— Вот я тебе вести какие добрые привез, — заговорил он, — а ты меня ничем и не отдаришь даже!
Разин лукаво усмехнулся:
— Эх, руки боярские! Чем же отдарить тебя, князь? Али мало с нас магарыча взял?
— Обычай такой, — ответил князь, — последнему дьяку дают, не то что воеводе. Дай ты мне, Степан Тимофеевич, эту шубу!
Разин даже отшатнулся. Кругом сразу настала тишина, потом послышались тихие возгласы:
— Ишь, губа — не дура!
— Ох, волк его знаешь!
Разин насмешливо посмотрел на воеводу:
— Уж и жаден же ты, князь! Шубу ему?! Да такую шубу носить царю впору, а ты со своими лапами за ней тянешься!
Жадность затмила разум Львова.
— Дай, Степан Тимофеевич, тебе что, у тебя грабленое!
— А у тебя дареное будет? — с той же насмешкой спросил Разин. — Пей лучше!
Князь вспыхнул.
— Атаман, — сказал он ему угрожающе, — не след нами, воеводами, пренебрегать. Мы ведь на Москве все сделать можем: и доброе, и злое.
Разин почувствовал в его словах угрозу. Гнев сначала охватил его, но потом он словно смирился.
Быстро встав, он сбросил с себя шубу и кинул ее на руки Львову.
— Возьми, брат, шубу, — сказал он, сверкнув глазами, — только бы не было в ней шуму!
Львов дрожащими руками прижал к себе драгоценный подарок.
— Вот угодил, Степан Ти… — начал он радостно.
— Иди! — перебил его Стенька, стоя перед ним в одной рубахе. — Смотри, молодцы серчают!
Действительно, глаза всех устремились на князя со злобою, кулаки были сжаты. Князь торопливо кивнул всем и, путаясь в полах дорогой шубы, побежал со струга.
— Для чего ты, атаман, такие поблажки делаешь? — заговорили кругом.
— Пускай его! Все равно назад отберу, — с загадочной усмешкой ответил Разин и переменил разговор: — Вот что, братики, завтра чуть свет пересаживаться начнем, а послезавтра — и с Богом! А теперь пьем, братики! Закажи, Вася, струг отчалить, прокатимся! Хошь, моя лапушка? — обратился он к девушке. Та молча в ответ кивнула головою.
— Ну, ну!
Скоро струг всколыхнулся и медленно отошел от берега. Вода глухо зарокотала под кормою, и белая пена закрутилась по обе стороны.
— Пьем, что ли, напоследях, братики! Начнем с горилки! Разливай, Иваша! Эх, гуляй душа казацкая! Затянем песню, что ли! Ну, Вася!
Мы ни воры, ни разбойнички… —
затянул Васька Ус высоким тенором.
Стеньки Разина мы работнички, —
подтянули сидевшие за столом, а там и гребцы подтянули, и песня полилась свободная, широкая, как сама Волга.
Мы веслом махнем — корабль возьмем!
— Верно, детушки! — закричал опьяненный вином и песнею Разин и громко подтянул:
Кистенем махнем — караван собьем.
— Ох, верно!
А рукой махнем…
Стенька упал в подушки и обнял княжну. Шапка его слетела с головы, и густые волосы закрыли его лицо. Он отмахнул их нетерпеливым движением.
…девицу возьмем!.. —
окончилась и замерла песня, а с нею вместе и Стенька, прильнувший губами к щеке своей красавицы. Среди пьяных вдруг послышались голоса:
— Неправедно, атаман!
— Чего нас дразнишь?
Разин отшатнулся от девушки и мутным взором обвел кружок:
— О чем шумите? Что неправедно?
— А то, — заговорил Ус, — что с девкой хороводишься.
— Нам не велишь, а сам бабничаешь!
— Небось Култябку велел за бабу утопить! — сказал Хлопов.
— Обабишься и нас покинешь. Ну ее!
Стенька Разин вскочил на ноги.
— А и ну ее вправду! — вскрикнул он и вдруг нагнулся, ухватил красавицу за косу и за ноги, взмахнул и бросил в Волгу.
Она пронзительно вскрикнула и с плеском упала в воду. Пораженные казаки подняли весла. Девушка кричала и боролась в воде, тяжелое платье несколько минут ее поддерживало, потом вдруг опустилось и потянуло за собою.
А Разин громко говорил, махая рукою:
— Гой ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне злата, серебра, много всякого добра! Оделила меня честью, славою, словно мать с отцом! А я еще ничем не благодарил тебя. На ж тебе красотку на подарочек!..
Он обернулся к своим есаулам:
— Ну, вот вам! Обабился атаман ваш, сучьи дети?
— Славно, батько! Нет лучше казака на всем свете! — закричали все пьяными голосами.
— Псы вы! — вдруг заорал Стенька во весь голос и, упав на подушки, закрыл голову руками.
— Пить! — прохрипел он через минуту.
На другой день с утра закипела работа у казаков. Одни торопливо разгружали свои струги, вытаскивая из них все добро на остров, другие осторожно отводили в сторону девять удержанных за собою стругов.
Тем временем воеводы сговаривались.
— Так отпустить их никак нельзя, — говорил Прозоровский, — я им напоследок слово скажу, а ты, князь?
— Уволь, князь, от проводов! И тебя одного довольно! — перебил его Львов.
— Чего так? Чай, и ты воевода, да еще войсковой начальник!
— Недужится мне, князь! — ответил Львов, который все еще боялся за свою дареную шубу.
— Ну, так ты человека сыщи их до Царицына проводить, а потом наказ напиши, чтоб до Паншина их стрельцы проводили.
— Это можно! Я Леонтия Плохово пошлю. Малый дошлый!
— Ну его так его! Расскажи, что ему делать надоть.
— Да что же? Проводить, да потом вернуться нам сказать. А мы уж сами отпишемся.
— Ну и то, скажи ему!..
V
Ранним утром четвертого сентября астраханцы опять толпились по берегу Волги у пристани, на этот раз смотря на проводы удалых казаков. В толпе преобладали теперь ярыжки, бездомные и посадские.
Длинной лентою выравнялись вдоль берега казацкие струги, и впереди всех, у самой пристани, атаманский "Сокол".
Стенька Разин, со всеми есаулами в дорогих нарядах, стоял без шапки на пристани, а воевода, князь Прозоровский, окруженный боярскими детьми, дьяками и приказными, важно, наставительно говорил ему:
— Помни же, атаман, царь милует до первой прорухи. Тогда уж и не жди пощады! Все попомнится! Иди со своими молодцами тихо да мирно, у городов не стой, бесчинств не чини, а ежели к тебе государевы людишки приставать станут, к себе не бери их. Нашего наказного не забижай, а слушай! Вот он тебя до Царицына проводит, жилец наш Леонтий Плохово. Сильно не пои его, чтоб разуму не лишился…
В синем армяке, в суконной шапке, высокий и статный, с черной окладистой бородою, вышел из толпы Плохово и стал обок Разина.
Тот исподлобья взглянул на него и усмехнулся.
— В мамушки к нам, выходит! — сказал он. — Что ж, милости просим!
— Так помни, атаман, — еще раз наставительно произнес князь-воевода, — а теперь — с Богом!
Он протянул руку, думая, что Разин поцелует ее, но Разин только тряхнул головою и сказал:
— Благодарим за хлеб, за соль! Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! — и, надев шапку, он махнул своим есаулам.
Все ватагою взошли на струг.
Князь гневно посмотрел им вслед и еще грознее оглянулся, когда услышал вокруг легкий смех.
А Стенька Разин стал на самую корму и, сняв шапку, зычным голосом сказал всей голытьбе, оставшейся на берегу:
— Бувайте здоровы, братики! Спасибо, что моими молодцами не брезговали, може, еще свидимся, дружбу помянем!
— Здоров будь, батюшка Степан Тимофеевич! — заревела толпа.
— Ворочайся, кормилец!
— Смирно вы, ослушники! — грозно закричал князь-воевода, но его голоса не было даже слышно.
— Отча-ли-вай! — разнеслось по реке.
Атаманский струг дрогнул, отделился от пристани и медленно пошел вверх, за ним длинной чередой потянулись казачьи струги.
Народ бросился бежать по берегу, провожая казаков.
— Прощайте, добры молодцы! Наезжайте еще! — кричали с берега.
— Нас не забывайте, други! — кричали со стругов.
— Бог вам в помочь, молодчики!
— Пути доброго!
Разин стоял на корме и низко кланялся, бормоча про себя: "Эти не выдадут! Хоть сейчас зови!"
Мощная фигура его красовалась перед народом, медленно удаляясь. Вот уже алеет только его жупан. Последние искорки сверкнули на дорогом оружии, и струг скрылся в туманной дали.
А казачьи струги все плыли и плыли. Народ провожал их уже глазами. Словно журавлиная станица слетела с места и тянулась по безбрежному небу…
Князь Прозоровский долго смотрел им вслед, прислушиваясь к крикам народа, потом вздохнул и, задумчиво качая головою, медленно пошел домой…
Словно покойника схоронили, — такая тишина наступила в Астрахани после отъезда молодцов.
VI
Непросыпное пьянство стояло на струге Разина. Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей.
— Пей, мамушка! — говорил он Плохово.
— Невмоготу, атаман!
— Пей, вражий сын, не то силой волью!
— Опомнись, атаман, я от воевод послан. Меня обидишь, их обидишь!
— К чертову батьке воевод твоих! — с гневом вскрикивал Разин. — Не поминай ты мне про них лучше! — и испуганный Плохово тотчас умолкал и через силу тянул водку.
— Атаман, — сказал ему Васька Ус однажды, вбегая на палубу, — помилуй! Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это!
— Негоже! — подтвердил Стенька. — Эй, Иваша, нагони их, собак, накажи сотникам ко мне идтить.
— Что ты делаешь, атаман? — испуганно закричал Плохово. — Ведь их воеводы забрать велели!
— Молчи, пока жив! — угрюмо сказал Стенька.
Спустя часа три на палубу вошли дрожащие сотники.
— Вы что, псы, делаете? — набросился на них Стенька. — Молодцы мне верой служили, а вы их, как колодников, воеводам на суд везете? Вот я вас! Веревку!
— Смилуйся, государь! — завыли сотники, бросаясь на колени. — Их охотою! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать!