достаточно.
—Что, Денис, в разведку решил проситься? — заинтересовался санитар. — Петров как родного тебя возьмет. Реку в ледоход переплыл — уже себя зарекомендовал.
—Необязательно. — отмахнулся Володин, приглядываясь к воротнику и спине фуфайки. Та сзади была измазана чем-то черным, вероятнее всего тоже запекшейся кровью. — На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся.